НОВОСТИ    БИБЛИОТЕКА    ССЫЛКИ
КРАТКИЙ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ РАЗДЕЛЫ ПСИХОЛОГИИ
КАРТА САЙТА    О САЙТЕ


предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава 17. Несчастные семьи

Как любой европейский город начала двадцатого века, Вена относилась снисходительно к мужчинам среднего класса, желающим "поразвлечься". Строгие законы морали существовали, но в основном применительно к женщинам, да и в этом случае их тоже можно было обойти. В эту игру играли в закрытых купе, маленьких гостиницах, холостяцких квартирах и комнатах в ресторанах, куда пары могли удалиться после ужина. Состоятельным мужчинам в летах было несложно найти нуждающихся в деньгах молодых продавщиц, швей или актрис. Они жили в стране Артура Шницлера. В одном из своих рассказов он описывает бедную Катарину ("перчаточный магазин Кляймана, Вильгельмштрассе, 24"), которая дает временное утешение герою, врачу средних лет, но не может рассчитывать на постоянную связь, потому что "у него только одно желание - быть счастливым, и он был готов брать это счастье везде, где его предлагают". Половые отношения до брака между постоянными партнерами среднего класса были в то время менее распространены. Порядочные девушки боялись беременности и скандала. Часто они выходили замуж за мужчин на годы, а то и десятки лет старше себя. Для одиноких женщин добродетель была так же естественна, как воздержание считалось неестественным для одиноких мужчин. Иногда молодой человек мог найти женщину даже в своем собственном доме или доме отца. В домах буржуа были служанки, которые заранее знали, что совращение встречается очень часто, и почти ожидали, что молодей хозяин будет этим заниматься. Фрейд тоже передает рассказ одного пациента (Эрнста Ланцера, Крысиного Человека, которому тогда, в 1907 году, было двадцать девять лет) о подобном случае. История связана со служанкой, которая "не была ни молодой, ни красивой... Он не может объяснить зачем, но внезапно он поцеловал ее и начал домогаться близости. Хотя, несомненно, ее сопротивление было притворным, он пришел в себя и убежал в свою комнату". Фрейд, скорее всего, прав: сопротивление едва ли могло быть серьезным. Говорили, что здоровых и привлекательных молодых женщин брали в дом в качестве прислуги специально для того, чтобы сыновья в безопасности узнавали, что такое секс. Практически то же практиковалось в Лондоне. Что до обычной проституции, с ней в европейских городах проблем не было. Американский исследователь Абрахам Флекснер, побывав в Европе перед первой мировой войной для изучения проституции, с огорчением обнаружил, что "ни традиции, ни общественное мнение не требуют мужского воздержания", хотя Великобританию он счел несколько менее развращенной. Как оказалось, великие столицы Европы гордятся своей репутацией городов страсти, в то время как более мелкие города, например Женева, "сгорают от зависти" и безнадежно стараются догнать Берлин или Вену. Венцы радовались, что живут в городе удовольствий, который был в то же время центром культуры и сердцем империи. Для того времени вообще характерна скрытая за внешними приличиями чувственность. Лондонский Вест-Энд кишел борделями, на которые полиция закрывала глаза, но лицензий не выдавала, потому что это означало бы признание их существования. В Вене, как и в большей части городов континента, была система лицензирования, хотя она охватывала лишь часть уличных женщин (Флекснер считал, что в Вене тридцать тысяч проституток - не подкрепленное фактами предположение). Их дома иногда строились на месте средневековых кладбищ или виселиц, где многие годы никто не хотел жить. Над мужчинами витал страх заболеть сифилисом - это считалось единственным недостатком половой распущенности. Несмотря на это, прелюбодеяние процветало. Серьезные скандалы были маловероятны, хотя связь с замужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду. Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале "Факел", которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. "У полиции и армии появилась новая обязанность, - пишет он в очерке, посвященном фон Кобург, - направлять сексуальное желание в новое русло". "Факел" то и дело высмеивал психиатрию, но психоанализа это сначала не касалось. Краус и Фрейд видели достоинства друг друга, поскольку оба считали, что ищут истину за фальшью и обманом. Большая часть этого обмана (большая, по мнению Фрейда) касалась сексуального поведения. Впервые эти два человека встретились, когда Краус освещал еще один скандал 1904 года, дело Хервея. Женитьба мелкого австрийского чиновника на экзотической еврейке-иностранке стала достоянием общественности, после того как газетные сплетни довели его до самоубийства, а жена попала в тюрьму за двоемужие. Эдвард Тиммс, историк, занимающийся деятельностью Крауса и его окружения, считает, что основной темой статей Крауса в "Факеле" об этом скандале является "столкновение двух несовместимых миров - провинциальности несчастного Хервея и космополитизма его жены". Фрейд послал Краусу записку на своей визитной карточке, поздравляя его с тем, что тот увидел более важные вещи, стоящие за незначительным событием". Год спустя Краус писал в "Факеле" о смелом заявлении Фрейда о том, что гомосексуалисты не сумасшедшие и не преступники. Эти люди имели много общего, хотя Крауса интересовало общество в целом, а Фрейд смотрел на человека изнутри. Странная история Фрейда о Доре, датируемая 1900 годом, но опубликованная лишь в 1905 году, была связана с некоторыми частными событиями в богатой буржуазной семье, которые могли бы заинтересовать Крауса, если бы стали частью публичного скандала. Поскольку этого не произошло, внешний мир был к ним равнодушен. Мы знаем о них лишь потому, что некая девушка доставляла неприятности семье и ее отвели к Фрейду дня психоанализа. "Фрагмент анализа случая истерии" объемом в пятьдесят тысяч слов - единственное крупное психоаналитическое описание из пяти опубликованных Фрейдом, которое касалось женщины. Это очень отличается от ситуации с ранней работой "Этюды по истерии", написанной еще до создания теории психоанализа и имевшей дело только с женщинами. Возможно, Фрейд, у которого, как предполагают, было в два раза больше пациенток, чем пациентов (по крайней мере, до 1914 года), не хотел, чтобы его считали врачом, специализирующимся на женщинах, то есть на менее важной области. Дора, настоящее имя которой было Ида, впервые попала на Берггассе в начале лета 1898 года, куда ее привел отец, Филипп Бауэр, преуспевающий промышленник чуть моложе пятидесяти лет (Как обычно, в тексте Фрейда все имена скрыты. Фамилия и прошлое Бауэров были названы исследователями лишь в 1980-х годах). За несколько лет до того Бауэр уже обращался к Фрейду - как к невропатологу, а не аналитику - и лечился от угрожающих симптомов, напоминающих рецидив сифилиса, которым он заразился до брака. Дора родилась 1 ноября 1882 года, и, таким образом, летом 1898 года ей было пятнадцать. Она страдала от постоянных головных болей и потери голоса. Когда Фрейд увидел ее, она кашляла и хрипела. Он решил, что девушка страдает от истерии, и предложил психоанализ, но та отказалась, потому что ее уже водили от врача к врачу и подвергали гидротерапии (ваннами и душем) и электротерапии.

Через два года ее состояние ухудшилось. Она стала подавленной и враждебной по отношению к отцу, отказывалась помогать своей чрезмерно домовитой матери Кэт и начала посещать "лекции для женщин", скорее всего, посвященные женской эмансипации. Когда родители обнаружили черновик записки о самоубийстве - оставленной на письменном столе, где они не могли ее не заметить, - они настояли, чтобы Ида отправилась к Фрейду для психологического лечения. Та неохотно повиновалась, и в октябре 1900 года, незадолго до того, как ей исполнилось восемнадцать лет, анализ начался. Это о ней Фрейд писан Флису, что случай "легко открылся" его отмычками. Фрейд быстро узнал многое о Бауэрах и скелетах в их семейном шкафу - кое-что от самого Бауэра еще до анализа, - что, как можно было бы предположить со стороны, помогло ему объяснить проблемы Доры. Бауэры и их близкие друзья, тоже еврейская пара, Ганс и Пеппина Зелленка (Фрейд изменяет их фамилию на "К."), были похожи на героев рассказа о несчастливых семьях, вышедшего из-под пера какого-нибудь меланхоличного русского писателя. В этом рассказе Дора, главная героиня с белым как мел лицом, находится на пересечении главных и побочных сюжетных линий, причем все они связаны с сексом. Во время приступа сифилиса, из-за которого Бауэр и попал к Фрейду, за ним ухаживала госпожа Зелленка, а не его жена, и у них начался роман, немного ограниченный состоянием его здоровья. Дора, которая была для детей семьи Зелленка "почти матерью", знала об этой связи. Она была в близких отношениях с госпожой Зелленка и являлась поверенной ее сердечных тайн, спала с ней в одной спальне (муж был "размещен где-то в другом месте") и восхищалась, как она сказала Фрейду, "великолепным белым телом" женщины. Пеппина выглядит в этой истории не менее странной, чем мать Доры, хотя, возможно, дело просто в манере Фрейда описывать женщин. Почти все эти события произошли в Мерано (в книге Фрейд называет его "Б"), австрийском южном курорте, где была Минна в 1900 году. Бауэры отправились туда в связи с ухудшением здоровья Филиппа, и именно там они познакомились с семьей Зелленка. Ганс тоже занимался бизнесом, хотя и в меньших масштабах. Роман Филиппа Бауэра и Пеппины Зелленка начался в 1894 году. Два года спустя, по всей видимости, в конце весны 1896 года, Зелленка устроил так, чтобы оказаться наедине с Дорой в своем магазине на главной улице Мерано. В тот день был церковный праздник, и он пригласил ее якобы для того, чтобы посмотреть на процессию. Там он схватил ее и поцеловал. Фрейд, восстанавливая события после рассказа Доры, решил, что "во время страстного объятия мужчины она чувствовала не только поцелуй на своих губах, но и давление его эрегированного члена". Как бы там ни было, Дора почувствовала отвращение и убежала. В истории Фрейда ей четырнадцать лет. На самом деле ей, скорее всего, было тринадцать. Фрейд добавляет ей год, и это объясняется тем, что день рождения Доры приходится на конец года. Два года спустя, летом 1898 года, когда Доре было пятнадцать, Зелленка повторяет свою попытку. На этот раз они были у альпийского озера, где супруги Зелленка, Дора и ее отец проводили летний отдых. Зелленка "сделал известное предложение" Доре, добавив, что не может "ничего получить от своей жены". Она дала ему пощечину, а потом рассказала обо всем матери. Та передала все отцу, а он обвинил Зелленка. Ганс же не только отрицал все обвинения, но сказал, что слышал от жены о нездоровом интересе Доры к сексу и о том, что девочка читает книгу "Физиология любви". Бауэр поверил ему - или сказал, что поверил. Он решил, что у его дочери была сексуальная фантазия о Зелленка. Когда в 1900 году с ней начались проблемы, Бауэр сказал Фрейду, что считает ее фантазии причиной "депрессии, раздражительности и мыслей о самоубийстве". (Кроме того, он тоже говорил: "Вы уже знаете, что я ничего не могу добиться от своей собственной жены".) Задачей Фрейда было сделать Дору более сносной. В истории есть и скрытые течения. Одно время у Бауэров работала гувернантка, которая пыталась настроить Дору против госпожи Зелленка и, как подозревали, была влюблена в Бауэра. Зелленка тоже держали гувернантку, и Ганс ухитрился заполучить ее в постель незадолго до того неприличного предложения Доре у озера. Дора уже знала обо всем от гувернантки, которая добавила, что частью обольщения Зелленка была все та же универсальная жалоба о том, что он "ничего не может добиться от жены". Неудивительно, что Дора дала ему пощечину. Такие сложные сексуальные перипетии не слишком удивляли Фрейда. Он не сомневался в их правдивости и своей "реконструкцией" событий еще больше усложнял историю. Предположение Бауэра о том, что его дочь фантазирует о Зелленка, было отметено. Здесь были задействованы реальные поцелуи и, несомненно, настоящие пенисы, но Фрейд отнюдь не видел в Доре жертву неестественных и унизительных условий - как и большинство его современников. Разве что Карл Краус, возможно, не принадлежал к этому большинству. Фрейда не волновала и проблема несчастливых семей. Это было слишком распространенным явлением. Дора считала, что ее "отдали господину К. в качестве платы за то, что он закрывал глаза на отношения между своей женой и ее отцом", но Фрейд не придавал значения этим горьким чувствам. Она была для него всего лишь невротичкой, истеричной молодой девушкой, судьба которой уже давно была предопределена, причем не поцелуями господина Зелленка. Целью метода Фрейда было исследовать, как произошло это предопределение, с помощью искусства или ремесла психоанализа. Как-то он говорил, что "Случай истерии" - это "скрупулезно точный и художественный рассказ". В "скрупулезной точности" можно усомниться, но "художественность" едва ли кто-то станет отрицать. В очерке нет ни одного реального события, не пропущенного сквозь призму воображения автора и не измененного им. Эта работа - великолепная смесь фактов и догадок, выходящих за пределы реальной жизни. Он исследует жизнь Доры и находит в ней все нужные ему подтверждения, но выводы, к которым он приходит, фантастичны. Фрейд уподобляется писателю, который не только убежден в том, что за его рассказом стоят реальные факты, но и утверждает, что все произведение - чистая правда. Дора - героиня особого рассказа, и Фрейд не скрывает своего удивления ее поведением с преследовавшим ее господином Зелленка. Когда он обнял ее в пустом магазине - продавцы ушли, девушка была у двери на лестницу, - это "чувство сильного отвращения", по мнению Фрейда, было нездоровым. У нормальной девушки это объятие вызвало бы сексуальное возбуждение, сопровождающееся "ощущением в гениталиях". Фрейду нужно было доказать, что девушка страдает от истерии, и это стало готовым доказательством. Если тринадцатилетняя девочка чувствует отвращение от поцелуя, не говоря уже об эрегированном члене господина Зелленка, который, видимо, должен был еще более увеличить ее удовольствие, это "несомненная и бесспорная истерия". Возможно, такое уверенное предположение было частично связано с воспоминаниями о Гизеле Флюс. Ей тоже было тринадцать, когда Фрейд был влюблен в нее во Фрейбурге. В очерке "четырнадцать" смотрелось лучше, чем "тринадцать". В Вене этот возраст считался брачным, и Фрейд не хотел обвинить уважаемого господина Зелленка в противоправных действиях. Тринадцать лет в 1900 году было и старшему ребенку Фрейда, Матильде. Анализ Доры начался или непосредственно перед ее днем рождения 16 октября, или после него. Интересно, Фрейд думал, что и Матильда должна испытывать приятные "ощущения в гениталиях", если бы к ней стал приставать друг семьи? Но Матильда была его дочерью, а не героиней книги. В этом очерке Фрейд впервые подробно и открыто описывает процесс психоанализа. В "Этюдах по истерии" в 1895 году этот метод все еще находился на стадии разработки, и ему приходилось скрывать моменты, связанные с сексом, чтобы не испугать Брейера и коллег, поставлявших ему пациентов. К 1900 году Фрейд стал старше и смелее. Анализ перешел к нервическому кашлю Доры. Девушка рассказала Фрейду, что госпожа Зелленка любит ее отца только потому, что он "человек со средствами". Фрейд решил, что за этой фразой кроется обратное. Ее отец - "мужчина без средств". Это могло означать только одну вещь, очевидно, связанную с сексом, - он был импотентом. Дора согласилась с Фрейдом. Как мог импотент иметь связь с любовницей? Фрейд в результате анализа пришел, как это часто бывало, к идее орального секса, о котором Дора была хорошо осведомлена. Фрейд заявил, что зуд в горле и кашель - это бессознательные продукты фантазии Доры об оральном сексе между ее отцом и его любовницей. Впрочем, позволяла ли импотенция совершать фелляцию и как это происходило, осталось невыясненным. Фрейд объяснил Доре, в чем заключается ее проблема. Всему виной любовь, которую она испытывает к господину Зелленка (бессмысленно это отрицать); эдипова любовь по отношению к отцу, вызванная ею из прошлого, чтобы отец мог защитить ее от последствий любви к господину К.; гомосексуальная любовь к госпоже Зелленка (ключом к этому стали слова о "великолепном белом теле"). Как все это сложно! Доре приснился горящий дом, отец у кровати, шкатулка с драгоценностями, которую ее мать хотела спасти от пожара. Фрейд нашел во сне связь с ночным недержанием мочи и гениталиями Доры (шкатулка), а также детской мастурбацией, которая и вызвала недержание. За сном скрывалось желание, чтобы отец спас ее от искушения в ситуации с господином Зелленка, как когда-то в детстве он спас ее от мочеиспускания в постель. В основе ее истерии была детская мастурбация, связанная с ночным недержанием, влагалищными выделениями и отвращением к самой себе. Фрейд писал:

Если Дора чувствовала, что не может отдаться любви к [Зелленка], если, в конце концов, она подавляла это чувство вместо того, чтобы подчиниться ему, ее решение зависело в первую очередь от преждевременного сексуального удовольствия и его последствий.

31 декабря 1900 года Дора отказалась от анализа. Она попрощалась с Фрейдом, пожелала ему счастливого Нового года и навсегда покинула его кабинет. Какие бы секреты он ни раскрыл, он выслушивал то, что она ему говорила. Но, с ее точки зрения, Фрейд тоже был частью подавляющего ее мира мужчин. Он получал деньги от ее отца, чтобы сделать ее более послушной, и мог сказать ей - что он и сделал во время последнего сеанса, когда она уже объявила о том, что прекращает лечение, - что она совершенно серьезно хочет, чтобы Зелленка развелся со своей женой и женился на ней. Поколения аналитиков считали "Случай истерии" святой правдой. Только саму Дору Фрейду не удалось убедить. Даже тогда Фрейд признавал, что анализ не дал, да и по сути своей не мог дать полных ответов на вопросы. Впрочем, теперь ее история - всего лишь музейный экспонат. В этой истории есть и неразгаданные тайны самого Фрейда, в частности, его отношение к героине (причем сам он был таким же участником истории, как и она). Позже перенос эмоций и желаний, или "трансфер", между пациентом и аналитиком стали считать взаимным процессом, но сначала придавалось значение только эмоциональной реакции пациента по отношению к аналитику. Фрейд все еще осваивал в то время метод анализа, в котором пациент наделяет аналитика качествами (хорошими и плохими) людей, с которыми у него сложились взаимоотношения до того. Дора, как считал Фрейд, видела в нем сначала отца, а потом Зелленка. Но (как он говорил) он заметил это изменение отношения слишком поздно, чтобы убедить ее не прекращать анализ и не мстить тем самым образу Зелленка в его лице. Обратная передача - эмоциональное отношение Фрейда к пациентке - в рассказ не входит. Она просто раздражала его, в первую очередь потому, что ушла именно в тот момент, когда он считал (а как же иначе?), что вот-вот вылечит ее. Невозможно выйти необожженным, выразительно пишет он, из борьбы со "злейшими полудикими демонами, населяющими человеческую душу". Но чувства Фрейда по отношению к Доре, вероятно, были не менее сложными, чем ее чувства к нему. Его вопросы касались мельчайших подробностей ее половой жизни, и, хотя этот допрос совершался ради лечения, трудно представить, что мужчина мог изо дня в день говорить об этом с молодой женщиной, по сообщениям, привлекательной и, без сомнения, интересующейся половыми проблемами, и оставаться совершенно равнодушным к неизбежному напряжению между ними. Фрейд не забывал заранее защищаться от возможной критики по поводу своей откровенности. Он понимал, что многое врачи, "по крайней мере, в этом городе", читают истории болезни, подобные этой, "каким отвратительным это ни кажется", как "roman a clef (Роман о реальных лицах и событиях, изображаемых с некоторыми художественными изменениями (фр.)), предназначенный для личного удовольствия". Возможно, он имел в виду и истории Крафта-Эбинга, но те были более бесстрастны и сухи, в них не было той полноты и яркости, усиленных художественным даром Фрейда, благодаря которым Дора и окружающие ее люди так реалистичны и чувственны.

В другом месте Фрейд оправдывает свой подход к подобным вопросам, утверждая, что он общался с Дорой "сухо и прямо", о приятном возбуждении не было и речи. Он пишет, что "менее отталкивающие" сексуальные извращения "широко распространены среди всех людей, как известно всем, кроме специалистов, пишущих статьи на эту тему". Это скорее усиливает подозрение, что Дора интересовала Фрейда как женщина больше, чем он себе в этом признавался. Психоанализ впоследствии стал принимать это явление как должное. В случае Доры постоянно присутствующая сексуальность чувствовалась в рассказе и, возможно, способствовала тому, что девушка увидела во Фрейде еще одного мужчину, усложняющего ей жизнь. Не казалось ли ей, когда она уходила от него, что, несмотря на всю оригинальность и яркость, его захватывающая теория - всего лишь выдумка? Некоторое время Фрейд поддерживал с ней связь. Больше года спустя, в 1902 году, она побывала у него, чтобы сообщить, что чувствует себя лучше. За это время она повидала госпожу Зелленка и насладилась небольшой местью, сказав ей, что знает о ее романе. В конце 1903 года она вышла замуж за человека на девять лет старше себя, родила ребенка, приняла протестантство и исчезла из поля зрения Фрейда. Ее брак оказался несчастливым, и она посвятила себя игре в бридж. В 1920-х годах в возрасте сорока лет она обратилась к другому психоаналитику, Феликсу Дейчу, личному врачу Фрейда, и тот услышал от нее горестную историю о мужчинах, сексе и запорах. Кроме того, она вела себя, как решил он, кокетливо. Но Дейч, приближенное лицо Фрейда, знал все нелестные вещи о Доре, причем самым плохим было то, что она демонстративно ушла от Фрейда. В 1957 году он цитировал замечание Фрейда о том, что она была "одной из самых отвратительных истеричек", каких он когда-либо встречал. Эти слова были ее эпитафией до тех пор, пока уже совсем недавно ее не реабилитировали сторонники феминизма и пересмотра теорий Фрейда. Одна из внучек Фрейда, доктор Софи Фрейд (дочь Мартина, родившаяся в 1924 году, гражданка США), писала в 1993 году языком, который очень удивил бы ее деда, о том, что история Доры - это история "талантливой, умной еврейской женщины среднего класса, которая провела подростковый возраст в дисфункциональной семье в женоненавистнической и антисемитской Вене, под эмоциональным гнетом враждебного окружения, сформировавшего ее жизнь". Хоть какую-то награду она все же получила: другого такого рассказа, как о ней, Фрейд не написал. К моменту выхода очерка в свет в 1905 году Фрейд начал постепенно определять, какой тип пациентов его интересует. Они должны быть интеллигентными и воспитанными: "Если врачу приходится иметь дело с никудышным характером, он вскоре теряет к нему интерес, который необходим для глубокого проникновения в психическую жизнь пациента". Ненадежные и необразованные люди, "никчемные", не подходили для его лечения. Фрейд подразумевал, что пациент должен быть польщен, если он соглашается его анализировать. Эта процедура не для грубых и глупых людей, не для простого народа, от которого Фрейд отгораживался еще десятки лет до того, когда писал Марте о "толстой шкуре и легкомысленных привычках" толпы на ярмарке. Своим коллегам из кружка он говорил (в 1906 году), что от невроза практически свободны две группы людей: пролетарии и принцы. После первой мировой войны это стало вызывать сомнения, когда стало ясно, что эти категории просто не обращаются к врачам. Тем не менее, психоанализ продолжал оставаться привилегией образованных, цивилизованных и богатых. Уже к 1904 году предполагаемый курс лечения должен был составлять "от шести месяцев до трех лет". Это требует большой решимости и не меньших средств. Операция на мозге стоила дешевле. В отличие от демократичного Альфреда Адлера, который сидел по одну его руку на встречах кружка (а Штекель - по другую), Фрейд не владел лексикой, которую можно было использовать в разговорах с водителями трамваев и дворниками, и счел бы непрактичными попытки ее освоить. Он отдалился от остальных и создал метод психотерапии себе под стать, хотя применение его собственных приемов к нему самому - дело неблагодарное. Среди требовательных клиентов-буржуа, тени которых по сей день проносятся по тротуару возле его квартиры, попадались и более легкие случаи. Однажды к Фрейду где-то в 1905 году пришел студент психологии из Швейцарии, Бруно Гец, с жалобами на головную боль и проблемы со зрением. Геца прислал его профессор, который сначала удостоверился, что Фрейд прочитал несколько стихотворений студента. Гец, который впоследствии стал писателем, обнаружил, что свободно беседует с Фрейдом, и тот произносит: Что ж, мой студент Гец, я не буду вас анализировать. Живите счастливо со своими комплексами". Фрейд выписал ему рецепт для глаз, спросил, когда тот последний раз ел отбивные, и отправил его, дав конверт с "небольшой платой за то удовольствие, которое вы доставили мне своими стихами и рассказом о своей молодости". Вернувшись к себе, Гец нашел в конверте двести крон и расплакался. Чтобы заработать эти деньги, Фрейду нужно было не раз принять пациента. Но напоминание о молодости того стоило. Гораздо чаще он подчеркивал, как серьезны случаи, которыми он занимается. Психоанализ, писал он, создан "для лечения пациентов, навсегда исключенных из нормального существования". Он даже утверждал (в 1905 году), что пока использовал психоанализ только "в самых тяжелых случаях" и все его ранние пациенты проводили "многие годы в санаториях". Это не может быть правдой (разве Эмма Энштейн, находилась в больнице годы?), но Фрейду было необходимо подчеркнуть, что в мире столько несчастных людей, которых нужно вылечить, и что он может преуспеть там, где другим, особенно традиционным психиатрам, это не удается. Со своими коллегами он теперь обращается более тонко: на медицинском собрании в Вене в декабре 1904 года он говорит, что "мы, врачи" все занимаемся психотерапией того или иного рода, и иначе быть не может, раз этого требуют пациенты. Он становится все более известной фигурой на венской сцене, почти знаменитостью - с дурной славой. Австрийские и немецкие психиатры наперебой осуждали его. В. Шпильмейер выражал сарказм по поводу Доры. А. А. Фридландер в рецензии на "Случай истерии" говорил о "джунглях странных фантазий, в которых задыхается интеллектуальная работа автора". Секс, лежавший в основе теорий Фрейда, был и причиной всех возражений. Его критики и в то время, и сегодня замечали странный полет фантазии Фрейда, но главное, что вызывало их отвращение, имело более глубокие культурные корни. Они были голосом прошлого века, считавшего, что половое поведение не имеет значения для серьезной медицины, и возмущались тем, что теории Фрейда делают отрицательным традиционный образ человека, представляют его иррациональным и управляемым тайными желаниями, о которых мужчины не говорят вслух, а женщины не должны и думать. С Фрейдом или без него подобное отношение было так или иначе обречено. Над проблемами сексуальности работали Крафт-Эбинг и Мориц Бенедикт в Вене, Флис в Берлине, Гавелок Эллис в Англии и многие другие. Эллис, непрактикующий врач, который черпал свой материал из книг и личного опыта, а не от пациентов, был первым английским автором, написавшим на эту тему что-то разумное и четкое. Первый том своего новаторского "Исследования психологии секса" он опубликовал в Германии в 1895 году. Эта работа находилась в типографии как раз в момент выхода в свет "Этюдов по истерии" Фрейда и Брейера. Первый том был посвящен гомосексуализму, запретной теме в Лондоне, столице европейского ханжества как в то время, так и сейчас. Именно поэтому он вышел сначала на немецком языке. После опубликования книги на английском языке в 1897 году (это сделал немецкий издатель порнографической литературы, которому для того, чтобы скрыть свою деятельность, пришлось организовывать в Англии подставное университетское издательство) она была запрещена и оставалась под запретом много лет. Если бы некоторые работы Фрейда, например "Дора", были переведены так рано, их, возможно, ждала бы та же участь: рецензент "Британского медицинского журнала" без колебаний назвал работу Крафта-Эбинга в 1902 году "отвратительной" и посоветовал врачам не читать ее. Однако, в конце концов, даже англичане поняли, что Эллис, Крафт-Эбинг, Фрейд и иже с ними не причина развития событий, а их следствие. Фрейд становился все более уверенным в своей правоте, но так и не стал толстокожим. Он никогда не забывал плохих рецензий, обидных слов, насмешек коллег. Теперь настоящий профессор, он продолжал читать лекции студентам и аспирантам, распространять свои идеи по субботним вечерам небольшим аудиториям, которые насчитывали иногда меньше десятка людей, но, тем не менее, помогали расходиться кругам от камня, брошенного в стоячую воду. Его расстраивало, что некоторые студенты ищут в его лекциях порнографию. "Если вы пришли сюда за сенсациями или непристойностями, - по некоторым сведениям, говорил он, - будьте спокойны, я позабочусь о том, чтобы ваши усилия ни к чему не привели". У него была преподавательская слегка сутулая осанка, голос твердый, хоть и не звонкий" лекции он читал практически без конспекта. Когда его спрашивали, как он готовится к лекциям, ом отвечал: "Я оставляю это моему бессознательному". У него всегда были в запасе истории и отступления для иллюстрации материала. Подчеркивая, что некоторые психологи не хотят принять его концепцию бессознательного, "первичного процесса", скрывающегося под "вторичным процессом" сознательного, он утверждал, что это напоминает ему великана из поэмы Ариосто, которому в битве отрубили голову, но тот был слишком занят, чтобы заметить это, и продолжал сражаться. "Не сможет не появиться мысль, - сказал Фрейд, - что старая психология убита моей теорией снов. Но она не осознает этого и продолжает по-прежнему учить других". Зимний вечер; морозный воздух, пахнущий дымом угля и дров; задернутые занавески в доме в Девятом округе, куда Фрейд приехал в экипаже с Берггассе. Он читает лекцию в старой психиатрической клинике общей больницы. Рядом находится "Наррентурм", "Башня глупцов", где до Фрейда сумасшедших приковывали к стенам и всегда держали наготове плети и смирительные рубашки. У Фанни Мозер, Эмми из "Этюдов по истерии", были фантазии о сумасшедших домах, где пациентов погружали в холодную воду и закрепляли в механизме, который крутил их до тех пор, пока они не успокаивались. Десять лет спустя, душевнобольные по-прежнему оставались загадкой, и поэтому они вызывали такой гнев у психиатров. "Башня глупцов" опустела. Сумасшедшие бедняки были вывезены за пределы города, в другое здание, где их заперли и снова забыли. Некоторые прохожие сворачивают с соседних улиц к больнице и заходят в лекционный зал. Он освещен электрическими лампами, висящими над кафедрой, а ярусы скамей, в основном пустые, остаются в тени. Фрейда не оскорбляет такое небольшое количество слушателей - во всяком случае, он этого не показывает. Он предлагает горсточке заинтересованных пересесть поближе к свету, и двухчасовая лекция начинается. Ганс Закс, молодой юрист, впоследствии доверенное лицо и тоже аналитик, впервые увидел Фрейда именно там, на этих субботних лекциях, куда пришел, как и остальные, под влиянием книга "Толкование сновидений". Фрейд с теплом говорил о Либо и Шарко. Он раскрывал веред ним тайны сновидений и неврозов, и Закс увидел в нем пророка, но без свойственной пророкам претенциозности. Подчеркивая важность сложных приемов психоанализа, Фрейд показал слушателям юмористическую открытку, где был изображен деревенщина в гостиничном номере, пытающийся задуть электрическую лампу как свечу. "Если вы боретесь с симптомами прямым путем, - сказал Фрейд, - вы поступаете так же, как и он. Нужно искать выключатель".

Большинство людей отождествляло имя Фрейда с жестокой полемикой. Как он ни старался казаться обычным ученым и защитником истины, они качали головами и мололи языками. В 1904 году Фрейд стал участником дела Вейнингера, небольшого скандала, связанного с плагиатом, отказавшей памятью и неудавшейся дружбой с Вильгельмом Флисом. В какой-то момент Фрейд застигнут врасплох, и он уже не полностью владеет собой. Отто Вейнингер - психически неуравновешенный молодой философ (родившийся в 1880 году), человек с мягким взглядом за очками без оправы, пессимист с мрачными взглядами на женщин и евреев, - опубликовал в 1903 году умную и опасную книгу под названием "Пол и характер". Она произвела в Вене настоящий фурор, особенно когда вскоре после этого Вейнингер застрелился (в доме, где умер Бетховен). Явный гений со свойственными некоторым гениальным людям проблемами, Вейнингер осудил половое сношение, провозглашая его отвратительным и призывая человечество от него отказаться. И женщины, и евреи, по его мнению, испорчены женским принципом", который оказывает разрушительное воздействие на "мужской принцип" мужчин и арийской расы. Вейнингер подробно рассматривал вопрос бисексуальности и использовал алгебраические формулы, чтобы продемонстрировать силу "мужского" и "женского" начал, присутствующих в любом человека в различной пропорции. "Закон бисексуальной комплементарности" был призван объяснить сексуальное притяжение: мужчина с двадцатью пятью процентами женственности притягивается к женщине с семьюдесятью пятью процентами женственности, и так далее. Эта территория принадлежала Флису. Жемчужина его теоретической короны, "периодический закон" двадцати восьми дней женского цикла и двадцати трех дней мужского, основывался на бисексуальности. Летом 1904 года эта опасная книга попала в руки Флиса. Он знал (или разузнал впоследствии), что Вейнингер был близким другом молодого венского психолога Германа Свободы. Свобода знал Фрейда. Флис решил: заговор. В то время Флис как раз был в Вене. Фрейд тогда уже уехал отдыхать в горы, но даже если бы он остался на Берггассе, едва ли они захотели бы встретиться. Вместо этого они пишут друг другу расстроенные письма. Флис начал (20 июля) с описания своего "ужаса" от того, что он нашел в книге "Пол и характер" собственные идеи о бисексуальности и о вытекающей из нее природе сексуального притяжения ("женственные мужчины привлекают мужественных женщин и наоборот"). Он "не сомневался, что Вейнингер узнал о моих идеях от тебя", и требовал "откровенного ответа". Сначала Фрейд оказался неспособен на откровенность. Снова предметом спора стала бисексуальность. Когда они встретились, как позже оказалось, в последний раз, у Ахензее в 1900 году, он заметил, что для того, чтобы решить проблемы неврозов, нужно исходить из предпосылки, что все люди изначально бисексуальны. Вильгельм тут же напомнил ему, что говорил об этом Зигмунду еще пару лет назад, в Бреслау. Тогда Зигмунд отмахнулся от этой идеи, сказав, что не склонен ее обсуждать. А в 1900 году он уже выражал ее как свою собственную. Фрейд признал, что ему удобно было забыть это. Он даже написал об этом в "Психопатологии обыденной жизни", не называя имени Флиса, и назвал этот провал в памяти частью "всеобщей" склонности "забывать неприятное". Три дня спустя после того, как Флис написал ему из своей гостиницы в Вене, Фрейд ответил с гор, что Свобода мог узнать от него о бисексуальности только то, что мог понять любой во время психоанализа - "в каждом невротике есть мощное гомосексуальное течение". Он добавил: "Я не читал книгу Вейнингера до публикации" - странное заявление, ведь Флис не поднимал этого вопроса. Прочитав это письмо Зигмунда, Вильгельм незамедлительно парировал:

Так значит, то, что сообщил мне Оскар Рие его шурин в Вене, ничего не подозревая, коска я упомянул о Вейнингере, неправда. Он сказал мне, что Вейнингер отправился к тебе с рукописью и ты, просмотрев ее, посоветовал не публиковать, поскольку содержание - бессмыслица. Мне кажется, в таком случае тебе следовало обратить его и мое внимание на "воровство".

Фрейд ответил (27 июля) наполовину извиняющимся, наполовину гневным тоном. Верно, признался он, он видел рукопись Вейнингера.

Должно быть, в то время я уже пожалел, что через Свободу, как я уже понял, твоя идея перешла от меня к нему. Учитывая мои собственные попытки украсть у тебя оригинальные мысли, я теперь лучше понимаю свое поведение по отношению к Вейнингеру и последовавшее за всем этим забывание.

Бессознательное Фрейда снова подводит его, вмешивается в процессы памяти. Зигмунд как будто сам сдается на милость Вильгельма, его бессознательное создает ситуацию, где ему приходится признаваться в новом и более серьезном расстройстве репродукции. Жалкий жест, который мог бы - кто знает, что он думал на самом деле? - тронуть бывшего друга, любви которого, возможно, все еще не хватало какой-то части Фрейда. Письмо от 27 июля довольно бессвязное. Признав свою ошибку, Фрейд тут же пишет, что Вейнингер не принес особого вреда. Потом он набрасывается на Флиса.

Это не моя вина... если ты находишь время и желание переписываться со мной лишь по поводу таких мелких инцидентов. За последние несколько лет - как раз после того, как вышла "Психопатология обыденной жизни", - ты больше не интересуешься ни мной, ни моей семьей, ни моей работой. Теперь я смирился с этим и больше мне это не нужно. Я не упрекаю тебя и прошу тебя на эти слова не отвечать.

Очевидно, Флис не ответил ни на эти слова, ни на какие-либо другие. Семнадцатилетняя переписка закончилась. В 1906 году друг Флиса библиотекарь опубликовал статью, где обвинял Свободу и Вейнингера, уличив в посредничестве и Фрейда. Свобода пригрозил судом. Газеты заинтересовались этой историей. Фрейд попытался заручиться поддержкой Карла Крауса в "Факеле", но в остальном не делал никаких серьезных шагов и ждал, пока скандал утихнет. Так в конце концов и произошло. Без сомнения, оба бывших друга решили, что их предали, и этот разрыв не прошел для Фрейда бесследно. С годами он начал говорить всем, что Флис страдал от паранойи. Но он возвращался к Фрейду в снах.

По поводу "Трех очерков по теории сексуальности", завершенных в 1904 году и опубликованных на следующий год, возникли более серьезные споры. Фрейд наконец приводит в одном труде все свои взгляды на сексуальное происхождение невроза, которые он развивал с 1890-х годов. Он ценил эту книгу не ниже, чем "Толкование сновидений", и постоянно переделывал ее. Непривычное содержание, которое вначале немало ругали, помогло изменить представление о сексуальном поведении на Западе. Фрейд решительно отметает миф о детской невинности в понимании большинства людей. Он предоставляет очень мало доказательств. Фрейд полагается на информацию, полученную от современных ему наблюдателей, в том числе Крафта-Эбинга, Гавелока Эллиса и Магнуса Хиршфельда (Магнус Хиршфельд (1868-1935), немецкий сексолог, знакомый Фрейда, который терпел его, но считал "неаппетитным". Хиршфельд был основателем и руководителем Института сексуальной науки в Берлине, пока тот не был закрыт "непорочными" нацистами, пришедшими к власти в 1933 году ). Его собственный самоанализ и работа с пациентами, очень немногие из которых были детьми (если таковые были вообще), играл очень большую роль. Но это нельзя считать клиническим исследованием. Фрейд конструирует сценарий: с колыбели сексуальные желания управляют нашей судьбой. Некоторые из его смелых заявлений, в то время возмутительных, сегодня считаются прописными истинами, другие стали историческими курьезами. К женщинам, части человечества, с которой Фрейду было сложно справиться, в книге уделено мало места. Их природа скрытна и неискренна, их эротическая жизнь "скрыта за непроницаемой завесой". Невольно удивляешься, как ему удавалось лечить стольких из них.

В очерках содержатся смелые и всеобъемлющие идеи. Первый представляет собой обзор "сексуальных отклонений" у взрослых. В нем Фрейд выражает предположение, что извращение - это всего лишь склонности нормального ребенка, сохранившиеся у человека во взрослом состоянии. Это было неприятной новостью для борцов за сексуальную мораль и шагом по направлению к утопической цели избавить людей от чувства вины за свое поведение. В исследованиях Фрейда грань между "нормой" и "извращением" становится размытой. Гомосексуалисты - это не "дегенераты". Их сексуальный инстинкт оказался направлен по другому пути, возможно, в связи с бисексуальной направленностью, свойственной всем людям. Фрейд не утверждал, что полностью уверен в этом. Опять же, контакт между губами одного человека и гениталиями второго считался извращением. Но если два человека касаются друг друга слизистой оболочкой губ (а это отнюдь не часть сексуального аппарата, отмечает Фрейд, а "вход в пищеварительный тракт"), это хорошо. Здесь Фрейд видел "точку соприкосновения извращений с нормальной половой жизнью". Фрейд считал, что все эротическое поведение имеет общую структуру, и относился к нему как к части человеческого поведения вообще. Такое бесстрастное исследование дало ему право стать основоположником нового отношения к человеку. Необязательно оспаривать или даже изучать идеи, изложенные в этих трех очерках, чтобы понять, как важна была эта работа. Гавелок Эллис признавал приоритет Фрейда в том, что он назвал вещи своими именами. По его словам, Фрейд описал сексуальное поведение спокойным и неизвиняющимся тоном - так, как никто никогда до него не делал в медицинской литературе. Второй и третий очерк посвящены детской сексуальности и изменениям в пубертатный период. "Секс" для маленького ребенка - это сначала осязательное удовольствие, которое он получает от любой части кожи. Гениталии приобретают значение позднее. Этот личный мир аутоэротического, в конце концов, связанного с мастурбацией удовольствия, теряется в потоке детской амнезии, которая "превращает детство каждого человека в некое подобие доисторической эпохи и скрывает от него начало его собственной сексуальной жизни". Фрейд строит гипотезу за гипотезой. В подростковом возрасте, когда человек достигает половой зрелости, возрождаются забытые фантазии раннего детства. В это время в бессознательном могут проявиться детские эдиповы фантазии о любви к одному из родителей и ненависти к другому. Если человек не перерастает эти фантазии, в результате может возникнуть серьезный невроз. В несколько искаженной форме подобная идея давно существует в народной психологии: мужчины женятся на женщинах, напоминающих мать. В этой же работе Фрейд вскользь упоминает, что "переоценил важность совращения по сравнению с факторами сексуальной конституции и развития". Он впервые и с неохотой начинает публично говорить о том, что его точка зрения о совращении в детстве изменилась. Прошло достаточно много времени. Фрейд отказался в личном письме от теории совращения менее чем через два года после того, как выдвинул ее, но с сентября 1897 года, когда у него открылись глаза, до 1905 года он молчал. И даже в этой работе он отрицает, что "преувеличил частоту случаев или важность совращения". Фрейд кривил душой. Год спустя, в статье под названием "Сексуальность в неврозах", он признал то, что отрицал в 1905 году, и сказал, что "переоценил частоту подобных случаев". Кроме того, он наконец обозначил четкую связь с фантазиями, скрывающимися за рассказами пациентов о совращении. Он объяснил, что пациенты вводили его в заблуждение, бессознательно используя фантазии для того, чтобы скрыть воспоминания о своей детской мастурбации, а он принимая фантазии за реальные события. Сначала медицинские обозреватели практически игнорировали "Три очерка", что, впрочем, не мешало психиатрам ругать работу между собой. Краус, в то время еще не разочаровавшийся в психоанализе, послал свой экземпляр романисту Отто Сойке. Тот в "Факеле" дал книге высокую оценку, хотя и выразил смущение. Он назвал работу "первым исчерпывающим объяснением чистой физики любви". Первый тираж в тысячу экземпляров продавался на протяжении четырех лет. Фрейду заплатали около трехсот современных фунтов. В замечании в конце "Трех очерков" Фрейд говорит о взаимоотношениях между цивилизацией и "свободным развитием сексуальности" и выражает предположение, что одно может процветать лишь за счет другого. К этой теме Фрейд постоянно возвращался на протяжении многих лет, рассуждая о тяжелых последствиях для человека, ведущего ограниченную половую жизнь, и для общества, если человек ведет слишком свободную половую жизнь. Сам Фрейд иногда колебался в своих выводах. У некоторых смельчаков, которые вскоре увлеклись психоанализом, было меньше сомнений или больше аппетитов. В широком смысле, именно сексуальная основа психоанализа привлекла к нему многих практически заочно, потому что это отвечало их собственным приоритетам. От этого они не становились сексуальными хищниками, равно как и Фрейд, но все же психоанализ был особенно привлекателен для людей с хищническими наклонностями. Возможно, таких аналитиков притягивали и намеки на сексуальные вольности. Они надеялись, что процесс передачи эротической информации или просто физическая близость и природа обсуждаемых предметов сделают пациенток более доступными. О таких вещах редко говорили вслух, но в те времена они придавали психоанализу оттенок опасности и пикантности.

предыдущая главасодержаниеследующая глава











© PSYCHOLOGYLIB.RU, 2001-2021
При копировании материалов проекта обязательно ставить активную ссылку на страницу источник:
http://psychologylib.ru/ 'Библиотека по психологии'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь