35. Принципы и противоречия структурного психоанализа Ж. Лакана. Л. И. Филиппов (The Principles and Contradictions of J. Lacan's Structural Psychoanalysis. L. I. Filippov)

35. Принципы и противоречия структурного психоанализа Ж. Лакана. Л. И. Филиппов

Институт философии АН СССР, Москва

Жак Лакан, чье имя стало широко известно в связи с распространением во Франции с 60-х гг. структурализма, может считаться ныне одним из ведущих психоаналитиков не только Франции, но и Европы. После защиты докторской диссертации в 1932 г., не порывая с врачебной практикой, он посвятил себя преподаванию, и эта сторона его деятельности, принявшая форму семинарских занятий и выступлений на международных психоаналитических конгрессах, резюмирована в сборнике его трудов, вышедшем в 1966 г. и озаглавленном "Тексты".

Педагогическая деятельность одного из признанных лидеров структурализма проходит под лозунгом "Назад к Фрейду!" и сопровождается интригующими заявлениями, вроде следующего: "Бессознательное, высказывающее истину об истине, структурировано как язык, и поэтому, когда я учу вас этому, я высказываю истину о Фрейде, который позволил высказаться истине под видом бессознательного" [5,868]. Это и подобные ему заявления Лакана обнажают сердцевину его структуралистского подхода к психоанализу и мотивируют введение в практику психоанализа лингвистических методов описания психических и психотических проявлений личности.

Однако принципы собственно структурного психоанализа, ставшие предметом обсуждения в 60-х-70-х гг., были разработаны Лаканом много позже начала его врачебной и педагогической карьеры.Внимательное изучение "Текстов" дает основание для деления системы воззрений Лакана на два пласта: развиваемое в 30-е-40-е гг. учение о психическом, в котором упор делается на описании функционирования воображения, и собственно структурный психоанализ (с начала 50-х гг.). В силу этого к уже цитированному выоказыванию Лакана о структурированности бессознательного можно прибавить заявление, сделанное им на одной из дискуссий в 1946 г. и как бы подводящее черту первому периоду его деятельности: "В наши дни, - сказал Лакан, - сделалось модой "преодолевать" классические философии. Что касается меня, то я бы мог сделать точкой отправления замечательный диалог с Парменидом. Ибо ни Сократ, ни Декарт, ни Маркс, ни Фрейд не могут быть "преодолены" в той мере, в какой они страстно добивались раскрытия того объекта, имя которому - истина" [5, 193].

Таким образом, уже в исходном пункте нашего изложения мы можем отметить раскол между позитивистскими устремлениями, характерными для структурализма и разделяемыми в наше время Лаканом (это выражается, в частности, в заявляемом им вместе с лидером французского структурализма Леви-Строссом нежелании обсуждать философские последствия вторжения структурализма в гуманитарные науки) [3, ЗОН, и философскими устремлениями его молодости.

Действительно, Лакан начинал как философствующий психиатр, стремившийся вобрать в свое учение духовные веяния современной ему Европы. А в пору его молодости во Франции господствовали основанные на бергеоновском интуитивизме феноменология и экзистенциализм. Не удивительно, что в ту пору Лакан заявлял о себе как о противнике позитивистской (сциентистской) психологии. Не случайно поэтому, что защищенная им в 1932 г. докторская диссертация "О параноическом психозе и его отношении к личности" стимулировала разработку одним из лидеров сюрреалистского движения С. Дали метода "параноической критики" [7, 148].

Противосциентистская направленность молодого Лакана нашла свое наиболее полное выражение в работе, посвященной описанию механизма воображения, представляющей собой доклад, прочитанный им в 1936 г. на одном из психоаналитических конгрессов и называющийся "Стадия зеркала и образование Я".

"Весь наш опыт, - утверждал в этом докладе Лакан, - противится тому... чтобы постигать "Я" как центрированное на системе "восприятие - сознание", организуемой принципом реальности, на основе которого создается сциентистский предрассудок" [5, 99]. Отметив, что уже в самом начале своего пути Лакан элиминирует принцип реальности, который, по Фрейду, наряду с принципом удовольствия регламентирует экономику психического, изложим вкратце суть лакановского учения о воображении.

Ключевым событием развития психического опыта, считает Лакан, является подмеченное уже Келлером и Болдуином явление. Ребенок, начиная с шестимесячного возраста, когда его инструментальный интеллект не поднимается даже до уровня шимпанзе, узнает свое отражение в зеркале. Узнавание своего образа, сопровождающееся радостным ликованием, в пору, когда ребенок находится в состоянии моторной немощи и зависимости от окружающей среды, составляет, по мнению Лакана, "символическую матрицу", к которой устремляется "Я" ребенка в своей изначальной форме до всяких последующих объективации в диалектике отожествления своего "Я" с "Другим" и до того, как язык водворит его субъективность в область универсального. Фиксация психического на своем собственном образе ("имаго"), увиденном в зеркале, служит основой для конституирования "Сверх-я" и для последующих, носящих характер вторичных образований, отождествлений "Я". Если мы вспомним, что, по Фрейду, на пути к нормальному функционированию либидо проходит последовательно ряд аутоэроти-ческих фиксаций, а именно: оральную, анальную и нарцисстичес-кую, то Лакан выдвигает во главу угла нарцисетическую стадию как стержневую, регулирующую все последующие воображаемые констелляции. Диалектика влечений и разрывов, в которой участвует зеркально повторенный "имаго", воспроизводит "киркегоровское повторение", ибо всегда и всюду стремится обрести свою самость, соответствующую зрительному впечатлению от собственного образа.

"Стадия зеркала" дает повод Лакану решительно порвать со всякой философией, исходящей непосредственно из "я мыслю". Прозрачный эфир мышления вытесняется "смутной" плотностью телесного образа. Именно поэтому в случае деструкции воображения, принимающей характер патологических проявлений, возможен бред по поводу "растерзанного", "разорванного" на куски человеческого тела и его отдельно располагающихся органов. Видения Иеронпма Босха в этом смысле еще в XV веке предвосхитили в живописи воображаемый универсум современного человека.

С точки же зрения общегуманитарной, то есть антропологических следствий, "стадия зеркала" знаменует собой зрительный эквивалент последующего отчуждения человеческой личности. Феномен "преждевременности" o рождения ((неспособность ребенка в первые месяцы жизни удовлетворять свои потребности самостоятельно), который был в свое время использован Адлером для обоснования "комплекса неполноценности", дает повод Лакану видеть в "стадии зеркала" зрительный образ изначальной расколотости субъекта, описанной им позже (в редакции работы 1949 г., которая и напечатана в "Текстах") в терминах сартровского экзистенциализма, "изначальной нехватки" человеческой реальности, или "зияния" (по Хайдеггеру). Разрыв между зеркальным повторением "имаго" и собственным телом как раз и заполняется желанием и надстраиваемыми над ним воображаемыми констелляциями. Ибо "эротическое отношение, в котором индивид фиксирует себя в образе, отчуждающее его от самого себя, - это энергия и форма, составляющие источник той "страстной" организации, которую он назовет своим "я", - развивает Лакан свое учение в работе "Агрессивность в психоанализе" [5, 113].

В свете примата "стадии зеркала" главный конфликтный узел индивидуальных приключений, "комплекс Эдипа", оказывается вторичным, является интроекцией сравнительно поздно воспринятого зрительного образа "Отца", наслаиваемого на образ своего собственного тела. Далее. Расколотость "имаго" на собственное тело и на его повторение в зеркале составляет, по Лакану, парадигму последующего социального отчуждения и является фундаментом триады "Я-Другой-Объект влечения". Это обстоятельство и позволяет Лакану для описания последующих преобразований "Я" продуктивно использовать разработанную в философии Гегелем ("Феноменология духа") схему борьбы господского и рабского сознаний. Отказ же использовать "я мыслю" как исходный пункт описания функционирования психического мотивирует введение Лаканом "функции неведения" (meconnaissance). Эта функция, описанная Лаканом во многих работах, обосновывает в дальнейшем еще более радикальное изгнание принципа реальности из психоаналитической концепции. Суть ее состоит в использовании стихийно-материалистических догадок Фрейда, согласно которым сознание не является господином в своем собственном доме, но управляется недосягаемыми для него внешними моментами, коренящимися в бессознательном. Предметом неведения, по Лакану, являются объекты желания, з совокупности и составляющие реальность. Однако изгнание реальности как объекта восприятия, начатое Лаканом в пору разработки положений "стадии зеркала", в дальнейшем мотивируется убеждением его в том, что к реальности великолепно приспосабливаются, тогда как вытеснению подлежит истина [5, 521], открыть которую и предстоит психоаналитику. В чем состоит эта истина, мы скажем ниже, упомянув сначала о медицинских выводах, которые делает Лакан из "стадии зеркала". Выводы эти, обнаруживаемые во множестве его работ, свел воедино и сформулировал Ж. Пальмье, посвятивший Лакану специальное исследование. "Стадия зеркала" как образец, служащий опорой для патологических проявлений психического, структурирует их в двух важнейших выражениях: "Параноическая структура соответствует отчуждающему характеру стадии зеркала, отказу принять децентрирующую роль зеркальной игры, тогда как шизофреническая структура характеризует конфликт между тираническим "Я" и потенциальной (зеркальной - Л. Ф.) игрой [8, 37].

Таким образом, в ходе развития Лаканом учения о "стадии зеркала" было выделено представление об "имаго", которое Лакан объявляет понятием столь же фундаментальным для психологии, каким в свое время было галилеевское понятие неподвижной материальной точки, обосновавшее классическую физику [5, 188].

Однако в 1953 году в докладе, прочитанном на международном психоаналитическом конгрессе в Риме под названием "Функция и поле речи и языка в психоанализе", можно заметить смещение интереса Лакана в область того слоя психического, который делается доступным для психоаналитика только в ходе языковых обнаружений бессознательного. Собственно с этого доклада и начинается структуралистский период деятельности Лакана, опирающийся на положение о структурированности бессознательного как языка. Формула структурного психоанализа принимает вид: назад к Фрейду через достижения структурализма в лингвистике (Соссюр и его последователи) и в этнологии (Леви-Стросс). Ибо только несовпадение историко-географических координат первых очагов структурализма (Женева 1910 г. - Ф. Соссюр, Петроград 1919 г. - русские формалисты) с центром развития психоанализа, считает Лакан, помешало Фрейду сразу и безоговорочно принять структурный метод. Что касается самого Лакана, то уже в работе "О стадии зеркала", как она напечатана в "Текстах", содержится возможность для замены гетевской формулы "в начале было Дело" возвратом к первому стиху Евангелия от Иоанна "в начале было Слово". Ибо уже там Лакан предлагал описывать фантазмы с помощью "символического редукционизма" [5, 98], то есть сетки символов, пронизывающих собой бессознательное. Отныне сведение бессознательного и тождественного ему бытия личности к языковой символике, или цепям высказываний, приводит Лакана к последовательной деонтологизации личности, или сведению бытия к отношениям, которые складываются между языковыми символами и выявляются психоанализом.

Значение языка для формирования личности Лакан определяет, опираясь на работы Леви-Стросса. Приобщение к "символическому" слою личности, надстраиваемому над "воображаемым", начинается до рождения человека (брак родителей и соглашение о рождении ребенка) и продолжается после смерти (обряд погребения). Поскольку же символика ритуала поддается переложению на речь, то последняя, по Лакану, составляет транссубъективную реальность индивида. Овладение индивидом языковыми кодами приводит к тому, что бессознательное, которое представители глубинной психологии описывали как хранилище хаотических влечений, желаний и т. п., предстает не в биологическом, "природном" обличье, оно "окультуривается" (По типу "вторжения" культуры в акустику, описанного Р. Якобсоном и М. Халле: "Фонологические модели, благодаря наложению логических правил на континуум звуков, являются вторжением культуры в природу". Новое в лингвистике, М., 1962, 11, 244). Алгоритм, с помощью которого Лакан предлагает описывать речевые обнаружения бессознательного, имеет форму записи S/s где S - означающее, s - означаемое, - черточка, или графема, символизирующая отъединение бессознательного (хранилище означаемых) от сознательной речи (система означающих).

На эти общеметодологические установки накладывается опыт Лакана - психоаналитика-практика.

В ходе общения "врача и пациента (эффект сопротивления большого) происходит отпадение означающих от сокрытых в бессознательном означаемых. Психоаналитик постоянно наталкивается на выпадение целых блоков означаемых. "Бессознательное, - разъясняет Лакан, - это та часть конкретной речи в ее трансиндивидуальном качестве, которой нехватает пациенту, чтобы восстановить непрерывность сознательной речи" [5, 258]. Исходя из этого обстоятельства, Лакан и предлагает вычленить истину, вытесняемую в бессознательное, с помощью одних означающих. "Соединение означающего и означаемого (их "прикалывание"), о котором я говорю, еще никому не удавалось совершить, ибо точка их схватывания всегда мифична, так как означаемые всегда находятся в состоянии блуждания, "соскальзывания" (отъединяются от означающего. - Л. Ф.); напротив, можно осуществить соединение (прикалывание) означающего с означающим и посмотреть, что из этого выйдет. Но в этом случае всегда происходит нечто новое..., а именно возникновение нового значения" [6, 112; см. также J. Lacan, Seminaire du 22.1.58, in J. Laptanche].

Это чрезвычайной важности положение обосновывает отделение семантики от синтаксиса в ходе аналитического курса. Личность отныне трактуется Лаканом как текст, а детерминированность речевых обнаружений бессознательного как синтаксис речи [5, 468].

Более того, Лакан укрепляется в убеждении, что означающее, отторгнутое от означаемого, может служить фактором, детерминирующим повседневное человеческое поведение, и для иллюстрации этого положения посвящает специальный семинар разбору одного из "логических рассказов" Э. По "Похищенное письмо" [5, 11-60], в котором письмо (означающее) с неизвестным для действующих лиц содержанием выступает как детерминанта их поведения.

Сведение бессознательного к речевым обнаружениям позволяет Лакану ввести в психоанализ приемы исследования, разработанные в лингвистике и в смежных с ней дисциплинах - топологии, риторике и т. п. Так, опираясь на разработанное Р. Якобсоном учение о наличии в языке двух осей - метонимической и метафорической [4, 875], Лакан определяет желание как метонимию нехватки бытия, а сновидение как метафору желания [5, 623]. Под определение метонимии и метафоры подпадают, соответственно, и фрейдистские понятия "переноса" и "конденсации". В таком случае невротическое замещение объекта желания (перенос) будет метонимией желания, а подлежащая расстройству функция или выполняющее роль неосуществленного желания тело - метафора желания [5, 518]. Наконец, "изломанность" речевых обнаружений дает повод Лакану ставить проблему риторики бессознательного. В докладе "Психоанализ и его преподавание", прочитанном в 1957 г., Лакан знаменательно закончил свое выступление: "Всякий возврат к Фрейду, который составляет предмет преподавания, достойный этого имени, произойдет только таким путем, посредством которого самая сокрытая истина обнаруживает себя в революциях культуры. Этот путь - единственное образование, которое мы претендуем передать тем, кто за нами следует. Оно называется стилем" [5, 458]. Такая установка предписывает аналитику достижение максимального культурного уровня, а также овладение лингвистикой и смежными с ней дисциплинами, пренебрежение которыми способствовало снижению интеллектуального уровня психоанализа после Фрейда. "Ибо нет ни одной более или менее изощренной формы стиля, - говорит Лакан в своем программном докладе в Риме, - в которую не устремлялось, бы бессознательное, не исключая стилистических фигур эрудитов, кончеттистов, прециозных, которыми оно так же не пренебрегает, как и автор этих строк, Гонгора психоанализа" [5, 521].

Характеризуя речь бессознательного, Лакан вспоминает "мыслительные фигуры" Квинтилиана и других античных риторов: перифразу, гиперболу, эллипс, отрицание, отклонение от темы и т. п., а также тропы: катахрезу, литоту, антономазию и т. п. Выявление стилистики бессознательного, закрепленного в синтаксисе невротической речи пациента, далеко не исчерпывает всех последствий, которые Лакан извлекает из своего врачебного опыта и из внедрения лингвистических моделей в психоанализ. Цепи "означающих", в которых объективируется бессознательное в ходе курса, захлестывают собеседника, происходит замыкание речевых цепей, вовлекающих в свою орбиту и говорящего и слушающего.

Речевые цепи подвергаются "скручиванию", и для их описания Лакан прибегает к топологической модели, известной в математике под названием "ленты Мёбиуса", скользя по которой аналитики выявляет ее невидимую часть, "изнанку". Прикалывание "плавающих", означающих "сбоку" разворачивает ленту в "лист Мёбиуса", субъект оказывается "положенным плашмя", бессознательное превращается в плоскость, а декартовская формула переосмысляется в свете этих образов и принимает вид: я мыслю там, где я существую [5, 516]. Речевые цепи могут быть описаны с помощью теории групп, теории множеств и других математических понятий. Мера интеллектуализации психоанализа, по Лакану, определяется' степенью формализованное и его исследовательских процедур.

Принципиальная возможность математизации психоанализа мотивирует его нетерпимое отношение к интуитивизму, "понимающему" методу, интерпретации и т. п. Интуитивизм Бергсона характеризуется им как "метафизика чревовещания" [5, 163]. Неменьшую неприязнь вызывает у Лакана "мантичеекое" искусство К. Юнга.

Отказ от "понимания" снимает необходимость учета интенциональной природы сознания, а вместе с ним и субъекта. И действительно, в топике бессознательного, разворачивающегося в горизонте символического, нет места для субъективности. Иронизируя по адресу американских неофрейдистов, создающих "социологическую поэму об автономном "Я", Лакан объявляет всякую теорию субъекта "блевотиной интуитивистской психологии" [5, 472], не учитывающей того факта,, что главной заслугой Фрейда было открытие "децентрации" индивидуального сознания. Благодаря тому, что мотивировка речевого поведения не осознается невротиком, бессознательное управляет речевым поведением, минуя функцию "я мыслю". Субъект, другими словами, не есть субъект высказывания. Содержанием бессознательного остается "общее место" фрейдистского человека - комплекс Эдипа, но оно осложняется, окутывается языковой субстанцией, которая представляет в глазах индивида социальную инстанцию. Вот почему второе основополагающее утверждение Лакана гласит: бессознательное есть речь "Другого", выступающего в качестве субъекта говорения. В рамках триады - "Ребенок-Мать-Отец", последний символизирует Другого, который регулирует обмен потребностями, происходящий в элементарной социальной ячейке - семье. Именно потребность в структуре желания, как его представляет Лакан, вводит в его концепцию, вопреки позитивистскому духу структурализма, спекулятивный привесок, разработанный Фрейдом в самой философской из его работ "По ту сторону принципа удовольствия", в котором психическое, а точнее - бессознательное, представлено как арена борьбы Танатоса и Эроса. Биологическая потребность в пище, питье и др. оказывается в своей сущности запросом любви, адресованным ребенком к матери, и выступает в роли маски желания. Так, мать в ответ на просьбу ребенка дать ему конфету, может сопроводить отказ лаской и тем самым удовлетворить его просьбу, то есть запрос любви.

Однако сохранность желания как фундамента психического сопровождается у Лакана очень существенными оговорками, которые внешне могут показаться преодолением некоторых положений Фрейда. Так, Лакан отказывается от понятия полового инстинкта как ведущего принципа человеческого поведения. Отдавая дань современной науке, когда даже биологи приходят к отказу от понятия инстинкта в силу его расплывчатости и неопределенности [1, 34], Лакан отводит половому инстинкту роль фонового цвета (т. е. лишенного собственного содержания), на котором разыгрывается драма борьбы за признание желания со стороны Другого [5, 851]. Говоря иными словами, и сведение бессознательного к языку и отказ от полового инстинкта существенно изменяют форму выражения психического, если использовать терминологию модных среди структуралистов копенгагенских глоссам антиков (Л. Ельмслев).

На вопрос о том, меняется ли субстанция содержания бессознательного в структурном психоанализе, приходится ответить отрицательно, поскольку сохранным остается главный сюжетный узел сценария бессознательного поведения - комплекс Эдипа, разворачивающийся в горизонте символического.

В своей символической функции Отец выступает не в физическом обличий, образ которого подвергался ребенком интроекции, но как Имя отца, символизирующего Закон. "Истинная функция Отца, - утверждает Лакан, - соединение желания и Закона" [5, 824]. Таким образом, содержательные характеристики бессознательного остаются в структурном психоанализе теми же самыми, что и у Фрейда, что как раз и соответствует намерениям Лакана.

Гораздо более трудный вопрос встает теперь, когда мы выявили в лакановском человеке наличие двух слоев - "воображаемого" и "символического". Вопрос состоит в том, каким образом соединяются между собой эти два слоя? Как Имя отца соединяет желание и Закон? Таким соединительным звеном в концепции Лакана оказывается фаллус, исполняющий роль фундаментального означающего. Очень четко эту мысль сформулировал Лакан в докладе "Значение фаллу-са", прочитанном в 1958 г.: "Фаллус - это привилегированное "означающее" той отметки, которая обозначает место соединения логоса и возникновения желания" [5, 692]. Открытие ребенком наличия фаллу-са у отца и у себя, отсутствие оного у матери и вытекающие отсюда последствия хорошо знакомы всякому из учения Фрейда. Лакан в подкрепление своего тезиса привлекает обширнейшие факты из архаических слоев культуры, так или иначе имеющие отношение к фаллическому культу.

Однако фаллус в роли фундаментального означающего не являет себя в обнаженном и неприкрытом виде. В подавляющем большинстве случаев он оказывается скрытым значением, заслоненным другим означающим или, наоборот, он сам скрывает значение, подлежащее выявлению. "Фаллус есть "означающее" самого откровения (Aufhebung), которое он открывает (инициирует) своим исчезновением. Именно поэтому демон Целомудрия возникает в тот самый момент, когда в античной мистерии фаллус подвергается откровению (ср. знаменитую живопись виллы Помпея)" [5, 692]. Фаллус оказывается, таким образом, и сокрытой, метафорически замещенной реальностью Нуса и Логоса и, наоборот, "означающим", с которым отождествляет себя желание. Таким образом происходит смещение фундаментального "означаемого" фаллуса и превращение в главное "означающее" абсолютно Другого, которое выступает в двух ипостасях Имени Отца, символизирующего и Закон и Бога. После фиксации психического на образе собственного тела происходит вовлечение в сферу психического маргинальных эрогенных зон, не имеющих зрительного эквивалента. В совокупности они составляют "ткань" ф.антазмов, ткань, являющуюся подкладкой, не имеющей "лица". Центр символического горизонта, или "я" Отца, или законодателя, накладывается на интроецированный образ собственного тела. "Отец" как законодатель в своем предельном проявлении'-это и есть бог, абсолютная субъективность, абсолютный "Другой", в говорении которого высказывание никуда не отсылает, благодаря нерасторжимой слитности означающего и означаемого. Высказывание есть означаемое. В связи с этим Лакан привлекает не Новый, но Ветхий завет и тревожит тень законодателя Моисея. Однако, не без горечи замечает он, "могила Моисея так же пуста для Фрейда, как могила Христа для Гегеля" [5, 818]. "Пустота могилы бога" и законодателя означает, что отсутствует "означающее", которое представляет субъекта для другого "означающего". Абсолютно Другой, высказывание которого совпадает с "означаемым", равен s. Тогда формула предельной субъективности принимает форму записи:

Если отбросить это математизированное шаманство, перескочить через пассажи "Текстов", не поддающиеся прочтению, - то все это можно истолковать примерно так. В условиях, когда "бог умер", субъект не имеет точки опоры для отожествления с чем-то над ним стоящим, и вместо субъективности, или по Фрейду "Сверх-я", зияет дыра (расколотость) в системе бессознательного. Его место занимает фаллус, символ голого наслаждения. И с помощью виртуозного диалектического трюка Лакан низводит теологическую проблематику до отождествления мнимости Абсолютно Другого, равного √-1, с отсутствием фаллуса, равного также √-1 у объекта желания [5, 822]. Происходит совпадение психологической и теистической децентрации (то есть упразднения) субъективности в символическом слое личности. А коль скоро в отношениях с другими реализуется схема борьбы господского и рабского сознания, не удивительно, что в докладе "Ниспровержение субъекта и диалектика желания" (1960 г.), положения которого мы только что привели, содержится утверждение: "Аналитический опыт свидетельствует, что кастрация есть то, что во всяком случае регулирует желание как нормальное, так и анормальное" [5, 826]. Страх перед Другим принимает форму комплекса кастрации. Несколько шаржируя Лакана, можно сказать, что борьба сознаний протекает как. борьба фаллусов.

Медицинские последствия отождествления имени Отца с законом и выявление его знаковой (фаллической) природы состоят в том, что психоз отныне рассматривается как результат нехватки в системе бессознательного у психотика фундаментального "означающего" - Имени отца, или Другого в его земной ипостаси. Поскольку же Имя отца символизирует и Закон желания, Лакан прибегает к переводу фрейдистского понятия отрицания, отклонения (фр. rejet) на язык юридической практики и говорит об утрате права за просрочкой (forclusion) Имени отца. Утрата прав Имени отца знаменует собой "провал" фаллической метафоры и означает не голое отрицание, но воздержание от принятия во внимание опасности Кастрации, неприятие Имени отца как Другого, оспаривающего предмет желания психотика [5, 575]. Такова центральная мысль лакановской работы "О возможной трактовке психоза", в которой анализируются известные мемуары Шребера. Чтобы пояснить различие, которое существует между объявлением утраты прав и вытеснением, которое напоминает это явление, приведем пространное объяснение ученика Лакана С. Леклера: "Если мы представим себе опыт как ткань, то есть буквально как кусок материи, сотканной из перекрещивающихся нитей, мы можем сказать, что вытеснение имело бы вид разрыва или прорехи, при всей ее значительности поддающейся штопке, простой или художественной, тогда как утрата прав имела бы вид зияния, обязанного своим происхождением самой ткани материи, одним словом, изначальной дыры, которая никогда не могла бы обрести свою собственную субстанцию, потому что она сама есть не что иное, как субстанция дыры, и в силу этого ее можно было бы заполнить (всегда несовершенным образом) только, говоря словами Фрейда, каким-нибудь "куском" (цит. по Т. Palmier [8, 88]). Частным случаем "изначальной дыры", зияющей в ткани бессознательного, или в "листе Мёбиуса", может быть отсутствие отца или матери и, таким образом, психоз может быть мотивирован чрезвычайно просто - неблагополучием семьи, в которой рос пациент.

На этом можно закончить изложение принципов структурного психоанализа. Чтобы выполнить обещание, содержащееся в заглавии статьи, нам следует кратко перечислить противоречия, содержащиеся в учении Лакана. Главное противоречие в общем позитивистского по своему духу учения структурного психоаналитика состоит в использовании гегелевской философии, того фрагмента концепции немецкого философа, который использовали экзистенциалисты - схемы борьбы господского и рабского сознания (Характеризуя экзистенциалистскую полосу философского развития во Франции, связанную с философией Сартра, Деррида пишет: "Понятие нехватки, связанное с желанием и с инстанцией Другого в рамках диалектики раба и господина, начинало господствовать на французской идеологической сцене" ( J. Dеrrida, Marges de la philosophic Paris, 1972, p. 138)). Великолепно всписывающийся в общее место фрейдизма "комплекс Эдипа", включающий в себя момент борьбы с Законом, персонифицированным Отцом, борьбы за признание желания, позволяет Лакану использовать гораздо активнее, чем другим психоаналитикам, самую спекулятивную из работ Фрейда "По ту сторону принципа удовольствия". Второй "герой", "другой сцены", как называл Фрейд бессознательное - Танатос, играет не менее важную роль в структурном психоанализе, чем Эрос. Только недостаток места не позволяет нам сообщить здесь, какую роль отводит Лакан инстинкту смерти и отцеубийству в своем учении. Этой теме был посвящен его доклад "Агрессивность в психоанализе" в 1948 г. [5, 101-125].

Гораздо большее значение, чем содержательная характеристика этого момента учения Лакана, имеет, однако, оценка мировоззренческой его стороны. Дело в том, что вторую ипостась лакановского человека, изнанку развернутого в плоскость и сотканного из речевых цепей бессознательного составляет "бытие-к-смерти". Смерть - истина, дополняющая воображаемое и символическое лакановского человека, истина, подлежащая вытеснению. Именно смерть как истину человеческого бытия персонифицирует врач-психоаналитик, замещающий собой Другого (Отца), призванный открыть пациенту его смертную природу. Так, проделав структуралистский зигзаг, Лакан возвращается на "круги своя" - в лоно философской психологии (Л. Альтюссер называет парадоксальными и "чуждыми сциентистскому предприятию* Лакана его ссылки на Гегеля и Хайдеггера [2,96]). Поэтому "Тексты" производят впечатление не синтеза, покоящегося на едином принципе, пронизывающем все его части, а мозаики, составленной человеком, располагающим большой философской культурой. Говоря языком самого же Лакана, "Тексты" недостаточно "параноичны", ибо в "Послесловии", написанном Ж. Миллером, прямо говорится, что "Лакан разрабатывает теорию единственной идеологии: идеологии современного "Я", то есть параноического субъекта научной цивилизации" [5, 894].

Говоря другими словами, структуралистическая концепция психического у Лакана имеет экзистенциалистский привесок (или параграмму - букв, написанное рядом е.), который свидетельствует о наличии разрыва между формалистическими тенденциями его метода, отвергающего интуицию, понимание как ненаучные приемы исследования, и практикой Лакана-врача, имеющей дело с живым субъектом. И хотя Лакан-структуралист "вытесняет" эту истину из своего структурализма, она присутствует (в виде оговорки?) в докладе "Ситуация психоанализа и образование психоаналитика в 1956", произнесенном после программного Римского доклада. Не пытаясь анализировать эту оговорку, мы приведем ее и тем закончим наше сообщение: "Мы повторяем нашим ученикам: "Остерегайтесь понимать! и оставьте эту тошнотворную категорию г-ну Ясперсу и компании. Пусть одно из ваших ушей оглохнет, а другое превратится в слух. Пусть оно слушает звуки или фонемы, слова, выражения, изречения, не упуская пауз, скандирований, периодов и параллелизмов, ибо именно в них слово за словом приготовляется та версия, не имея которой аналитическая интуиция (разрядка наша. - Л. Ф.) остается без опоры и предмета" [5. 471].

Не является ли это высказывание признанием целемерности языкового поведения субъекта и косвенным признанием правомерности интуиции, понимания как средств его постижения? По-видимому, да. Это и заставляет думать, что структурный и "понимающий" методы стоят не в отношении взаимного исключения, но, скорее, взаимного дополнения, что охотно признают не чуждые философии структуралисты (Ж. Деррида и др.).

35. The Principles and Contradictions of J. Lacan's Structural Psychoanalysis. L. I. Filippov

Institute of Philosophy, USSR Academy of Sciences, Moscow

Summary

J. Lacan's structural psychoanalysis is an attempt at superimposing the models and formalizing schemes worked out in linguistics and mathematical logic upon classical psychoanalysis. The formalization of psychoanalytical experience, which lends spirit to the work of Lacan the theoretician, is at variance with the work of Lacan the practitioner. In Lacan's teaching the intellectualization of psychoanalysis, entailing the overthrow of the subject, is mechanically combined with an actual acknowledgement of the purpose-fulness of the subject's speech behaviour and an indirect acceptance of the lawfulness of intuition and comprehension as means of describing it. These contradictions are brought to light in the present paper.

Литература

1. Шовен Р., Поведение животных, М., 1972.

2. Althusser, L., Freud et Lacan. La nouvelle critique, 1964-1965, № 161 - 162.

3. Ducrot, O., Todorov, Т., Sperber, D., Safouan, M., Whal, F., Qu'est-ce que le structuralisme? Paris, 1968.

4. Jacobson, R., Deux aspects d u langage et deux types de L'aphasie. Les Temps modernes, 1962, 188.

5. Lacan, J., Ecrits, Paris, 1966.

6. Leclaire, S., L'Inconscient. Les Temps modernes, 1961, 183.

7. Nadeau, M., Histoire de surrealisme, Paris, 1964.

8. Palmier, J., Lacan, Paris, 1972, p. 37.