Глава 5. Призвание

Во второй половине девятнадцатого столетия в европейских лабораториях под невидимый аккомпанемент дыма, изрыгаемого трубами фабрик и заводов, создавались все новые знания. Большая часть открытий относилась к биологии и медицине. Люди стали считать человеческий организм неким подобием машины, в которой сжигается газ, циркулирует энергия и действуют те же законы природы, что и в локомотиве. В конце концов, человек будет знать, а значит, и понимать все. Нет тайн, нет неразрешимых загадок - есть только отсутствие верной информации. Человеческое тело исследовали в живом и мертвом состоянии, особенно в мертвом, потому что лечить человека от болезней гораздо сложнее, чем разрезать его и посмотреть, что у него внутри. В Вене целые бригады врачей и студентов спешили в прозекторскую, пока трупы не остыли, чтобы подтвердить свои диагнозы. Карл Рокитанский, профессор патологической анатомии Венского университета, как утверждали, изучил сотню тысяч трупов. Эрнст Брюкке, профессор физиологии, советовал своим студентам рассматривать ткани в микроскоп и учил их, что "в организме действуют только обычные силы физики и химии". Такова доктрина "позитивистской" школы, учеником которой был Зигмунд. Он узнал, что жизнь заключается в управлении этими нескончаемыми потоками энергии. В то же время появился дарвинизм, который объяснил, как эти биологические механизмы были созданы в процессе эволюции. И стар и млад исследовали птичьи крылья и кроличьи нервы (а при возможности - семенники угрей), чтобы увидеть, как работает эта великолепная задумка природы. Эрнст Вильгельм фон Брюкке (1819-1892) стал учителем Зигмунда. Он побуждал его к написанию научных работ, иногда выражал сдержанную похвалу и, как потом стали говорить, был для Фрейда чем-то вроде "образа отца", когда этот фрейдовский термин завоевал популярность. Эта фигура была несколько пугающа - протестант с севера Германии, с рыжими волосами и опасной улыбкой, не терпевший слабых венских законов. Студенты ежились под его взглядом. Брюкке занимался со студентами в столь же мрачной обстановке - на старой военной фабрике. Посещение его занятий было обязательным. Фрейд занимался исследованиями и в других областях, но в 1876 году остановился именно на кафедре Брюкке. Там он сосредоточился на центральной нервной системе, и это определило основное направление его исследований. Со временем Фрейд стал заниматься неврологией, а позже - проблемными вопросами психологии. Фрейд пользовался расположением Брюкке, если кто-то мог пользоваться расположением этого человека, но учился, преодолевая большие сложности. Главной проблемой была его бедность, а также национальность. В это просвещенное время средние классы пользовались уважением, но можно ли то же сказать о евреях среднего класса? Хотя в новой просвещенной Австрии было достаточно много еврейских врачей и ученых, они часто сталкивались с осложнениями, и чем выше они поднимались по академической лестнице, тем больше становились преграды. Как и многие другие представители поколения, Фрейд не был приверженцем иудаизма. Всю свою жизнь он был атеистом и занимался социальными и психологическими аспектами религии, которую считал следствием человеческого отчаяния и неврозов. Насколько религиозна была его семья, точно неизвестно. Некоторые исследователи утверждают, что родители Зигмунда были очень религиозными людьми; другие бросаются в другую крайность и считают их "просвещенными" евреями, распрощавшимися со всеми пережитками прошлого. Обе точки зрения маловероятны. Якоб относился к своей национальности с некоторой сентиментальностью. Амалия была старомодной галичанкой, хотя ее внучка (старшая дочь Фрейда Матильда, родившаяся в 1887 году) писала: "Не думаю, что вопросы религии ее очень волновали". Она "небрежно" отмечала самые главные религиозные праздники и не придавала им особого значения. Очевидно, еще меньше значения придавал им восемнадцатилетний Зигмунд. В сентябре 1874 года, когда начался второй год его обучения в университете, он пишет Эдуарду Зидьберштейну о Рош Ашана, еврейском Новом годе. Фрейды отмечали этот праздник, и "даже атеист, семья которого, к счастью, не слишком благочестива, не может отказать себе в соблюдении этой традиции, поднося к губам новогоднее лакомство". Зигмунд высмеивал еврейские праздники и их связь "между религией и желудком". Пасха "способствует запорам, вызванным пресным тестом и крутыми яйцами". Что же до Йом Киппура, Дня искупления, он так "печален не из-за гнева Божия, а из-за сливового джема и его действия на кишечник". О приближении этого праздника он мог знать по "шуму двух умирающих рыбин и гусыни", доносившемуся из кухни. Еще до окончания школы Фрейд понял, что значит быть евреем в нееврейской среде. Вена была самым антисемитским городом в Европе. Туда съезжалась еврейская беднота с востока, гонимая либо тяжелой жизнью, либо любопытством, и местные жители отнюдь не были от этого в восторге. Фрейд был обрезан, жил в Леопольдштадте, его родители приехали издалека. "Впервые я стал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитские настроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердую позицию". Это было написано уже в зрелом возрасте, как и его воспоминания о том, как он появился в университете и был разочарован, когда обнаружил, что "от меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, поскольку я еврей. Я отказался унижаться". Фрейд старался предотвратить проблемы, где только мог. Он вступил в студенческое общество, выступавшее за политический союз с Германией (но позже никогда не упоминал об этом), чтобы отдалиться от наиболее ненавидимых евреев, выходцев из восточных провинций. Считалось, что еврей-уроженец Вены лучше готов к жизни - как в социальном, так и в академическом смысле. Фрейда отделяло от Галиции только одно поколение. Так считали не только евреи, но и все остальные. В университете лучше было не считаться одним из "Ostjuden", восточных евреев. В июне 1875 года Фрейд познакомился со студентом, знавшим четыре языка и писавшим литературные эссе, и объявил, что он, без сомнения, "очень умен, но, к сожалению, польский еврей". Если бы он заменил слово "польский" на менее неприятное "моравский", он бы фактически говорил про самого себя. В молодости Зигмунд не раз замечал в поездах евреев, которые недостойно себя вели. Поезда представляли собой новую свободу. Кроме того, в них люди находились друг с другом в замкнутом пространстве, и им было нечего делать, кроме как наблюдать друг за другом. В сентябре 1872 года, за год до поступления в университет, возвращаясь в Вену из Фрейбурга, где он как раз влюбился в Гизелу, Фрейд столкнулся с еврейским семейством и решил, что их стоит описать Эмилю Флюсу. Они были из Моравии, и глава семьи говорил "таким же языком, какой я слышал от многих других, даже во Фрейбурге". Фрейд не распространялся слишком много. Было достаточно сказать, что это были "не те" евреи. Сын был "слеплен из того теста, которое судьба использует для обманщиков: хитрый, лживый". Из их разговора Зигмунд узнал, что "мадам еврейка и ее семья были родом из Мезерича [город на пути из Фрейбурга в Вену]; подходящая компостная куча для таких сорняков". Подобная точка зрения не случайна. Ее можно назвать жизненно важной. Фрейд проучился в университете сравнительно недолго, когда один из тамошних светил, Теодор Бильрот, прогрессивный немецкий хирург и всесторонний человек (он к тому же писал музыку и был знаком с Брамсом), заявил, что слишком много евреев с востока - в частности, из Венгрии и Галиции - приезжает учиться на медиков в Вену. Он предложил ввести квоту, чтобы спасти университет от этих культурно недоразвитых иммигрантов, которые, "даже если говорят и думают на более богатом немецком языке, чем многие чистокровные тевтонцы", не могут считаться настоящими немцами. Шестьдесят лет спустя выводы Бильрота получили бы более теплый прием в Берлине. Он много думал над этой проблемой и не смог не признать, что "между чистой немецкой и еврейской кровью - огромная разница". До нас не дошло, говорили ли что-нибудь подобное другие профессора Фрейда, да и сам Бильрот впоследствии взял свои слова обратно, потому что это вызвало студенческие бунты, во время которых евреев выгоняли из лекционных залов и били (Студенты кричали "Долой евреев!" Они все еще кричали это в Венском медицинском университете перед второй мировой войной, "а после нее, конечно", как пишет еврейский писатель Эммануил Райс, "там не осталось евреев, которым можно было это кричать"). Еврейские члены радикального студенческого общества, похоже, всеми силами поддерживали Бильрота. Фрейд об этом эпизоде никогда не упоминал.

"Дурная кровь", которая передается из поколения в поколение, имела силу научного диагноза. У этого диагноза был национальный подтекст: евреев обвиняли в умственной нестабильности. Одна из причин, по которой Фрейд начал поиск корней невроза в детстве человека, а не в его наследственности, возможно, была вызвана его стремлением доказать, что у евреев и у неевреев одни и те же психологические механизмы. В молодости он считал, что со стороны Якоба унаследовал "дурную кровь". Семья, за которой он наблюдал, была "лживой" и склонной к совершению преступлений. Его замечание о том, что они могут быть обманщиками, напоминает о дяде Иосифе, фальшивомонетчике, скромном семейном скелете в шкафу. Семья еще одного брата Якоба, Абрама, который жил в Бреслау и произвел на свет слабоумных детей, в глазах Фрейда тоже была подозрительна. Он знал о бытовавшем мнении, что евреи как нация больны и аморальны. И эти дядья слишком хорошо соответствовали данной точке зрения. Будучи малообеспеченным евреем, он мог обратиться в благотворительные организации за помощью для покупки книг и оплаты обучения. Для этого нужно было пройти допрос в полиции и получить удостоверение нуждающегося. Но Фрейд решил избежать этого унижения и с помощью Брюкке получил две стипендии от частных еврейских фондов в 1878 и 1879 годах, составивших вместе чуть больше тысячи современных фунтов в год и не требовавших никакого удостоверения. Впоследствии Фрейд никогда не упоминал об этом.

Студенческие годы продолжались. Фрейд все еще не принимал решения о том, становиться врачом или исследователем. Вена стремительно менялась, Рингштрассе застраивалась общественными и частными зданиями. Фрейд каждый день видел их, выходя из тесной квартиры в еврейском квартале и перебираясь через канал в новую Вену. Улицы заполняла строительная пыль от зданий, гранитных покрытий дорог, сухого лошадиного навоза. Фрейда окружала грубость и вульгарность. В один жаркий день, 15 августа 1877 года, вид людей показался ему настолько неприятным, что он писал Зильберштейну: "Хотел бы я, чтобы всю эту толпу поразил небесный гром и мир стал бы настолько просторным, чтобы можно было встретить не больше одного человека на три мили". В плохо освещенных, пропахших газом лабораториях он исследовал нервные клетки спинного мозга рыб и продемонстрировал, что они близки к клеткам нервной системы высших животных. Когда он представлял свою статью, слушатели аплодировали. В июле 1878 года профессор Рокитанский умер, и Фрейд побывал на его похоронах, а потом отправился в Пратер с однокашником, Иосифом Беттельгеймом. Там они встретили гуляющую семью Беттельгейма, но Фрейд к досаде обнаружил, что отец семейства - "неправильный" еврей, потому что тот издевался над горбатой женщиной. Этим летом для разнообразия он изучал нервы в слюнных железах и планировал провести опыты на собаках. В августе он шутливо рассуждает, в чем же его истинное призвание: в свежевании животных или пытках над людьми - то есть зоология это или медицина. В число его друзей входил один старший ассистент Брюкке, Эрнст Флейшль фон Марксов, молодой еврей с изысканными манерами и отличными связями, вызывавший восхищение Фрейда. Флейшль знал всех. По выражению Фрейда, не пользовавшегося такими привилегиями, он "часто бывает в самом исключительном обществе". Через Флейшля он познакомился со многими людьми искусства и науки. Он узнал Теодора фон Гомперца, академика, издававшего работы умершего незадолго до того Джона Стюарта Милля, и получил от него книгу на перевод. Это позволило ему заработать немного денег. Кроме того, он одалживал деньги у Флейшля, главного в отделе, и у Иосифа Панета, его подчиненного. Еще одним влиятельным другом, связанным с Брюкке и Флейшлем, стал Йозеф Брейер. Брейер, модный врач с репутацией ученого, был семейным человеком, который познакомил Фрейда с прелестями буржуазного семейного быта. Этот человек был на четырнадцать лет старше Фрейда и стал его самым важным другом в этот период жизни. Где-то в 1879 году, когда Фрейду было двадцать три, он начал служить в армии, хотя для студента-медика это означало всего лишь пребывание в больнице на дежурстве в течение года. На следующий год он сдал первый и второй выпускные экзамены на степень врача, а в марте 1881 года - последнюю часть и, таким образом, после семи лет обучения стал доктором медицины Зигмундом Фрейдом. Хотя он имел разрешение на практику, но почти ничего не знал о клинической медицине, да и, наверное, ему это было не нужно. Он продолжал работать в лаборатории Брюкке. Это был спокойный и ясно выражающий свои мысли человек, явно готовый работать за гроши, который, в конце концов, в далеком будущем должен был стать ассистентом, а может, и старшим ученым. Среди тех, кто был с ним во время получения степени в марте 1881 года, оказались и родители Гизелы Флюс. Та за месяц до того вышла замуж за своего господина Поппера. После скромной истории с этой девушкой, когда Фрейду было шестнадцать лет, в его жизни до брака не было никаких женщин. В 1881 году ему было двадцать пять: здоровый, хорошо сложенный, приятной наружности молодой человек, который, насколько известно, все еще был девственником. Возможно, он оставался таковым до тридцати лет. Это не так уж необычно и сегодня, но довольно странно в случае Фрейда, поскольку психологическая теория, которую он разрабатывал на протяжении почти всей жизни, вращалась вокруг секса. Внутреннее внимание к этому предмету и внешняя сдержанность, возможно, заставили Фрейда придать ему такое значение. Есть не совсем обоснованные рассказы о том, что у Фрейда были внебрачные связи. Согласно одному из них, он говорил своей пациентке, Марии Бонапарт, что не был девственником, когда женился. Ее дневники, где могло бы быть какое-то упоминание об этом, практически не опубликованы и доступ к ним закрыт. По словам одного американского писателя и аналитика Джона Е. Гедо, покойный Бруно Беттельгейм ему "лично сообщил", что его венский дядя "говорит, что ходил в бордели" с Фрейдом. Рассказы Беттельгейма не всегда достоверны. У него действительно были дядья в Вене, хотя упомянутый выше однокашник Фрейда Иосиф Беттельгейм едва ли был одним из них. Эта история была рассказана на вечеринке, и Гедо не довел исследование до конца (В Вене заниматься легкомысленным сексом было достаточно легко. Один венский писатель, пользовавшийся большим уважением Фрейда и отвечавший ему взаимным уважением, Артур Шницлер, профессионально занимался невротической страстью и ее мрачными последствиями - почти как Фрейд. Но он принимал в исследованиях непосредственное участие. На шесть лет моложе Фрейда, сын врача, врач-самоучка, он еще до двадцати лет начал преследовать продавщиц. Его работы - это то, что мог бы написать Фрейд, имея более свободный нрав).

Неважно, что Фрейд делал - или не делал, - но в своих работах он считает половое влечение или его последствия унизительными для человека. Карьера - куда более безопасное занятие. По его выражению, можно "сублимировать" половое влечение, направляя его в другое русло. Аутоэротизм - совсем другое дело. "Нужно знать, как это делать правильно", - якобы слышали, что он так отзывался о мастурбации. Как врач он придерживался распространенной в то время точки зрения, что мастурбация - серьезная проблема, и много писал о ней в своих ранних работах. Неуверенный и сдержанный в сексуальном плане, Фрейд нашел подходящую партнершу лишь в апреле 1882 года. Их скромные отношения закончились браком. Ее звали Марта Бернейс. Она родилась в июле 1861 года (и была на пять лет моложе Зигмунда). Это была покладистая темноволосая девушка, которая жила в строгости в Вене со своей матерью-вдовой, сестрой Минной и братом Эли. Ее семья принадлежала к евреям-ортодоксам. Их семьи дружили, возможно, через дочерей - это еще один намек на то, что Фрейды не забыли свое еврейское прошлое. Впервые Зигмунд увидел Марту, придя однажды вечером домой и застав ее и, возможно, ее сестру за столом с его семьей. Поскольку семья Марты придерживалась строгой религиозной диеты, вероятно, Фрейды тоже соблюдали ее. Марта чистила яблоко. Зигмунд влюбился в нее с первого взгляда (по крайней мере, так рассказывают). В ее семье были ученые, и, возможно, это тоже нравилось человеку, у которого не было настоящей научной родословной. Бернейсы были более развитой семьей, как в социальном, так и в интеллектуальном плане. Дедушка Марты по отцовской линии, Исаак Бернейс, был главным раввином Гамбурга. Двое из его сыновей стали достойными преподавателями университета, но третий сын нарушил традицию. Это был отец Марты, Берман, которого оптимистически называли "торговцем". Он переехал в Вену в 1869 году с женой и тремя детьми. Там он прожил в стесненных обстоятельствах десять лет, а потом умер на улице от сердечного приступа как раз перед Рождеством 1879 года. Марта и Зигмунд встретились спустя два года. "Свежая" и "милая" - вот какой он ее увидел. Именно эти качества должен был искать в женщине мужчина. Вскоре он уже присылал ей каждый день красную розу. Они гуляли вместе, посещали красивые места в округе, в том числе Гринцинг под Каленбергом. Она испекла ему пирог, а он прислал ей "Давида Копперфильда". Они пожали друг другу руки под столом, а 15 июня Зигмунд написал свое первое любовное письмо. "Вы так изменили мою жизнь", - писал он, добавив, как прекрасно было у нее в гостях. Эли на минуту оставил их одних, но Зигмунд сдержался и не стал подчиняться искушению. То, что он хотел сделать - обнять ее, поцеловать, - было бы "низко по отношению к гостеприимству и радушию этого дома, и я не сделал бы ничего низкого возле вас". Через два дня он тайно сделал ей предложение и получил тайное согласие. Религиозные наклонности семьи Бернейсов едва ли нравились Фрейду больше, чем им мог понравиться атеист. По субботам Марта вынуждена была прятаться в саду, чтобы писать ему письма. Позднее он старался убедить ее не поститься в День искупления, потому что она и так слишком худа. Возможно, ему было приятно спасти эту послушную и понятливую молодую девушку, какой он ее считал, от неправильной жизни. Еще во время ухаживания он не раз ссорился с ее семьей. В семье Марты, как и Зигмунда, скрывался скандал. Ее покойный отец был кем-то вроде дяди Иосифа - хотя в ином масштабе. Он сидел в тюрьме за злостное банкротство. В Гамбурге он в основном занимался продажей акций и рекламой курортов. У него пропали деньги, и весь 1868 год он просидел в тюрьме. Когда он освободился, рекламное агентство, на которое он работал, предложило ему работу в Вене, и именно поэтому он переехал туда с семьей. Его жена, Эммелин, которая, как большинство северных немцев, считала Вену слишком ветреным местом, так и не полюбила этот город. Если Зигмунд знал о несчастьях мистера Бернейса, возможно, именно это заставило его вести себя так покровительственно по отношению к Марте. Фрейд рассчитал, что сможет жениться на Марте лишь через девять лет. К этому времени ему будет тридцать пять, а ей тридцать. Они принялись ждать, как это часто бывало в то время, но Фрейд начал задумываться о своей карьере. Той весной, когда он познакомился с Мартой, он занимал в лаборатории должность демонстратора, самую низкооплачиваемую, за которую государство платило ему около двух тысяч фунтов на современные деньги. Перспективы продвижения не было, пока не ушли Флейшль и второй ассистент. Фрейд тут же сообщил о своей помолвке профессору, как и следовало делать младшим сотрудникам. Брюкке реалистично смотрел на молодых людей, получавших мало денег. Он порекомендовал Фрейда на пост ассистента в провинции, описав его как "очень бедного еврея, которому придется жить на зарплату, но это он сможет делать с легкостью, потому что живет просто и прилично". Когда он услышал слово "брак", то посоветовал своему демонстратору отказаться от исследовательской работы. Возможно, это совпадало с намерениями самого Фрейда, а его любовь к Марте тоже стала частью стратегии перестройки жизни, способом уйти в мир, более похожий на тот, в котором жил его друг Брейер. В любом случае, исследования вскоре перестали его интересовать. Началась оживленная переписка. Почти все письма сохранились, но доступны для публикации лишь немногие. Он стал общаться с ней покровительственным тоном, как мужчина с послушной девочкой. Он считал себя обязанным сказать ей, что она некрасива с точки зрения художника, но добавил утешительные слова о "волшебной душе". Когда Марта упрекнула его в том, что он послал ей подарок, он погрозил ей пальцем: "Марта, ты не должна говорить так категорично: нельзя так делать". Иногда был слышен и другой голос, будто говоривший: "У меня бывают такие бурные сны". Его страсть не вызывает сомнений, и он не пытался ее скрывать. Когда Марта отправилась в Вандсбек, что под Гамбургом, чтобы провести в доме дяди остаток лета 1882 года (возможно, ее отправили для большей безопасности), Фрейд одолжил денег и поехал за ней, ревнуя к мужчинам из прошлого, реальным или воображаемым. Нужно было сделать это незаметно от ее дяди. Эли достал ему билет до немецкой границы, и он уехал со словами Шекспира "Что есть любовь? Не за горами..." (Шекспир У. Собр. соч. в 5-ти т., т. 2 СПб., 1902-1903, с 523. - Прим. перев) на устах, железнодорожным расписанием в голове и ее фотографией в бумажнике. Похоже, что им удалось незаметно встретиться, а может даже и не раз. Они сидели в парке, она в коричневом платье и шляпке, он в потрепанном пиджаке, с черными волосами, разделенными аккуратным пробором, и солидной бородой. Он сравнил это место с Эдемом: там не было ангелов с пылающими мечами, писал он ей позже, но "был один маленький нежный ангел с изумрудными глазами и сладкими губами". С тех пор, предостерегал он ее, она должна смириться с неизбежным. Она "только гость" в своей семье, сокровище, на которое он заявил свои права и заберет его, когда разбогатеет.

Его планы относительно карьеры сбылись. Сразу же после поездки в Гамбург он устраивается в общую венскую больницу врачом и начинает зарабатывать деньги. Клиническая медицина была выходом из состояния бедности. Он не сразу отказался от исследований и продолжал проводить опыты в лаборатории Брюкке. Больница стада новым хомутом, который Фрейд надел себе на шею. Мрачные палаты, нехватка сестер (многие пациенты принимали лекарства сами), старания старших врачей сделать жизнь младших такой же тяжелой, какой она была у них самих. Один из начальников Фрейда радостно сообщил ему, что когда-то его обед состоял из двух яиц вкрутую. Фрейда это не очень удивило. Он и так с иронической гордостью сообщал Марте, что потратил шесть пенсов на сигары или два пенса на шоколад. Несколько месяцев он вообще не получал никакой зарплаты, а когда получил, сумма оказалась крайне незначительной. Он держался на плаву, одалживая деньги у Флейшля и Панета, которые оба имели частные источники дохода. Он называл это "паразитическим существованием". К тому же у него был Брейер, по-отечески предлагавший ему деньги взаймы, горячие обеды и даже ванну. В жаркую погоду он действительно позволял ему пользоваться своей ванной с водопроводом - это было роскошью в городе, где даже люди с приличным достатком заказывали себе чаны нагретой воды, которые им приносили на дом, или нанимали комнату в ближайшей бане. Фрейд описал ванную Брейера Марте и сказал, что у них тоже будет такая "и неважно, сколько на это понадобится лет". Брейер был уважаемым человеком, довольно властным, но дружелюбным. Его лысеющая голова была похожа на птичье яйцо в гнезде из бороды. Его отец, религиозный наставник, был восточным евреем, приехавшим в Вену. Одно время, не оставляя врачебной практики, Брейер работал в качестве ученого вне университета. С университетом у него были сложные отношения, так как он считал, что его там недооценивают. Он открыл механизм рефлексов, управляющих дыханием, и узнал много важного о вестибулярном аппарате и его функции поддержания равновесия человеческого тела. Как терапевт он пользовался популярностью среди профессоров университета и их семей, а также у богачей. В нем было что-то мягкое и дружелюбное, на что Фрейд не мог не откликнуться. Долгое время Брейер одалживал ему значительные суммы денег. Иногда Фрейд ходил вместе с ним к больным, и они обсуждали различные случаи. Одной из пациенток Брейера была молодая женщина по имени Берта Паппенгейм. Ее история болезни была закрыта к тому времени, как Фрейд о ней узнал (в конце 1882 года), и он так и не встретился с ней, но врачи часто ее упоминали. Эта пациентка сыграла огромную роль в создании Фрейдом психоанализа. Это была несчастная дочь богатых родителей, которую мучили видения и кошмары. Метод лечения Брейера заключался в основном в том, чтобы дать ей выговориться. Этот несколько театральный случай в настоящее время вызывает сомнения исследователей, но тем не менее считается важным в истории развития психоанализа. Это легенда, от которой нельзя отказаться. В литературе эта пациентка носит имя Анна О. Позже мы остановимся на ней более подробно. Отношения Фрейда с Мартой по-прежнему были сопряжены с трудностями. После его поездки в Гамбург в июле 1882 года она с матерью вернулась в сентябре в Вену. Она пробыла там всего месяц, когда госпожа Бернейс объявила, что в 1883 году они переезжают в Гамбург навсегда. На Рождество Зигмунд и Марта официально сообщили о своей помолвке. Госпожа Бернейс не была в восторге. Эта новость, если ее можно было считать новостью после полугода тайной переписки и встреч, не повлияла на ее решение, и в июне 1883 года семейство Бернейсов покинуло Вену. Зигмунд остался и мог выражать свой гнев только на расстоянии. Он выместил досаду на Марте, обвинив ее в малодушии и угрожая прервать переписку. А в таком случае "мое бурное и жаждущее сердце разорвется". Все его любовные письма содержат самые точные сведения о его внутреннем мире. Он пишет не только о Марте, но и о загадках природы, и о своей ненависти к бедности, и о презрении к серой человеческой массе. Оставаться ли им после женитьбы в Австрии? Его беспокоила мысль о могиле на центральном кладбище. Ему неожиданно стало приятно английское "трезвое трудолюбие". Начав сомневаться в чувствах Марты, он утешает себя строками из "Потерянного рая" Мильтона:

Обсудим, как нам... В надежде - силу или, наконец, В отчаянье - решимость почерпнуть! (Перевод Арк Штейнберга)

Что им нужно для счастья, спрашивает он и тут же отвечает: три комнаты, негаснущая плита и маленькая кладовка на случай, если они проголодаются или придут гости. Что он чувствует по отношению к ней? Неописуемое желание. Фрейд немного досадует, зная, что ему так долго ждать. Но брак в тридцать или даже позже был вполне нормален для мужчин среднего класса, которые должны были сначала достигнуть финансовой стабильности. В Вене хватало таких, как Шницлер, которые в двадцать лет жили в свое удовольствие, но было достаточно и таких людей, как Фрейд. Все это время он беспокоится о приличиях. Он запретил Марте оставаться у подруги, которая "вышла замуж до свадьбы", что было совершенно непростительно. Он не позволял ей кататься на коньках, если была вероятность, что она будет кататься держа за руку мужчину. Подарив ей "Дон Кихота", он решил, что зашел слишком далеко. "Ты совершенно права, моя принцесса, - пишет он, - это чтение не для девушек". Он забыл, "когда отсылал ее тебе, что там много грубых и отвратительных мест". Фрейд-психоаналитик сказал бы, что не существует невинного "забыл". Если он подарил ей эту книгу, значит, он хотел, чтобы она ее прочитала. С госпожой Бернейс у него были натянутые отношения, перераставшие иногда даже в откровенную вражду. Она была догматичной и умной женщиной из скандинавской семьи. Она любила продемонстрировать свое превосходство над людьми и не собиралась отдавать дочь этому атеисту без борьбы. С другой стороны, она понимала, что Фрейд, невзирая на происхождение, очень неординарный человек. Он не ладил и с Эли Бернейсом, начинающим бизнесменом. Фрейд не очень-то одобрял его прожекты, а женитьба Эли на старшей из его сестер Анне в октябре 1883 года усугубила положение. В Гамбурге состоялась традиционная еврейская свадьба, но Фрейд на нее не поехал. В его письмах, очень интроспективных, виден образ человека, сжигаемого тайным огнем. "Я едва сдерживаю в себе дикие порывы", - говорит он Марте в одном письме; "во мне заключены всевозможные дьяволы, которые не могут вырваться на свободу и делают меня неистовым и страстным". Он добавляет, что если бы ему удалось найти объект приложения усилий, где он мог бы "рискнуть и победить", он стал бы спокойнее, но вместо этого он "вынужден (и тут просто слышно, как ручка с досадой втыкается в бумагу) умерять и контролировать себя". Мир разочаровывал его. Человечество тоже не возрождало в нем веры. Когда Марта описала ярмарку в Гамбурге и толпы народа на ней, в ответ он послал ей целую проповедь о печальном спектакле бездумной бедноты "с толстой шкурой и легкомысленными привычками", которая пользуется моментом удовольствия, потому что ей больше нечего ждать. "Бедные слишком беспомощны, слишком беззащитны, чтобы вести себя подобно нам". Так что он выводит, что существует "психология простого человека, которая значительно отличается от нашей". Фрейд пишет об аскетичных "Мы", которые не могут быть подобными бездумным "Им", и в то же время как бы занимает позицию стороннего наблюдателя. Его "дьяволы" никуда не исчезли, а только получили новое название - "природные инстинкты". Признание того, что "неудовольствие" - это обратная сторона "удовольствия", указало на конфликт между желанием и потребностью подавлять его, на котором построена вся его психологическая система.

Толпа удовлетворяет свои аппетиты, а мы лишаем себя этого. Мы ограничиваем себя, чтобы сохранить целостность, мы сохраняем здоровье, способность к наслаждению, эмоции. Мы сохраняем себя для какой-то неизвестной нам цели. И эта привычка постоянно подавлять в себе природные инстинкты делает нас более утонченными. Наши чувства более глубоки, и поэтому мы не требуем от себя слишком многого. Почему мы не напиваемся допьяна? Потому что неудобство и унижение последствий дают нам больше "неудовольствия", чем удовольствия, которое мы получим, употребляя спиртное. Почему мы не влюбляемся в нового человека каждый месяц? Потому что при каждом расставании мы лишались бы части нашего сердца. Почему мы не делаем своими друзьями всех? Потому что потеря друга или несчастье, которое с ним может произойти, очень сильно скажется на нас. Поэтому мы скорее стремимся избежать боли, чем получить удовольствие.

Фрейд умел рассуждать, но мог и наблюдать. В 1883 году коллега по больнице Натан Вейс повесился в публичной бане десять дней спустя после возвращения с молодой женой с медового месяца. Вейс, невролог, был приват-доцентом, неоплачиваемым университетским лектором. Этот этап был обязательным для любого врача, который хочет иметь частную практику. Фрейд вернулся с похорон, размышляя об умершем. Это был беспокойный и эгоцентричный человек, сын жестокого отца, тесно связанный с больницей, называвший себя "скомпрометированный центральный европеец". Он напоминал Брейеру (по словам Фрейда) историю о еврее, который спрашивает у сына: "Кем ты хочешь стать?" и слышит ответ: "Купоросом. Он проедает все". Вейс насильно добился руки женщины, которая его не любила, и вернулся после медового месяца несчастным. "Я думаю, что он слишком рано отбросил сдержанность, и физическое отвращение и моральное осуждение быстро уничтожили все теплые чувства в девушке, которая оставалась холодной и стыдливой". Люди обвиняли вдову. А Фрейд с ними не соглашался:

Я считаю, что осознание огромного неуспеха, гнев, вызванный отвергнутой страстью, ярость от того, что он принес всю научную карьеру, всю судьбу в жертву неудавшейся семье, возможно, и раздражение от того, что он не получит обещанное приданое, а также неспособность обратиться к людям и признаться во всем этом - я думаю, что именно это после нескольких сцен, открывших ему истинное положение вещей, привело безумного в своем тщеславии человека (а он в любом случае был склонен к сильному эмоциональному возбуждению) к пределу отчаяния. Он умер из-за собственного характера.

На могиле человек, говоривший от имени семьи Вейса, выступал "с жаром дикого и беспощадного еврея" и публично заявил, что семья вдовы - убийцы. Смерть Вейса, писал Фрейд, была подобна его жизни: "по особому плану; просто просится под перо романиста, чтобы сохраниться в памяти человечества". Во Фрейде всегда скрывался писатель.