Глава 22. Непослушные мальчишки

В начале был Фрейд, потом - Фрейд и несколько коллег в Вене, а к 1910 году возникло международное сообщество психоаналитиков. Ни у кого не было четкого представления о том, как оно должно быть организовано, к тому же существовало скрытое нежелание делать что-то подобное вообще. "Внутренняя политика" заключалась в спорах между венцами, обычно о том, кому принадлежит та или иная идея, а Фрейд играл роль судьи. Зрелость означала для них лишь возможность спорить о более серьезных вопросах. В начале года планировали провести вторую ежегодную конференцию, чтобы компенсировать то время, пока начальство было за океаном. До нее, то есть до марта, Фрейд продолжал участвовать в "потасовках со своими невоспитанными венскими мальчишками" и в то же время мечтал о новой эре организации, при которой центр тяжести сместился бы на запад, точнее, в Цюрих, и планировал, как бы это выглядело. Он держал свои административные планы при себе, если не считать Юнга, который ими мало интересовался, и Ференци, получавшего намеки в письмах и, возможно, устные указания, когда приезжал в Вену. Ференци выступал за фрейдистский образ жизни, который "преступал инфантильность" и исключал необходимость произносить ложь в частной или публичной беседе. Склочные венские аналитики были плохой рекламой для такой утопии. Фрейд с грустью отмечал, что психоанализ не действует на них "облагораживающе", но Ференци не терял надежды. "Только подумайте, что бы это значило, - писал он с энтузиазмом Фрейду в феврале, - если бы все могли говорить друг другу правду, отцу, учителю, соседу и даже королю. Вся фальшивая и обманная власть отправилась бы в тартарары". Но вместе с безрассудным идеалистом в нем уживался старомодный сторонник авторитарной власти. "Не думаю, - писал он всего через два предложения, - что психоаналитическое мировоззрение приведет ко всеобщему демократическому равенству. Интеллектуальная элита человечества должна сохранять гегемонию". Фрейду это было больше по душе. Вместе с Ференци и Юнгом он готовился к проведению конференции 1910 года, которая должна была состояться в Нюрнберге сразу после Пасхи. Юнг уезжал на три недели и вернулся к самому началу конференции. Он совершил краткий визит в Чикаго, потому что в его услугах нуждался страдающий маниакальной депрессией миллионер, Гарольд Фаулер Маккормик. Делегаты, собравшиеся в отеле "Гранд", в первый же день услышали от Ференци предложение организовать международную ассоциацию, которая будет управляться из Цюриха новым президентом, Юнгом. Его пожизненная власть будет диктаторской и даст ему право подвергнуть цензуре любую статью или лекцию психоаналитиков. Походя Ференци прошелся насчет венцев (так, как Фрейд позволял себе только в частной беседе), а потом ударился в идеализм и прочитал делегатам мораль о том, что нужно быть разумными детьми в семье папы Фрейда, способными признать правду, уравновешенными и "лишенными детской обидчивости и мстительности". Поднялся невообразимый шум. Конференцию пришлось приостановить. Штекель организовал частное собрание венцев, где они обсуждали планы своих действий, пока не явился неприглашенный Фрейд. Виттельс тоже был там и впоследствии написал, какую страстную речь произнес их загнанный в угол лидер. Он сказал им, что евреи не могут завоевывать друзей для новых идей, что он слишком стар, чтобы выдерживать постоянные нападки, что все они в опасности, а "швейцарцы спасут нас - спасут меня и вас всех тоже". На следующий день был достигнут компромисс. Пожизненное президентство превратилось в двухгодичное, право цензуры отменили. Никто не пытался помешать Адлеру и Штекелю начать в Вене издательство своего журнала, "Центральблатт фюр псюхоаналюзе" ("Центральный журнал по психоанализу"). Адлера, который имел слишком большую власть, чтобы с ним не считаться, назначили председателем венского общества, чтобы он не слишком возмущался, а у Фрейда осталась реальная власть в качестве председателя научных собраний. Однако некоторые венцы так этого ему и не простили. Непослушные мальчишки стали еще непослушнее. Фрейд считал, что в Нюрнберге "закончилось детство нашего движения". Он представил оптимистичную статью, в которой содержались намеки на то, что психоанализ может стать новой религией. За неврологом скрывался пророк. Немногие цивилизованные люди, - говорил он, - могут существовать не полагаясь на других и даже в состоянии иметь свое собственное мнение. Их "внутренняя нерешительность и желание подчиняться авторитету" огромны, и "значительное увеличение количества неврозов с тех пор, как власть религий ослабла, свидетельствует об этом". Фрейд справедливо добавляет, что общество не будет спешить передать эту власть психоанализу. Описывая свои первые попытки быть услышанным, он отметил, что "люди просто не верили мне, как и сегодня многие не верят любому из нас". Но впереди он видел более разумное отношение. Фрейд привел и практический пример (он знал, как привлечь внимание аудитории). Предположим, - сказал он им, - что несколько дам и мужчин из хорошего общества однажды собрались на пикник у таверны в сельской местности. Дамы договорились между собой, что, почувствовав естественную надобность, женщина скажет, что пойдет собирать цветы. Но какой-то зловредный человек узнает об этом секрете и добавляет к программке, которая раздается каждому члену компании "Дам, желающих уединиться, просим объявлять, что они идут собирать цветы". Конечно, после этого ни одна из них и не подумает использовать "цветочный" предлог. К тому же любые подобные формулы, придуманные на ходу, окажутся серьезно скомпрометированными. Что получится в результате? Дамы будут признаваться в своих естественных надобностях без стыда, и мужчины не будут возражать.

Так Фрейд нарисовал небольшую часть утопии. Психоанализ раздражал людей своей связью с другими сферами жизни. Писатели, художники и знаменитости вообще стали посвящать свое творчество этим интересным предметам, а некоторые венские аналитики начали заниматься новой "психобиографией". Они исследовали Вагнера или Стендаля посмертно, чтобы обнаружить, где берет начало их талант. Причем результат обычно приносил разочарование. Карл Краус, возмущенный сообщением о том, что в творчестве Гете содержатся "неоспоримые свидетельства о мастурбационных желаниях его создателя", написал в "Факеле", что "психиатры, копающиеся в жизни гения, заслуживают того, чтобы их стукнули по голове полным собранием сочинений этого гения". И Штекель, и Садгер очень любили делать из поэтов невротиков. Фрейд был выше подобных банальностей и старался отговорить от этого своих учеников, но верил в психобиографию и писал ее сам, вызывая ожесточенную критику. Его исследование, "Леонардо да Винчи. Воспоминание детства", опубликованное в мае 1910 года, вызвало не только осуждение, но и похвалу. Даже враждебная рецензия в одном венском журнале допускала, что "величие Фрейда делает его недоступным для средних умов". Понемногу он приобретает репутацию "великого человека". Можно ли считать "Леонардо" правдивым рассказом, и видел ли в нем Фрейд документальный материал, это уже другой вопрос. Как небольшая книга или длинное эссе, эта работа представляла собой полет фантазии в манере, развившейся у Фрейда за эти годы, смелое (или сумасшедшее) историческое предположение. Если его будут критиковать за то, что он "просто написал психоаналитический роман", - сказал он, - то он ответит, что не утверждает, будто его результаты совершенно точны, но, как и многие до него, "подчинился притягательности этого великого и таинственного человека". Что касается обвинения в том, будто психобиография "вываливает в грязи все высокое", он невинно отвечал, что великие люди заслуживают того, чтобы о них знали правду. О плутарховских взглядах на биографию он уже давно не вспоминал. В книге на основе скудной информации о молодых годах художника делается предположение, что он как внебрачный ребенок был воспитан женщинами и "излишняя нежность" матери и его сильная эротическая привязанность к ней сделали его гомосексуалистом. Фрейда интересовала скорее не сексуальная жизнь Леонардо, которая, как он думал, едва ли существовала, а идея о том, что сексуальное любопытство ребенка может стать интеллектуальным стимулом для взрослого - что Леонардо "превратил свою страсть в тягу к знаниям". Даже его интерес к полету получил объяснение: детские мечты о полете Фрейд объяснил как желание иметь сексуальные способности. Несомненно, Фрейду нравилось видеть в себе такого же (но гетеросексуального) художника, как Леонардо - "человека, половые желания и действия которого были в значительной степени сокращены, как будто более высокие цели подняли его над обычной животной потребностью человечества". В рассказе о Леонардо есть и другие намеки на образ Фрейда-аскета. Увлекшись, он писал, что среди "более высоких и утонченных" классов "большинство из живущих сегодня с неохотой подчиняются зову размножать себе подобных. Они считают, что их достоинство как человеческих существ от этого страдает и в процессе уменьшается". Это было новостью для большинства людей, в том числе "более высоких и утонченных". Фрейд-романист, не сдерживаемый законами написания биографии, использовал детское воспоминание Леонардо о коршуне, который залетел в его колыбель, открыл ему рот своим хвостом и "многократно хлопал меня хвостом по губам". Это маловероятное событие интерпретируется как фантазия с сексуальным подтекстом, которая выражает отношения Леонардо с его матерью и, значит, его характер. Особая значимость коршуна была в том, что древние египтяне считали, будто у них нет самцов, а самок оплодотворяет ветер - так что птица была символом материнства. Предполагалось, что Леонардо знал этот миф уже во взрослом состоянии и создал на его основе, сам того не подозревая, фантазию посещения птицей колыбели, а это, в свою очередь, позволило Фрейду увидеть в нем ребенка, воспитанного без отца, и тому подобное. Эта идея о коршуне понравилась другим аналитикам, и они развили ее, утверждая, что нашли контуры этой птицы в картине Леонардо "Мадонна и младенец со святой Анной". Оскар Пфистер, цюрихский священник и аналитик, увидел эту картину в Лувре в 1910 году, вскоре после выхода очерка в свет, и обнаружил несомненный образ коршуна в голубой ткани, драпирующей бедра Марии. "Я тоже видел там коршуна, - вскричал Юнг, - но в другом месте: клюв как раз в области лобка". Ференци увидел птицу там, где ему показали, и "удивился, что не нашел ее сам". Десять лет спустя с коршуном приключился конфуз, когда было обнаружено, что слова Леонардо неправильно переведены. На самом деле он писал о грифе. Несмотря на это, очерк остается интересным образчиком реконструкции прошлого с помощью воображения, и если бы Фрейд заставил себя признать эту ошибку в 1923 году, когда она была обнаружена, он мог бы сделать это совершенно спокойно. Но 1923 год был плохим годом для признания фактов, и Фрейд оставил очерк таким, какой он есть. Он был слишком привязан к своим произведениям (Джеймс Стречи во время подготовки "Стандартного издания" предлагал изменить текст Фрейда, чтобы убрать эту ошибку. Джонс, который в то время работал над биографией, написал ему в 1952 году: "Относительно коршуна, что очень неприятно. Не представляю себе, как можно изменить Священное Писание". Прошло уже тридцать лет с момента обнаружения ошибки, но коршун все еще причинял беспокойство).

Фрейд как раз руководил чьими-то попытками написать психобиографию, как тут Фриц Виттельс начал вендетту с Карлом Краусом из "Факела". Если не считать редких вздохов сожаления о том, что его ученики не умеют держать себя в руках, Фрейд мало интересовался их личными делами. Но на этот раз он опасался, что скандал может повредить общему делу. Виттельс уже произвел на Фрейда неприятное впечатление своим бесстыдством, когда имел роман с Ирмой Карчевской, молодой актрисой, принадлежавшей в 1907 году одновременно ему и Краусу. Три года спустя, 12 января 1910 года, когда Краус уже решил, что психоанализ - это обман и их дружба закончилась - в том числе и из-за роскошной Ирмы, - Виттельс представил собранию психобиографическую статью о Краусе под названием "Невроз 'Факела'". Он обыгрывал предполагаемые связи между искусством и психопатологией и насмехался над Краусом, утверждая, что у него маленький орган, "Факел", который противопоставляется большому органу, "Нойе фрайе прессе", газете, ненавидимой Краусом. Венское психоаналитическое общество выслушало статью, хотя Фрейд не был от нее в восторге. Он добавил, что Виттельсу следует быть поосторожнее и не повторять подобных изречений перед более широкой публикой, которая не сможет "оценить их научность". Вскоре подробности дошли до Крауса, и 13 февраля Фрейд писал Ференци о том, что "психоанализ оказался под угрозой из-за яростных нападок "Факела" в связи с лекцией Виттельса", и жаловался на "безграничное тщеславие и неуважение этого талантливого зверя, Карла Крауса", как будто шутки о маленьких органах того не извиняли. Но зверь продолжал кусаться. Вспомнили и про маленького Ганса.

Детям психоаналитиков приходится тяжко. Сначала сын вынужден признавать, что испытывает эротические ощущения во время дефекации. Потом он должен говорить отцу, что у него на уме, когда по пути в школу видит испражняющуюся лошадь. Можно считать, что ему действительно повезло, если он доживает до возраста, в котором может признаться, что ему приснилось, как он насилует мать.

Фрейд посоветовал венскому обществу не обращать внимания на эти "глупые выстрелы", как он их назвал, но Виттельс самостоятельно решил, что уничтожит врага, сделав его героем сатирического романа. Краус попытался предотвратить его издание, увидев рукопись через общую подругу, которую та показала ему без ведома Виттельса, и его юрист посетил Фрейда, чтобы сообщить, сколько вреда Краус может причинить их делу. В конце концов Фрейд настоял, чтобы Виттельс показал ему гранки, и заявил ему, что "психоанализ важнее, чем твои глупые ссоры. Почему я должен позволять твоей необдуманной книге вредить ему?". Виттельс проигнорировал эти предостережения, осенью 1910 года опубликовал книгу, получал вызов в суд за клевету и продал множество экземпляров. Он оставил кружок Фрейда, позже написал его несанкционированную биографию, потом переехал в Америку, где и работал. Делу это не повредило, но Фрейд так никогда полностью и не простил его. Когда они встретились в 1933 году, он все еще ворчал по поводу этого эпизода. Виттельс отметил, что все это было очень давно. "Знаю, - ответил Фрейд, - но ты был мне близок". Те, кто оставался лояльным, получали в награду дружбу и профессиональную поддержку. Джонс, которого во время лекций в университете Кларка Фрейд все еще считал не совсем надежным, вскоре укрепил свои позиции. Он написал Фрейду, что тот совершенно справедливо подозревал его в том, будто он хочет возглавить движение в Англии и Америке, но теперь его "сопротивление" закончилось. Джонсу было легко признать отцовский авторитет Фрейда. Он не был безгласным и ни на что не жалующимся последователем, но в молодости был очень осторожен. В том, как он себя вел с Фрейдом, искренние чувства смешивались с определенной долей лести. Использовались такие слова, как "гений" и "редкое удовольствие". Оттиск одной статьи, посланной ему Фрейдом, оказался, как и все остальные работы, слишком коротким. "Мы жаждем, как Оливер Твист, еще". Когда в апреле 1912 года до Торонто не дошло одно письмо с Берггассе, Джонс предположил, что оно пропало вместе с "Титаником", который утонул среди айсбергов как раз 14 апреля. "Если это так, - добавил он, - то последствия этой катастрофы еще печальнее, чем показалось на первый взгляд". Впрочем, этот валлиец не был таким раболепным, как можно было бы предположить на основе этих выражений. Он знал, что его и таких, как он, считают послушными и легко подчиняющимися, но в своей биографии Фрейда пишет, что "лучше описать их как людей, которые справились со своими детскими комплексами и научились работать в гармонии и со старшим, и с младшим поколениями". В своей характеристике из письма в июне 1910 года он объясняет черты мазохизма в своем характере:

Комплекс оригинальности у меня слабо развит. Я стремлюсь скорее знать, быть "за сценой" и "в курсе", а не узнавать... Для меня работа подобна вынашиванию женщиной ребенка, а для людей вроде вас, мне кажется, это что-то вроде мужского оплодотворения. Точнее выразиться я не смог, но думаю, вы поймете, что я имею в виду.

Если оба были согласны, что ломать голову над новыми проблемами - дело "отца", какие могли быть проблемы? Фрейд принимал то, что предлагал ему Джонс, без иронии. Еще в начале 1910 года он говорил Юнгу, что валлиец, когда его сопротивление навсегда исчезло, кается больше, чем нужно. Джонсу он написал, как учитель в дневнике: "Вы изменились очень значительным и удовлетворительным образом". Продолжение истории Джонса в Торонто - он снова изолирован и нуждается в моральной поддержке из Вены. Друзья умоляли его быть поосторожнее, и он вроде бы слушался, но с ним продолжали происходить неприятности. Из его статей вычеркивали ссылки на секс, издаваемый им журнал запретили, неизвестные враги действовали за его спиной, распространялись слухи о том, что он советовал людям мастурбировать, посылал молодых мужчин к проституткам, а женщинам рекомендовал заниматься развратом. Невролог из Нью-Йорка, Джозеф Коллинз, ездил за Джонсом по Америке от лекции к лекции, публично критикуя его, потому что, как объяснил Джонс, еще в Англии он сделал психоанализ миссис Коллинз, после чего та развелась с мужем. Как обычно, Джонс был воплощением оскорбленной невинности. Джеймс Путнам хотел, чтобы кандидатуру Джонса рассмотрели для места в Гарвардской психологической лаборатории (это могло бы изменить жизнь Джонса и, возможно, всю историю психоанализа в Соединенных Штатах). Но глава лаборатории Хьюго Мюнстерберг, хотя и признал, что Джонс - неплохой кандидат, опасался, что упор на сексе в курсе, который читается не только медикам, может привлечь "бездельников". В чем-то Гарвард был прав. В феврале 1911 года пациентка, которую Джонс лечил в Торонто, "тяжелый случай истерии", пришла к врачу-женщине, которая одновременно исполняла функции секретаря местной Лиги чистоты, утверждая, что Джонс спал с ней "для ее пользы". Джонс дал приличное объяснение о том, что у нее произошел эротический перенос на своего аналитика - одна из опасностей профессии, как Фрейд говорил Юнгу. Но, как обычно, у Джонса эти проблемы принимали другие масштабы. Эта разведенная женщина угрожала ему револьвером, и Джонс нанял детектива, чтобы успокоить Лоу Канн. Когда он был в Чикаго, детектив тоже сопровождал его. По словам Джонса, все это стоило ему (конечно, Лоу) больше тысячи долларов. Почему же не подать в суд за клевету, мягко осведомился Фрейд. Ответ содержался в письме Джонса Путнаму в Бостоне, где дается другая версия истории. Женщина шантажировала его, и он заплатил ей пятьсот долларов "во избежание скандала" (Джонс признавался, что его интересовали женщины, но не сообщал особых подробностей. В его мемуарах "Свободные ассоциации" объясняется, что описание его эротической жизни в них "совершенно правдивое", но неполное. Возможно, женщина с револьвером была бывшей женой разгневанного мистера Коллинза). Многие в Лондоне наверняка сказали бы, что другого от Джонса трудно было ожидать.

С профессором ничего подобного никогда не случалось. Его жизнь была совершенно другой и неизменной: самодисциплина, пациенты, семья, ученики, стопки исписанной бумаги, необходимый отдых. После пятидесяти он стал особенно нуждаться в перемене обстановки летом. В апреле 1910 года он говорил Ференци: "Я отсчитываю восемьдесят один день до начала отдыха", - и предлагал ему отправиться в конце сезона в Сицилию. Психоанализ - это тяжелая работа, война с демонами, которая все осложнялась. Теперь перенос эмоций пациента на аналитика считался важнейшим элементом анализа, который устанавливал между обоими эмоционально напряженные отношения, вызывавшие призраки из детства, которые пациент или пациентка должны были увидеть и понять. Среди новых пациентов Фрейда в 1910 году оказался обеспокоенный молодой человек, Серж Панкеев, будущий Волчий Человек. На его анализ ушло четыре года. Из письма Фрейда Ференци о Панкееве видно, как это было сложно:

В целом я просто машина для зарабатывания денег и последние несколько недель работаю до пота. Один богатый русский, за которого я взялся из-за тенденции к навязчивому неврозу, признался в следующем эмоциональном переносе после первого же сеанса. Этот еврейский жулик хотел бы использовать меня сзади и испражниться мне на голову. В возрасте шести лет у него появился первый симптом - богохульство, когда он называл Бога свиньей, собакой и т. п. Когда он увидел на улице три кучки дерьма, у него возникли неприятные ассоциации со Святой Троицей и он с тревогой начал искать четвертую, чтобы разрушить эту ассоциацию.

Пришло лето. Адольф Гитлер, теперь живший в общежитии Бригиттенау, занимался продажей акварелей под лучами солнца. Юнг отправился в путешествие по озеру Констанс на своей яхте. Фрейд попрощался с Панкеевым и остальными до осени и отправился на побережье Голландии, под Гамбург, где Марта могла посетить старую госпожу Бернейс на смертном одре, хотя та прожила еще до осени. Ровные пляжи в Нордвике не нравились Фрейду. С балкона пансиона "Нордзее" он смотрел на закат и думал о своей теще и смерти. С Северного моря дули холодные ветры. Если целый день плыть вдоль берега на северо-восток, где цепь островов из голландской становилась немецкой, можно было попасть в воды, где храбрые британцы расстроили планы "Гансов" в уже известной нам книге "Загадка песков". С конференции в Брюсселе прибыл Джонс и ненадолго остановился на вилле в Нордвике, принадлежавшей сестре Канн. ("Мое терпение к канадской цивилизации неожиданно достигло предела, и я сбежал в Европу".) Они долго гуляли по пляжу, и Фрейд ковырял водоросли тростью. Джонс спросил его, что он хочет там найти. "Что-нибудь интересное, - отвечал Фрейд. - Заранее никогда не знаешь". Он нашел время, чтобы написать мрачное письмо Юнгу, "моему дорогому сыну и преемнику", чтобы сказать, что он, Фрейд, слишком спешил организовать международную ассоциацию. Первые месяцы правления Юнга "не слишком хороши" из-за недостаточной серьезности со стороны Юнга: "Тот, кто хочет управлять, должен научиться искусству привлекать людей на свою сторону". Фрейд не замечал, что Юнг не хотел быть правителем по образу и подобию старшего. Он получил дружеский ответ, что его приободрило. Фрейд на время позволил работе прервать его отдых, когда композитор Густав Малер - который жил от него в нескольких трамвайных остановках в Вене, хотя они никогда там не встречались, - прислал ему телеграмму с просьбой срочно увидеться. Этот человек был слишком важен, чтобы получить отказ, но, когда Фрейд согласился встретиться с ним, Малер начал отменять встречи. В конце концов им удалось увидеться в ресторане в Лейдене у самого побережья, и во время прогулки по городу Фрейд провел нечто вроде анализа. Малер, женатый на молодой женщине со сложным характером, как говорят, страдал импотенцией. Фрейд утверждал, что обнаружил за один день "сосредоточенность на образе матери" и "многого достиг". Интересно, как при нехватке времени годы анализа можно свести к нескольким часам. Настоящий отдых начался для Фрейда в сентябре вместе с Ференци, в Сицилии. Но ему не удалось расслабиться так, как он хотел. Проблема была связана с Ференци, который, как большинство людей из круга Фрейда в то время, не был в восторге от подчинения такой фигуре отца. Все они слишком много знали о теории родительских комплексов и вели себя соответственно - как актеры во фрейдистской драме. В случае Ференци явного мятежа не было. Он просто стремился продемонстрировать свою зависимость и всегда подвергал ее анализу. У него было что-то общее с Джонсом, но валлиец относился к власти Фрейда с практической точки зрения, подчинялся ей и не волновался по этому поводу. Ференци, более оригинально мыслящий, чем Джонс, не умел так себя вести. В Сицилии, когда они осматривали развалины по приезде из Палермо, он был разочарован, что Фрейд, объект его восхищения, вел себя как турист, стремящийся поразвлечься. Ференци мечтал о проникновенных беседах с профессором, в которых они сказали бы друг другу правду обо всем. А Фрейду просто был нужен попутчик. Среди книг, которые он взял с собой, были мемуары немецкого судьи апелляционного суда, Поля Шребера, который страдал от периодического умопомешательства, но успел во время просветления написать автобиографию, после чего его состояние стало необратимым. В 1910 году он был в психиатрической больнице и приближался к концу жизни. Фрейд хотел проанализировать его на основе мемуаров. Ференци надеялся работать над этим проектом вместе с Фрейдом, но в первый же вечер, когда Фрейд захотел, чтобы тот сыграл роль секретаря и написал под диктовку его мысли о Шребере, Ференци надулся и ответил, что ожидал лучшего задания. После этого Фрейд стал работать по вечерам один. Во время путешествия обратно он писал Юнгу из Рима, что Ференци "милый парень, но досадно мечтательный, отношение [которого] ко мне инфантильно". В Сицилии он был плохо настроен. В общем Фрейду нравилось теплое отношение Ференци (и, возможно, даже его подхалимство - если рядом никого не было) и то, что тот поверяет ему свои тайны. Он выслушивал жалобы Ференци на здоровье и его сексуальные признания Ференци был давно удручен романом с матерью и дочерью одновременно, Гизеллой и Эльмой Палос, и многие месяцы не мог решить, на которой жениться. Фрейд был всегда готов - даже слишком, если подумать, как эгоистично вел себя его друг по отношению к несчастным женщинам, - помочь ему советом и ободрительным словом. Несмотря на все это, Фрейд относился к Ференци серьезно, потому что тот был умелым аналитиком и интуитивно находил подход к пациентам. А самым большим его достоинством в глазах Фрейда было то, что его лояльность, как, впрочем, и лояльность Джонса, не вызывала сомнений. Чтобы считаться лояльными, они должны были не только поддерживать идею психоанализа в целом. Они были обязаны принимать на веру некоторые постулаты, например секс как корень невроза или центральную роль эдипова комплекса. Альфред Адлер первым бросил вызов Фрейду. Он решил, что гений Фрейда состоит в том, что тот создал методику, на основе которой его ученики могут разрабатывать свои собственные приемы. Еще в 1907 году он говорил венскому кружку, что "у психоанализа не один способ", на что Фрейд резко ответил что-то о "своеволии отдельных психоаналитиков". После конференции 1910 года, когда идея бунта витала в воздухе, Адлер, "простой человек", который лечил бедных и иногда сам выглядел как они, неаккуратным и немодным, нашел в себе силы восстать. Штекель поддержал его. К ним присоединилось еще несколько менее заметных венцев. В адлеровском варианте анализа ведущую роль играла агрессия, жажда власти. Ребенка побуждает на поступки желание выжить, а чем слабее ребенок, тем больше его потребность компенсировать свои недостатки (сам Адлер был болезненным ребенком, страдавшим от рахита и других болезней). Невроз - это не подавление, а компенсация. Секс - проявление желания властвовать. Социальные конфликты помогают сформировать личность. Сначала Фрейд отнесся к этому терпимо. Именно Юнг, который в октябре 1910 года жаловался Фрейду, что вынужден "пачкать руки" махинациями во внутренней политике, начал ворчать по поводу "полного отсутствия психологии" у Адлера. Фрейд успокаивающе ответил на это, что "внутренняя сторона других великих движений выглядела бы не более аппетитно, если бы мы могли ее увидеть". Месяц спустя Адлер все еще оставался "очень приличным и умным человеком", но быстро превратился в "параноика", а его теории были объявлены непонятными. К концу года в письмах Фрейда появляется обеспокоенность:

Суть дела - и это меня действительно тревожит - в том, что он сводит на нет сексуальное желание, и наши оппоненты вскоре смогут заговорить об опытном психоаналитике, выводы которого радикально отличаются от наших. Естественно, в своем отношении к нему я разрываюсь между убеждением, что его теории однобоки и вредны, и страхом прослыть нетерпимым стариком, который не дает молодежи развиваться.

Сомнения самого Юнга о сексуальном желании никогда и не пропадали. Но в этот момент ему не нужно было подчеркивать их. В любом случае, он был любимым сыном, которому позволено все - почти все. Адлер же не был на особом положении. Если теории Фрейда были полетом фантазии и блистательной прозой, психология Адлера больше походила на здравый смысл, а в его изложении звучала еще более банально. Адлер был грубоватым мещанином, далеким от патрицианских манер обоих лидеров движения. Фрейд с бородой, которая десятилетиями подстригалась каждый день, выходил из своих апартаментов - где несколько человек состояло в прислуге - в плаще с меховой оторочкой, держа в руке трость с набалдашником из слоновой кости, покуривая толстую сигару. Карикатура на Адлера - это человек с обвисшими усами и мясистым лицом, который спорит с социалистами в кафе Леопольдштадта, откуда Фрейды с радостью переехали тридцать лет тому назад, и открыто курит дешевый табак. Теперь для врагов часто использовалось слово "паранойя". Фрейд считал, что причиной этого заболевания являются подавленные гомосексуальные чувства (этот вопрос рассматривается в статье о сумасшедшем судье, Шребере). Он сделал ретроспективный анализ применительно к своему утраченному другу, Вильгельму Флису, и назвал Адлера "маленьким рецидивом Флиса". Он даже признался Юнгу, что его так расстраивает ссора с Адлером, потому что "от этого открываются старые раны дела с Флисом". Внутри он был менее уверенным в себе, чем казался внешне. Началась "чистка". Для подавления бунта были хороши все средства. Фрейд объявил небольшие ошибки в редактуре номера "Центральблатт" за январь 1911 года, который издавали Адлер и Штекель, психологическими слабостями. Венское общество в январе и феврале 1911 года провело собрания, на которых обсуждалось дело Адлера. Почти все осудили его. После последнего собрания он снял с себя полномочия президента общества, и Штекель, вице-президент, ушел вместе с ним. Взгляды Адлера, как писал Фрейд Юнгу, были умны, но опасны; его поведение - устойчиво невротическим. Фрейд был провидцем, который никогда не падал на землю - в этом заключался его трюк. Адлер, упрямый и упорный, никогда с земли и не поднимался. На этих собраниях присутствовал Макс Граф и видел, как властно ведет себя Фрейд. Граф уже считал, что атмосфера на собраниях фрейдистов напоминает "основание религии". Не принадлежащие к движению часто критиковали его за нетерпимость. Например, профессор из Вюрцбурга, Вильгельм Вейгандт, говорил, что последователи Фрейда сравнивают его с Галилеем и отказываются выслушивать какие бы то ни было возражения. Граф, впрочем, был не чужаком, а последователем Фрейда и аналитиком-любителем, отцом маленького Ганса. Его беспокоило, что основатель церкви изгоняет Адлера, которого он уважал. Пришло время, когда Граф перестал "уметь и хотеть подчиняться указаниям Фрейда - с чем он однажды обратился ко мне". И он тоже ушел. В течение нескольких месяцев Адлер оставался членом венского общества, врагом внутри. Штекель помирился с Фрейдом и на некоторое время вернул себе его расположение. "Второй парень", негодный Адлер, был безнадежным случаем. "[Он] упорствует в молчаливом сопротивлении и плохо скрываемом гневе", - пишет Фрейд Юнгу в мае. "Вынужден признать, что он параноик". Вскоре тот превратился в "ненормальную личность, которую сводят с ума амбиции". В июне враг покинул кружок. В октябре 1911 года оставшиеся последователи Адлера получили приказ выбрать один из двух лагерей. Всего вместе с Адлером ушли десять членов движения, которые решили образовать свой собственный кружок. Между обеими частями не допускалось контактов. Это имело абсурдные последствия. Год спустя (в ноябре 1912 года), когда Лу Андреас-Саломе (Луиза Андреас-Саломе (1861 -1937), дочь русского генерала, была чрезвычайно умной (а в молодости еще и очень красивой) женщиной с большой известностью. Среди ее интеллектуальных завоеваний (в некоторых случаях физических) оказались Толстой, Стриндберг, Шницлер, Рильке и Ницше. О ней говорили, что мужчина через девять месяцев после начала связи с ней рождает идею. С Фрейдом она вела себя покорно и обожающе) гостила в Вене и завязала интеллектуальный роман с Фрейдом, она рассказала ему, что Адлер пригласил ее на одно из обсуждений, которые проводились у него по четвергам. Фрейд отметил, что между этими группами нет контакта, и гости венского общества должны выбирать одну или другую. Но в случае этой дамы он великодушно переступил это правило. "У меня и в мыслях не было бы, дорогая леди, навязывать вам такое ограничение". И все же он попросил ее "не упоминать о вашем контакте с нами, когда вы там, и наоборот".

Адлерианцы стали затерянным племенем, дожившим до наших дней в виде школы "индивидуальной психологии", которую фрейдисты провозгласили упрощенной, социалистической и ненаучной. Идеям Адлера повезло несколько больше. Фрейд сам перенял несколько из них, например, предложенный в 1920 году термин "инстинкт смерти" (или "влечение к смерти") произошел от "агрессивного желания" Адлера, придуманного им в 1908 году. Только специалисты по истории психологии знают эти подробности и придают им значение. Эти яростные противостояния кажутся в наши дни абсолютно не заслуживающими внимания. Ко второй половине двадцатого века еретические идеи Адлера стали частью психоаналитического образа мышления. Половое желание перестали считать ключом к пониманию всего. Но в 1911 году Фрейд мечтал лишь о том, чтобы Адлер оказался в небытии и перестал представлять собой угрозу.