Глава 19. Окно в мир

Письма от Юнга весной и летом 1907 года вселили во Фрейда надежду на то, что Цюрих - тот самый город, из которого идея психоанализа может распространиться по Европе и по всему миру. Обсуждение профессиональных вопросов было теплым и поддерживалось энтузиазмом Юнга по отношению к его новому другу. Душа Юнга была полна эмоций. "Я уже не сомневаюсь в правоте вашей [сексуальной] теории... - пишет он месяц спустя после отъезда из Вены. - Я надеюсь и даже мечтаю, что мы сможем увидеть вас в Цюрихе следующим летом или осенью. Ваш визит был бы огромным счастьем для меня лично". В письме, где он описывает свой план (так и не реализованный) о создании научной "лаборатории по психологии" и отказа от работы с пациентами, говорится, что любой, кто знаком с теорией Фрейда, "буквально вкусил райский плод" и стал ясновидящим - серьезный комплимент от такого человека, как Юнг. Фрейд, принимая все эти изъявления, только одобрительно улыбался и выражал все те же намерения: "Нет человека более способного, чем вы, продолжить и завершить мою работу". Они знали мало друг о друге. Юнг был более информирован, потому что посещал Фрейда в Вене и видел, как он работает. Кроме того, он читал автобиографические отрывки в "Толковании сновидений". Ранние аналитики интересовались своими коллегами с профессиональной точки зрения и любили испробовать на них приемы психоанализа, хотя бы для того, чтобы найти объяснение оговоркам. Но пока Юнг и Фрейд не думали о соперничестве. У самого Юнга был не один скелет в шкафу, например слабость к мистицизму и парапсихологии. К тому же он вступил в рискованные отношения с бывшей душевнобольной и все еще не совсем нормальной молодой пациенткой, о которой ничего не рассказывал, хоть и упоминал ее в письмах. Еще за несколько месяцев до поездки в Вену он просит Фрейда выразить свое мнение по поводу этой "двадцатилетней русской студентки, больной уже шесть лет", страдающей навязчивыми идеями, связанными с перенесенными в детстве телесными наказаниями, а также дефекацией и мастурбацией. Ее звали Сабина Шпильрейн, но в письме об этом не говорится. Нет там намеков и на то, что Юнг был увлечен ею в эмоциональном смысле, или на то, что она была умна, влюблена в него и умела манипулировать людьми. К моменту написания этого письма ее состояние уже улучшалось и она поступила в медицинскую школу в Цюрихе. Юнг снова упоминает о ее случае в июле 1907 года, но пишет о ней просто как об "одной пациентке-истеричке", чтобы Фрейд не понял, что речь об одной и той же женщине. "Во сне, - пишет Юнг, - она постоянно видит меня. Она признает, что ее самое большое желание - иметь от меня ребенка, который бы исполнил все ее несбыточные желания". О несчастной Шпильрейн будет сказано еще немало. К тому же впоследствии она станет первой женщиной, посвятившей свою жизнь психоанализу. В 1907 году Юнг все еще становился на ноги. Фрейд, после многих лет успехов и неудач, наконец занял положение, о котором мечтал. Он основал целую школу, его идеи выражаются в серьезных книгах и статьях, практика дает ему пациентов, которые хорошо платят за лечение и обеспечивают его клиническим материалом для новых статей. Основная теория не подлежала обсуждению. Фрейд допускал возможность небольших поправок, но ожидал от практики лишь подтверждения ее правоты. Особенно ценились яркие примеры, хорошо подходившие для иллюстрации теоретических положений, и Фрейд всегда был готов их использовать. В 1907 году он обратил внимание на доктора Графа, музыковеда, и его жену - психоаналитиков-любителей. У Графов был многообещающий ребенок. Герберту, не по годам развитому мальчику, было четыре года. Отец подвергал сына анализу под наблюдением Фрейда. "Маленького Герберта" побуждали говорить о сексуальных вопросах. То, что он называл своим "Wiwimacher'ом" (пенис), завораживало его, как и все "Wiwimacher'ы" вообще. К лету 1907 года у Фрейда появилась надежда, что этот случай даст подтверждение теории детской сексуальности. В середине июля на одиннадцать недель исследования прекращаются и Фрейд уезжает с семьей на отдых. Юнг получает веселые письма с берегов южных озер. Сам Юнг в это время готовится к важной конференции в начале сентября под названием "Первый интернациональный конгресс психиатрии и неврологии". В нем должны были участвовать лучшие умы европейской психиатрии, жаждущие крови психоаналитиков. "Надеюсь быть в Сицилии как раз тогда, когда вы будете читать свою статью", - пишет Фрейд, позволяя Юнгу идти впереди, пока он гуляет, плавает и собирает эдельвейсы. Рассказывая Юнгу о том, как хорошо ему отдыхается, он замечает, что оставлять друга бороться с противниками одного выглядит "почти трусостью", но Юнг - человек "более подходящий для пропаганды", перед которым открываются все сердца. Письма Фрейда звучат удовлетворенно - у него словно свалилась гора с плеч. Энергичный и сильный Юнг теперь может взять всю грязную работу на себя. Пришел сентябрь, и Фрейд, отказавшись от поездки в Сицилию из-за погоды, отправляется в Рим. Его семья уже уехала, как и Минна, с которой он только что провел четыре дня во Флоренции, и Фрейд, как он писал Юнгу, "вел одинокую жизнь, погруженный в мечты". Он подумал, что мог бы заняться написанием книги: "Хотя моя основная работа, наверное, уже написана, я бы хотел как можно дольше не отставать от вас и более молодых". Возможно, он действительно уже чувствовал себя старым. Он неодобрительно добавляет, что Эйтингон тоже в Риме и "снова связался с какой-то женщиной. Такая практика - отклонение от теории. Когда я окончательно преодолею свое либидо (в обычном смысле слова), я сяду писать книгу 'Интимная жизнь человечества'". Письмо Фрейда-отца семье рассказывает о том, как он впервые посмотрел фильм. На площади возле его гостиницы каждую ночь на экран, прикрепленный к крыше дома, проецировали фонарные слайды, прерываемые "короткими кинематографическими представлениями, ради которых великовозрастные дети (в том числе ваш отец) покорно терпят рекламу и скучные фотографии". Он оставался на месте "как заколдованный", пока ему "не стало в толпе слишком одиноко" и он не вернулся к себе, чтобы заказать бутылку свежей воды и сесть за письмо семье. На амстердамской конференции, где Юнг представлял Фрейда, противники теории создавали неприятности. Два дня из шести ушли на обсуждение истерии - то есть преимуществ и недостатков психоанализа. Фрейд и его теории уже были достаточно важны, чтобы восприниматься всерьез. Над ним уже не смеялись. Его могли только осуждать. Главный выступающий, Пьер Жане, говорил довольно трезво. Он вежливо не соглашался с Фрейдом и даже немного хвалил его, но отрицал его сексуальные теории. Юнг в своем письме назвал его "тщеславным старым хрычом" - возможно, эта фраза не очень понравилась Фрейду, который сам был на три года старше "хрыча". За Жане последовал Густав Ашаффенбург, профессор психиатрии из Гейдельберга, немногим старше сорока, старый противник психоанализа. Осуждая Фрейда, он гордо заявил, что женщина, которую он лечил от навязчивого невроза, говорила бы с ним о сексе, если бы он не запретил ей. Юнг и несколько других защитников Фрейда, присутствовавших на конференции, с удовольствием отметили, что в частной беседе об "Этюдах по истерии" Ашаффенбург вместо "Брейер и Фрейд" сказал "Брейер и я". Фрейд позже сделал все, чтобы эта оговорка была опубликована - ведь это означало, что говорящий симпатизирует психоанализу больше, чем хочет показать. Юнг занял место, отведенное организаторами для самого Фрейда. Он выступил энергично и сказал, что его собственный опыт подтверждает данные, полученные коллегой. К сожалению, он превысил отведенные ему полчаса, проигнорировал сигналы председателя, а когда его заставили остановиться, в гневе покинул лекционный зал. Это подчеркнуло враждебную атмосферу конференции, в течение которой приветствовались нападки на психоанализ. Когда некий доктор Альт, главный врач санатория в Саксонии, объявил, что ни за что не направил бы пациента к фрейдистам, грязным и нечистоплотным, Теодор Циен из Берлина, еще один ведущий профессор психиатрии, поздравил его. Циену, как и Ашаффенбургу, было чуть больше сорока - Фрейда ненавидели не только старики. Один из светлых моментов в письмах Юнга о конференции касается "молодого человека из Лондона, доктора Джонса (кельта из Уэльса!), который хорошо знает ваши книги и сам занимается психоанализом". Восклицательный знак говорит, возможно, о том, что Юнг не ожидал найти друга психоанализа на "Кельтской окраине" ("Кельтская окраина" (Celtic Fringe) - шутливое наименование регионов Соединенного Королевства, населенных шотландцами, северными ирландцами, валлийцами, корнуэльцами и жителями острова Мэн. - Прим. перев).

Эрнест Джонс был неврологом двадцати восьми лет - то есть на двадцать три года моложе Фрейда. Имея хорошую квалификацию, он тем не менее с трудом мог устроиться в Лондоне как в больницах, так и в институтах. В Джонсе было что-то странное: возможно, неискренность и постоянная маска на лице; или же холодность, проглядывающая сквозь его дружелюбие; или какая-то ненадежность. Но Юнг увидел в нем только молодого человека, "очень умного и способного оказаться очень полезным", который собирался посетить Фрейда. Джонс не сразу добрался до Вены. До того он снова встретился с Юнгом, проведя пять дней в Цюрихе в ноябре 1907 года. Юнг снова дает ему рекомендацию, рассказывая Фрейду, что "в связи со своим 'прекрасным одиночеством'" в Лондоне он еще не слишком глубоко проник в вашу теорию, но убежден в научной важности ваших взглядов". Джонс, без сомнения, был одним из тех, кто легко принимал теорию, в основе которой лежит секс. Валлийцы очень любят собрания, и Джонс решил, что психоаналитикам нужно каждый год устраивать общий съезд. Юнг согласился, и они сообщили Фрейду, что нужно провести следующей весной конгресс. Так никому неизвестный Джонс, еще не познакомившись с Фрейдом, заложил основу всемирного распространения психоанализа. Хотя Джонс и стал заметной фигурой движения (в каком-то смысле даже самой заметной, если не считать Фрейда), в нем всегда оставалось что-то загадочное. Он начал заниматься психоанализом в молодости, никогда не выражал неуважения к Фрейду и не ссорился с ним, был посвящен в большую часть его секретов. Джонс вошел в историю психоанализа и прожил достаточно долго, чтобы написать трехтомную биографию своего учителя. В какое-то время он чуть не женился на младшей дочери Фрейда Анне, что очень изменило бы жизнь многих. Но Фрейд, который вообще не хотел, чтобы она выходила замуж, никогда не отдал бы ее за человека с такой подозрительной репутацией в частной жизни. С другой стороны, Фрейд очень доверял ему в профессиональных вопросах. Джонс, который был высокого мнения о своих способностях и в то же время с раскаянием признавал свои недостатки, гордился тем, что защищает теорию Фрейда. После первой встречи с Юнгом Джонс возвратился в Лондон, а затем провел месяц в Мюнхене, обучаясь в аспирантуре под руководством ведущего психиатра (и противника психоанализа) Эмиля Крепелина. Поскольку у самого Джонса было очень мало денег, эту поездку наверняка оплатила его богатая любовница. Джонс не добился в Лондоне большого успеха, несмотря на рано проявившиеся способности. Он родился 1 января 1879 года в семье служащего сталелитейного завода и вырос в рабочем поселении в Южном Уэльсе возле города Суонси. Он закончил местную среднюю классическую школу (ту самую, в которой тридцать лет спустя учился валлийский поэт Дилан Томас), в 1900 году получил диплом врача со множеством золотых медалей, а к 1905 году, когда ему было чуть больше двадцати пяти, имел достаточно степеней для прекрасной карьеры. Его неврологические статьи были великолепными образчиками научной литературы. И все же его карьера отнюдь не была головокружительной. Ему не удалось получить работу младшего врача в больнице нервных заболеваний, потому что консультант нашел его "сложным человеком"; то же произошло со многими другими постами. То ли в глазах консервативных должностных комиссий впечатление портил его интерес к запретным темам в психологии, то ли всему виной было некоторое предубеждение со стороны его руководителей. Джонс был вынужден искать нетрадиционные альтернативы и принимать предложения о должностях ниже своей квалификации. В 1906 году, работая в медицинской службе при совете Лондонского графства с неполной занятостью, он был арестован по обвинению в неподобающем поведении с двумя тринадцатилетними девочками, посещавшими школу в Дептфорде для "умственно отсталых" детей. Там он проводил опросы для своего исследования механизмов речи. Газеты пестрели заголовками типа "Серьезные обвинения против вест-эндского врача!", и шесть недель Джонс вынужден был разбираться с этим делом. С каждой девочкой он был наедине. Он говорил и делал то - что именно, в газетах не говорилось, - о чем девочки рассказали родителям и учителям. В качестве защиты был нанят хитроумный Арчибальд Бодкин, и Джонс, который уже имел в то время какое-то понятие о теории Фрейда, объяснил ему, что девочки, наверное, разыграли сексуальную фантазию и спроецировали свою вину на него. У Бодкина не было времени на подобные рассказы. Он сосредоточился на том, чтобы лишить показания девочек достоверности, и Джонса освободили без суда (В суде обменивались презрительными шутками о "сочинительстве" свидетелей. Бодкин: "Сочинение историй с яркими иллюстрациями встречается часто, и даже в суде" (смех). Судья: "Особенно со стороны женщин" (снова смех). Бодкин, позже сэр Арчибальд Бодкин, прославился в амплуа благородного адвоката с высокими моральными принципами, а став главным прокурором, вошел в историю как человек, запретивший "Улисса" Джеймса Джойса). Медицинская пресса поддержала оскорбленного коллегу, но его репутация так или иначе пострадала. Один лондонский невролог, который в то время даже еще не родился, в 1996 году рассказал мне неопубликованную историю о том, что тогда сделал Джонс, которая передавалась как легенда от поколения к поколению.

Два года спустя, в начале 1908 года - после знакомства с Юнгом, но до встречи с Фрейдом, - еще одно происшествие, на этот раз в вест-эндской больнице нервных заболеваний, где Джонс работал младшим врачом, исключило последнюю возможность карьеры в традиционной медицине. Джонс, уже начавший понемногу заниматься психоанализом, принимал десятилетнюю девочку с парализованной рукой и в соответствии с теорией Фрейда поставил диагноз истерии, вызванной сексуальной травмой - попыткой совращения мальчиком старше ее. Девочка рассказала все родителям, те пришли в ярость, и Джонсу пришлось уволиться. Подобная беззаботность кажется не случайной. Похоже, здесь сыграло свою роль какое-то отклонение от традиционной медицины или несогласие с ней. Возможно, бессознательное Джонса решило, что его будущее связано с новой психологией, и он вел себя внешне иррационально, в то время как на самом деле устраивал все так, чтобы достичь желаемой цели. Его очень интересовал секс. Он писал, что "познакомился с коитусом на практике в возрасте шести-семи лет и после этого возобновил подобные занятия лишь в двадцать четыре года". Он сказал Фрейду, будто стал врачом потому, что это давало сексуальные возможности. Его жизнь стала одним из примеров личной жизни фрейдистов, впоследствии многочисленных, которые ужасали моралистов Старого Света. Впрочем, о жизни Джонса им было известно не так много.

К концу 1907 года Фрейд уже привык во многом полагаться на Юнга, так что организация конференции, предложенной еще не представленным Фрейду Джонсом, проводилась в Цюрихе. Все еще играя роль старика, наблюдающего за событиями со стороны, Фрейд пишет: "Наверное, я буду мешать, и вы не пригласите меня", - это изъявление притворной скромности Юнг проигнорировал. У них появился еще один интересный проект - интернациональный журнал, - планами которого занялся Юнг. Движение за пределами Вены постепенно росло. Для пропаганды дела стали особенно нужны убедительные истории болезней. После Доры в 1905 году (причем сам анализ проводился еще в 1900 году) у Фрейда больше ничего не появилось. Он принимает решение опубликовать несколько полных историй. Число классических случаев применения настоящего психоанализа возрастает до пяти. Один основан на книге, мемуарах психически больного человека. Окончательный успех сложного и нового метода (а только о таком и стоило говорить) приходил редко, и Фрейд, возможно, не считал нужным привлекать к этому внимание. История Доры не завершена, но то, что девушка отказалась от анализа, означало, что в неудаче можно обвинить ее саму. В 1907-1908 годах подходящим пациентом был и Герберт Граф, хотя Фрейд скорее руководил им, чем анализировал его. Однако с октября 1907 года среди примерно десяти пациентов, которых Фрейд ежедневно анализировал, появился еще один кандидат. Когда Фрейд вернулся в Вену из Рима, его ждал со своей печальной историей двадцатидевятилетний юрист и государственный служащий Эрнст Ланцер. Ланцер страдал от навязчивого невроза, и ему портили жизнь странные ритуалы поведения, заставлявшие делать его непонятные вещи, чтобы избежать неприятностей для себя или для тех, кого он любит. Навязчивый невроз - Фрейд особенно им интересовался, потому что видел некоторые признаки этого заболевания у себя - все еще широко распространен. Ранее в 1907 году, еще до появления Ланцера, Фрейд опубликовал статью "Навязчивые неврозы и религиозная практика", в которой первые представлялись в качестве болезненного явления, параллельного второму, "трагикомической пародии личной религии". Применяя свой обычный метод обнаружения психологического порядка в хаосе, он утверждал, что все навязчивые действия имеют смысл, а ритуалы поддаются объяснению, так как в корне большинства из них лежат события половой жизни. Одним из примеров, который он приводит, является история замужней женщины, страдавшей от серии навязчивых действий: она расправляла скатерть так, чтобы сделать видимым воображаемое пятно, звала служанку и тут же отсылала ее прочь. По мнению Фрейда, это было отголоском ее первой брачной ночи, проведенной в гостинице. Ее муж, превратившийся на нервной почве в импотента, несколько раз приходил к ней в номер, чтобы совершить очередную попытку, а утром сказал, что ему будет стыдно, если горничная увидит чистую постель, и пролил на простыню красные чернила, правда, не в том месте. Подход Фрейда к навязчивым неврозам зачастую как будто объясняет один абсурд другим, но он провозглашал психоанализ настолько универсальным, что не мог не попытаться разрешить любую загадку человеческого поведения (сколько мук воображения на это требовалось, не имело значения). Сложнейший анализ Ланцера, который начался 1 октября 1907 года, показал способности Фрейда во всей красе. Фрейд применил весь арсенал сексуальной теории, которую случай был призван доказать, но на то, чтобы согласиться с ним, требовалась вся убежденность учеников и тех, кого Фрейд намеревался обратить в свою веру. Пациент "болел" давно, его навязчивые действия начались еще в студенческую пору. Из-за этого он провалился на экзаменах и начал безуспешно обращаться к разным врачам, в том числе к известнейшему венскому психиатру Юлиусу Вагнеру фон Яурегу. Он получил внутренний приказ перерезать себе горло или убить бабушку своей подруги Гизелы. Его охватил такой ужас, что он упал в обморок. Какое-то время у него была навязчивая идея похудеть, и он бегал по горам, чтобы сбросить вес. Однажды ему было приказано спрыгнуть в пропасть, но этому приказу он тоже сумел воспротивиться. Однажды он почувствовал приказ убрать камень с дороги, по которой должна была проехать карета Гизелы, чтобы не случилось неприятностей. Как только он убрал камень, ему пришлось вернуть его на место. Гизела была только одним из объектов его беспокойства. Вторым стал его покойный отец, умерший, когда Эрнсту был двадцать один год. Сидя по ночам за книгами, он ждал появления призрака отца. Это превратилось в ритуал, когда он открывал парадную дверь для того, чтобы отец мог войти, а в ожидании его доставал свой пенис и смотрел на него в зеркало. Он смог избавиться от этого ритуала, решив, что, если он будет продолжать так делать, с его отцом в загробном мире случится что-то плохое. Как и история с красными чернилами, страдания, которые Ланцер причинял сам себе, были и серьезными, и в то же время смешными. Внешне он продолжал вести нормальную жизнь. Так почему он не мог собраться? Но все было гораздо сложнее. Подробный рассказ Ланцера об этих навязчивых желаниях эмоционален, как у сумасшедшего. После смерти Фрейда были обнаружены его записки по этому случаю. В конце концов их опубликовали, хоть и не полностью, в "Стандартном издании", где они занимают шестьдесят страниц - это самое подробное из всех известных описаний анализов, сделанных Фрейдом. Летом 1907 года состояние Ланцера ухудшилось. Будучи лейтенантом запаса, он провел месяц на военных маневрах в Галиции, где у него появилась навязчивая идея, связанная с крысами и с тем, что они могут сделать с Гизелой и его покойным отцом. Именно фантазии о крысах привели Ланцера к Фрейду, когда ему попала в руки книга "Психопатология обыденной жизни". Этот несчастный пациент-еврей, дрожащий и подавленный, в пенсне и с бледными пухлыми щеками, вошел в литературу под именем Крысиный Человек. Описывая случай Ланцера в "Заметках о случае навязчивого невроза", Фрейд сохраняет анонимность и только раз называет его Полем. Идея о крысах была подана Ланцеру коллегой-офицером, "жестоким капитаном" с садистскими наклонностями, который рассказал ему о якобы существующей на Востоке казни, когда жертву привязывают ягодицами к горшку с голодной крысой (или крысами, по версии Ланцера), которая затем пытается прогрызть себе путь наружу. Вскоре после этого рассказа жестокий капитан невольно вызывает у Ланцера еще одно навязчивое желание. Как раз когда маневры подходили к концу, капитан передал ему пару запасных пенсне, выписанных Ланцером из Вены, и добавил, что Ланцеру нужно отдать небольшую сумму денег служащему деревенской почты в нескольких часах езды оттуда. Включилась машина самонаказания Ланцера, изобретя ритуал выплаты денег, который должен был предотвратить пытку крысами его девушки и покойного отца. Ланцер совершил несколько бессмысленных поездок по железной дороге, но в конце концов просто вернулся в Вену и послал деньги по почте. Фрейд сказал, что анализ Крысиного Человека длился год, что, похоже, неверно, поскольку основная часть работы была проделана в первые три-четыре месяца. Целью Фрейда было свести бессвязные рассказы о поведении пациента к последовательности событий, которые имеют логические объяснения. История о пытке крысами привела к детским фантазиям Ланцера о крысах и далее - к скрытым ассоциациям с отцом и детством Ланцер (как решил Фрейд) испытывал противоречивые чувства любви и ненависти к отцу с детства, который наказывал его за мастурбацию. Его подруга тоже оказалась вовлечена в такую же паутину двойственных чувств. Таким образом, случай Крысиного Человека позволил Фрейду показать, как детская сексуальность подготавливает почву для невроза. Но ему предстояло исследовать множество уровней этого явления. Крысы символизировали в жизни Ланцера самые разнообразные вещи. Тема крыс привела Фрейда к открытию садистских наклонностей пациента, что объясняет, почему рассказ жестокого капитана о пытке смог возбудить его бессознательное. Когда Ланцеру помогли разобраться в этих бессвязных воспоминаниях, он понял себя и, по словам Фрейда, "психическое здоровье пациента было восстановлено". Семья Ланцера поверила ему. Он женился и явно избавился от всех своих навязчивых фантазий. Возможность обсудить свою интимную жизнь с Фрейдом в доверительной манере, вероятно, помогла ему просто в эмоциональном смысле, а не благодаря психоанализу, который так интересовал Фрейда. Несколько лет спустя, в 1914 году, Ланцер снова попал в австрийскую армию и пошел на настоящую войну, где его взяли в плен русские и он вскоре погиб. В этом случае Фрейд снова выступает как умелый рассказчик, который подбирает данные для подтверждения своих теорий. Никто не будет отрицать, что для создания этой истории требовалось смелое воображение, но насколько она правдива? Некоторые критики утверждают, что Фрейд подтасовал факты. Он сам сомневался - правда, не в правоте своего анализа, а в своей способности выразить жизнь Ланцера понятным языком. Он писал Юнгу так: "Как беспощадно мы препарируем великие художественные творения психики!" Параллели между жизнью Фрейда и Ланцера, возможно, вызвали у аналитика симпатию к пациенту или таинственным образом улучшили их взаимопонимание. У обоих были черты навязчивого невроза, Ланцер родился недалеко от места рождения Фрейда, обе семьи когда-то переехали в Вену и поселились в Леопольдштадте. Фрейд не упоминает ни о каком из этих фактов. Ланцер даже был эмоционально связан с Триестом (где Фрейд был в двадцать лет и фантазировал о проститутках). Туда он поехал в двадцать шесть лет и там впервые провел ночь с женщиной. В некоторых местах рассказа непрофессионал может заскучать. И все же чем-то это разгребание секретов помешанного Ланцера привлекает читателя. Это рассказ об одержимом человеке и волшебнике, который может расколдовать его; с современной точки зрения, романтическая история, которым сегодня в психиатрии, в отличие от бездушного "Прозака" и психологического кодирования, нет места. Навязчивый невроз связывали с евреями сами евреи. Фрейд говорил коллегам на собрании кружка в 1907 году: "Религия Израиля - навязчивый невроз, который продолжается сотни лет". В 1906 году мрачный Садгер выступил на том же собрании, говоря о "распространенной нервозности (особенно навязчивых неврозов и истерии) среди евреев польского происхождения" - нелюбимых всеми галицийских евреев, одним из которых был и сам Садгер. Эту связь он объяснил предположением, что галицийские евреи слишком подвержены "раздумьям". Если евреи по природе интроспективны, возможно, именно поэтому они так легко восприняли психоанализ. Как и остальные выводы касательно евреев, этот во многом основывался на догадках. Антисемитизм в Вене проявлялся ярче, чем когда-либо. Люди высказывали сумасшедшие идеи о том, чтобы избавиться от опасных чужаков. В австрийском парламенте в 1900 году слушалось предложение о добавлении к закону о содомии поправки, запрещавшей евреям иметь половые сношения с христианами. О предполагаемой физической и умственной отсталости этой нации существовало множество литературы - нередко пышущей злобой, чаще всего подкрепленной именами людей, которые слыли авторитетами в медицине. Принявшие западный образ жизни евреи часто становились на сторону собственных критиков. Фрейду понадобилось долгое время, чтобы начать с гордостью высказываться о своем народе. Человек, которого еврейский вопрос впоследствии очень заинтересует, приехал в Вену как раз приблизительно в то время, когда Крысиный Человек стал пациентом Фрейда. Восемнадцатилетний Адольф Гитлер, неотесанный узколицый австриец с усами, поселился в старом доме, принадлежавшем некоей польке, возле Западного вокзала и вскоре отправился на вступительный экзамен в Имперскую академию искусств. Там, в здании, полном статуй и картин, построенном возле Рингштрассе в 1870-х годах, он с сотней других претендентов написал две картины, выбрав темы из списка, в который входили "Изгнание из рая" и "Прогулка". Эту часть экзамена он сдал успешно. Но рисунки, которые он привез из дома в Линце, что в ста шестидесяти километрах от Вены, не удовлетворили комиссию, и он не вошел в число (двадцать пять процентов) поступивших. Запись экзаменатора гласила: "Рисунки-образцы неадекватны, слишком мало портретов". Гитлеру лучше удавались здания, чем люди. Следующие год-два Гитлер играл роль художника, человека с утонченным вкусом, посещал оперу и жил на небольшие деньги, которые одно время получал от родителей. В конце концов, когда деньги закончились, ему пришлось стать рабочим, а на некоторое время, в 1909 году, даже бродягой. Рингштрассе, которая раньше казалась ему "волшебством из сказок 'Тысяча и одной ночи'", теперь напоминала о его поражении в этом городе культуры, распущенных женщин и смешанных национальностей. Деньги, полученные от тети, и случайная работа по изображению видов Вены возвращают ему надежду, но оставшиеся годы в Вене Гитлер проводит в бедности и живет в мужском общежитии в северном районе Бригиттенау. В 1913 году он тайком уезжает в Мюнхен, чтобы избежать призыва в имперскую армию, где ему пришлось бы служить бок о бок с евреями и славянами. Бродя по Вене в поношенной одежде и засаленной черной шляпе, он наверняка проходил мимо нижней части Берггассе, которая находилась в трех километрах к югу от его общежития. Бригитгенау, грязный Двадцатый округ, был не подходящим местом для художника с его восприятием. Внутренний город, расположенный за Берггассе, оставался для него парадоксом. Там была сосредоточена высокая германская культура и в то же время таились национальные аномалии: пятую часть жильцов центрального района составляли евреи. В молодости Гитлер увидел "привидение в черном кафтане с черными пейсами" и спросил себя: "Это еврей? Или немец?" Впоследствии он отделил их от остального человечества, его "тошнило от запаха этих кафтаноносцев" (хотя более преуспевающие евреи носили костюмы). Гитлеру поставили неофициальный диагноз "яркого образца фрейдистской психопатологии". Он испытывал двойственные чувства к покойному отцу и нездоровую привязанность к матери, которая умерла от рака вскоре после того, как Вена отвергла его в качестве студента-художника. Фрейд считал его просто сумасшедшим.

В 1908 году единственное, что беспокоило Фрейда в его компании аналитиков, было то, что они будут плохо смотреться на первом съезде, который должен был состояться в апреле. Юнг остановил свой выбор на австрийском городе Зальцбурге, который находился в нескольких сотнях километров к западу от Вены в направлении Цюриха (из Вены все же ехать было гораздо ближе). Фрейд опасался, что "восточный контингент" будет выглядеть недостойно, что "разговорчивых венцев" придется заставить замолчать, что они будут больше считаться с Юнгом, чем с ним самим. Эта группа действовала ему на нервы. В протоколах кружка (который специально для конгресса был 15 апреля переименован в Венское психоаналитическое общество) записано, как в феврале Фрейд выступает против предложения, чтобы он лично прекратил нападки членов друг на друга. Если вы не выносите друг друга, - сказал он, - нам придется распустить кружок. Он также выразил надежду, что "более глубокое понимание психологии" преодолеет личные проблемы. Он не раз выражал это желание, но так никогда и не получил доказательств тому, что знание психологии превращает психологов в приятных людей. На фоне вздорной семейки венских аналитиков отношения с Юнгом казались еще приятнее. Сначала Фрейд начинает свои письма к нему со слов "дорогой коллега". Потребовалось больше года, чтобы их в ноябре 1907 года сменили слова "дорогой друг и коллега". Еще через три месяца обращение сократилось до "дорогой друг". В век писем такие вещи имели большое значение, и Юнг поблагодарил его за "незаслуженный дар вашей дружбы". Одно предложение в письме к Юнгу упоминало Флиса, "бывшего друга", у которого появилась "ужасная паранойя", когда их дружба закончилась. Юнг счел это упоминание "отнюдь не случайным" и тактично попросил, чтобы дружба с Фрейдом была "не отношениями между равными, а отношениями между отцом и сыном". Фрейд на это никак не отвечает. Он продолжает обращаться к Юнгу как к "дорогому другу", а Юнг придерживается уважительного "дорогой профессор Фрейд", которым и начиналась переписка. Пока отцовский авторитет и сыновнее почтение находятся в равновесии. И вот день настал, сорок два психоаналитика и любопытных, практически все интересующиеся Фрейдом в мире, собрались в зальцбургском отеле "Бристоль" в последнее воскресенье апреля 1908 года, чтобы участвовать в съезде на следующий день, 27 числа. Зальцбург был в то время приятным небольшим городком на реке между холмов. Возможно, для Фрейда он был связан с воспоминаниями о встречах с Флисом. Эрнест Джонс, который потерял надежду добиться высокого положения в Лондоне и в это время путешествовал по Европе, встретился с Фрейдом в гостинице вскоре после прибытия. Джонс отметил официальный поклон австрийца и его слова "Фрейд, Вена", что вызвало у него улыбку откуда же еще он может быть? Первое впечатление Фрейда о Джонсе оказалось довольно смешанным: достойный, но фанатичный человек, - сказал он Юнгу, худой и голодный, явно недоедающий, и он отрицает, что наследственность может быть фактором невроза. "Для него даже я консерватор. Как с вашей уверенностью [Фрейд шутил] вы смогли с ним поладить?" Джонс за тридцать лет так и не стал "дорогим другом", только "дорогим Джонсом", возможно, просто потому, что Фрейд считал, будто на английском языке такое приветствие звучит неестественно. На съезде в Зальцбурге преобладали австрийцы, причем одни венцы составляли больше половины делегатов. Из остальных шестеро приехали из Швейцарии, пятеро - из Германии, по два человека из Венгрии и Англии (Джонс убедил приехать своего лучшего друга, лондонского хирурга Уилфреда Троттера) и один молодой человек из Нью-Йорка - А. А. Брилл, который самостоятельно эмигрировал туда из Венгрии в возрасте четырнадцати лет, а впоследствии вернулся в Европу, чтобы работать в "Бургхельцли". Он надеялся привезти знамя новой доктрины в Америку. Ни один из делегатов не был послан какой-то организацией, поскольку таких организаций еще не существовало, и их присутствие было личным выбором. В первую очередь к психоанализу их привлекли любопытство, одиночество, любовь к экзотике или даже интерес к новой науке. Можно предполагать, хотя бы вспомнив о самом Фрейде, что они тоже страдали кое-какими неврозами. По определению они обладали достаточно богатым воображением, чтобы усвоить теорию, которая у большинства людей вызывала возмущение. Эта атмосфера обособленности от остальной медицины наверняка очень хорошо ощущалась в отеле "Бристоль". Несколько из делегатов этого съезда вошли в историю психоанализа, некоторые тем, что в конце концов выступили против Фрейда. В частности, это были Юнг и Адлер, которые представляли свои доклады среди первой девятки в понедельник. Брилл вернулся в Америку, как и собирался, основал Нью-йоркское психоаналитическое общество и упорно занимался переводами работ учителя, о которых лучше не вспоминать. Карл Абрахам, молодой еврей-психиатр из Берлина, который ранее работал в "Бургхельцли", посвятил жизнь улучшению репутации психоанализа - он был человеком спокойным, авторитетным и независимым. После трех лет переписки с Фрейдом он тоже стал "дорогим другом". Джонс говорил, что это был самый нормальный из всех психоаналитиков. Ставший в конце концов еще более знаменитым Шандор Ференци, венгр, был более непредсказуемым, более одержимым страстными идеями, то появлявшимися, то исчезавшими, более зависимым от Фрейда (пока не "упаковал чемоданы" и не покинул учителя) и вел более беспорядочную и полную проблем личную жизнь. Он родился в 1873 году и, таким образом, был на семнадцать лет младше Фрейда. Его семья - польские евреи (снова "Ostjuden", восточные евреи), переехавшие в Венгрию. Во время Зальцбургского съезда его переписка с Фрейдом только завязалась. Признания и заламывание рук были еще в будущем. Среди наиболее приближенных к Фрейду лиц Ференци был самым дружелюбным и приятным. Фрейд пригласил его в Берхтесгаден летом 1908 года в какой-нибудь пансион, пока там отдыхала его семья, обещая, что "время от времени вы будете с нами обедать или бродить по горам с моими мальчишками". В тридцать пять лет Ференци еще не был женат, а причиной приглашения, им принятого, возможно, было желание Фрейда оценить, насколько его кандидатура подходит в качестве мужа для Матильды, старшей дочери. Однако летом она побывала в санатории в Мерано и познакомилась с бизнесменом, впоследствии ставшим ее мужем. Спустя полтора года после Зальцбурга Ференци стал "дорогим другом". Самым ярким делегатом был Отто Гросс, австриец по рождению, психоаналитик, объявивший себя анархистом и стремившийся покончить с патриархальной властью с помощью высвобождения "разрушительной сексуальной энергии" или "свободной любви", за которую выступали более или менее респектабельные англичане вроде Г. Дж. Уэллса и Гавелока Эллиса. Взгляды Гросса и его несдержанность отводят ему место среди психоаналитиков, подобных Фрицу Виттельсу (Друг Джонса, хирург Троттер, застенчивый англичанин за границей, сидел на заключительном обеде между Джонсом и Виттельсом. Устав от болтовни венца, он повернулся к Джонсу и пробормотал: "Я утешаю себя тем, что могу отрезать человеку ногу, а все они этого не могут"), которые считали, что подавление желаний стоит на пути социального прогресса. Виттельс выглядит ребенком по сравнению с Гроссом - человеком со спутанными волосами и тяжелым взглядом голубых глаз, который проводил половину своего времени в мюнхенских кафе, анализируя посетителей за столиком, и тратил свою плату на морфий, в то же время проводя ночи с многими женщинами во имя свободы (две из них покончили с собой), или, по словам Штекеля, убеждал других мужчин заняться любовью с его любовницей, а сам подслушивал из соседней комнаты. Его умеренно распущенная жена Фрида (не нужно путать ее с очень неразборчивой Фридой фон Рихтхофен, позднее женой Д. Г. Лоуренса, которая за год до того имела непродолжительную связь с Гроссом) тоже была вместе с ним в 1908 году в Зальцбурге в качестве участницы съезда.

Фрейд уже приложил все старания, чтобы сказать о Гроссе что-то конструктивное, возможно, в связи со своим двойственным отношением к сексуальной свободе, выразившимся во всем движении. Джонс, который получил первые уроки психоанализа в мюнхенском кафе, называл его "романтическим гением". "Такой прекрасный человек, такой острый ум", - решил Фрейд несмотря на то, что Юнг рассказал ему кое-что о жизненных установках Гросса. Вот одна из его идей: "Состояние подлинного здоровья для невротика - половое бессмертие". Юнг попробовал проанализировать Гросса. "Когда бы я ни запнулся, - рассказывал он Фрейду, - он начинал анализировать меня". Вскоре после Зальцбурга Гросс начал бояться оставаться в своем гостиничном номере в Цюрихе, потому что ему казалось, будто люди читают его мысли, а за стеной кто-то стучит. Юнг поместил его в "Бургхельцли", откуда тот сбежал и вернулся к наркотикам и женщинам. Зальцбургская конференция началась в понедельник в восемь утра и стала известна благодаря вступительному обращению Фрейда, которое состояло из рассказа (без предварительных заметок) об истории болезни Эрнста Ланцера. Он говорил на протяжении трех часов, предложил закончить в одиннадцать, но его убедили продолжать до полудня. Согласно опубликованной Фрейдом версии, которая появилась только в 1909 году, в апреле 1908 года анализ мог все еще продолжаться, но, скорее всего, этот случай уже был представлен на съезде как очень успешный. Джонс "утратил чувство времени". Два дня спустя он пишет, что все еще находится под неизгладимым впечатлением от вашей лекции, которая показалась мне самим совершенством. Все остальное [в том числе работы Адлера, Абрахама, Джонса, Штекеля, Ференци и Юнга] было просто "водой", маловразумительной и бессодержательной болтовней.

Случайно вышло так, что эта работа Фрейда дала его слушателям возможность понять, как происходит сам процесс психоанализа. В своих статьях и книгах Фрейд старался не формулировать правил о том, как проводить анализ. Сложно выразить на бумаге такой неустойчивый процесс, да и Фрейду нравилось считать это своей профессиональной тайной. В рассказе о Доре (1905) он говорит, что опустил подробности применения метода, которые требуют "совершенно отдельного изложения". В том же году в статье "О психотерапии" он резко высказывается об "ошибочном впечатлении", что его методом, на который он только намекает, может пользоваться каждый. Возможно, было неизбежным то, что ранние аналитики должны были учиться в устной форме и что Фрейд будет считать такое положение дел благоприятным. Лекция о Крысином Человеке, во всех подробностях рассказывающая о проведении анализа, все еще свежего в памяти Фрейда, видимо, позволила слушателям почувствовать, как работает основатель движения. После Зальцбурга Фрейд чувствовал себя "освеженным... с приятными впечатлениями" - такое редко можно было услышать от такого пессимиста, как он. Он чувствовал, что работа продвигается. Джонс и Брилл собирались вскоре навестить его в Вене, а затем оба направлялись в Новый Свет, для того чтобы распространять новое учение: Брилл, как и намеревался, в Нью-Йорк, а Джонс - в Канаду. Туда он ехал из-за отчаяния, потому что Лондон его не принял, а ему нужно было работать в англоязычной стране. Юнг планировал создать новый журнал, "Ежегодник", который выходил бы раз в два года. Абрахам стал человеком Фрейда в Берлине, а Ференци - в Будапеште. Неожиданно во время заключительного обеда появился семидесятипятилетний Эммануил Фрейд, словно для того, чтобы дать конгрессу семейное благословение. Следующий день они провели вместе с Зигмундом в Зальцбурге, когда все остальные уже уехали. Они говорили о семье. Роза, сестра Фрейда, за месяц до того потеряла мужа Генриха. У безутешной вдовы осталось двое детей. Эммануил и Зигмунд делали то же, что и обычные туристы: проехали по канатной дороге к крепости, а потом на паровом трамвае отправились к имперскому замку у Хельбруна. Эммануил все еще был живым и энергичным спутником. Но процесс старения никогда не ускользал от внимания Фрейда. Его собственный день рождения под несчастливым числом пятьдесят два ждал его на следующей неделе, и, возможно, он признался о своих суеверных страхах сводному брату. Этот практичный, деловой человек, почти англичанин, должен был приободрить его.