Предисловие ко второму тому

Во второй том монографии входят три ее тематических раздела: четвертый, характеризующий своеобразие активности бессознательного в условиях измененных состояний сознания (сон нормальный, сон гипнотичеcкий); пятый, посвященный проблеме проявлений бессознательного в клинической синдроматике, и шестой, в котором обсуждается роль бессознательного психического в структуре художественного восприятия и творчества.

Объединение этих очень, казалось бы, по-разному ориентированных направлений мысли в рамках одного и того же тома может показаться на первый взгляд искусственным, лишенным какой-либо оправдывающей подобное объединение общей идеи. Однако это не так. Чтобы эту объединяющую идею точнее определить, следует обратиться к одному из наиболее своеобразных разделов общей теории бессознательного: к концепциям, согласно которым активность бессознательного, неустранимо участвуя в формировании повседневного поведения и повседневной речи, сохраняет вместе с тем функцию порождения и специфических для нее форм выражения, оказывается способной звучать - при наличии определенных условий - также на особом "языке", не идентичном языку собственно сознания, т. е. формализованной, логически организованной, рационально построенной речи.

Хорошо известно, что эта проблема "специфического языка" бессознательного занимает в психоаналитической литературе довольно видное место. Ее корни уходят еще в старые работы З. Фрейда, в которых впервые было указано на существование закономерных связей между активностью бессознательного и специфическими формами осознаваемой речевой продукции (оговорками, очитками, остротами и т. п.). В дальнейшем эта идея была значительно расширена в связи с ее использованием в психосоматической медицине (рассмотрение определенных заболеваний и клинических синдромов как символического "языка тела", в котором находят свое выражение несознаваемые формы психической деятельности, душевные движения, по тем или другим причинам лишенные возможности экспрессии в поведенческих актах и нормальном общении). Наконец, в самые последние годы, главным образом в результате работ Ж. Лакана, были предприняты попытки еще более углубить идею связи бессознательного с речью. Эти попытки предпринимаются под характерным лозунгом "назад к Фрейду". Но в действительности они представляют собою не движение вспять, возвращающее нас к известным исходным утверждениям Фрейда, а скорее резко заостряют эти утверждения и дают им, если не всегда достаточно убедительное, то, во всяком случае, нередко весьма эффективное дальнейшее развитие. Ибо для Лакана выражение бессознательного в речи - это отнюдь не более или менее случайный (как для Фрейда) прорыв "языка бессознательного" сквозь ткань, сквозь преграды и завесы рационально контролируемых вербализаций. Для Лакана отношения между бессознательным и речью гораздо более сложны и интимны, ибо для него "бессознательное структурировано как язык", а "бессознательное Субъекта - это речь Другого".

Мы не будем сейчас задерживаться на этих парадоксально звучащих, нелегко постигаемых утверждениях. Соображения и материалы, позволяющие их в какой-то степени расшифровывать, содержатся во вступительной статье редакции ко второму тематическому разделу монографии и во многих статьях этого раздела, и, возможно, читателю они уже знакомы. Для нас представляют сейчас основной интерес не столько те общие интерпретации, которые дают идее специфического "языка бессознательного" психоанализ и другие сходно ориентированные концепции, сколько сама эта идея, степень ее обоснованности, доводы и факты, позволяющие ей - невзирая на всю силу и резкость критики, которой она неоднократно подвергалась - упорно не сходить со сцены на протяжении десятилетий. Важно также разобраться, если мы с этой идеей в той или другой степени согласимся, в качественном разнообразии форм, которые "язык бессознательного" может в разных условиях принимать. Попытки ответов именно на эти вопросы и стоят в центре внимания многих авторов, труды которых составляют в совокупности настоящий, второй том монографии.

Стремление, например, понять сновидения как психическую продукцию, в которой на основе особых принципов находят свое выражение не только те содержания душевной жизни, которые в состоянии бодрствования ясно осознавались, но и содержания, в этом состоянии вытеснявшиеся, породило литературу поистине безбрежную. Тонкие подчас наблюдения оказываются смешанными в ней с домыслами, фантастикой, мифами, и отфильтровывание в этом разнородном материале того, что может рассматриваться как элемент строгого научного знания, дело нелегкое. И тем не менее уйти от проблемы отражения в сновидениях - отражения на их "специфическом языке" - активности бессознательного было бы недопустимым. Те, кто к подобной позиции ухода от трудной проблемы призывают, должны ясно понимать, что они предлагают всего лишь движение по линии наименьшего сопротивления. При этом надо учесть, что именно здесь, в проблеме связи сновидения с бессознательным, накоплено уже немало данных о формах и даже закономерностях и функциональной роли, которыми динамика подобных связей объективно характеризуется.

Сходным, принципиально, образом обстоит дело и с выражением бессознательного в клинических картинах. Широко известная концепция "языка тела", постулирующая тенденцию бессознательного к символическому выражению в патологических синдромах, обоснованно подвергается серьезной критике во многих статьях пятого раздела, однако сам факт глубокого влияния душевной жизни во всей ее структурной сложности, т. е. ее как осознаваемых, так и неосознаваемых компонентов, на течение болезней неоспорим. Задача здесь заключается в том, чтобы уточнить так долго ускользающие от нас объективные законы этих влияний. Решая же эту задачу, мы тем самым лучше поймем не только психофизиологические механизмы, на основе которых реализуется связь бессознательного с "телом", но и формы, в которых бессознательное дает о себе знать как о клиническом факторе, т. е. определим, на каком же специфическом для него "языке" оно в условиях клиники иногда громко и открыто, иногда тихо и завуалированно говорит.

Наконец, - художественное творчество. Во вступительной статье к шестому разделу мы пытаемся подробно обосновать, почему отнюдь не является преувеличением даже такая решительная формулировка, как "бессознательное пронизывает все творчество, присутствует на всех этапах художественного восприятия". Вместе с тем явилось бы грубой ошибкой, упрощающим толкованием "сведение" художественного творчества только к активности бессознательного (довольно часто провозглашаемый тезис буржуазной эстетики), т. е. стремление исчерпать создание художественных образов лишь теми элементами психики, лишь теми мотивами и ценностями, которые, определяя душевную жизнь художника, остаются им неосознанными. Легко, однако, понять, что такое синтезирующее и одновременно разграничивающее понимание ролей, выполняемых в актах художественного творчества сознанием и бессознательным, вновь возвращает нас к проблеме специфических особенностей выражения бессознательного в искусстве, т. е. по существу к "языку", на котором оно в искусстве говорит.

Эти соображения объясняют, как нам кажется, логическую связь, существующую между такими, казалось бы, далекими друг от друга проблемами, как сновидения, клинический синдром и генез художественного образа. Если мы попытаемся подойти к этим проблемам с позиций теории бессознательного, то оттенок парадоксальности их взаимосвязи утрачивается и, напротив, возникает представление об их смысловой увязанности и даже более того - об их взаимной дополнительности. Такое понимание и было положено в основу отбора материалов, составляющих второй том монографии. Как читатель увидит, во всех тематических разделах этого тома усилия авторов большинства статей направлены на возможно более точное определение тех особенностей "языка бессознательного", на котором последнее говорит в условиях сновидного снижения уровня бодрствования, болезни и попыток художника материализовать творимые им образы.

В четвертом тематическом разделе особое внимание обращается при этом на функциональную роль сновидений и на связанную с ними активность "невербального мышления". Как важный элемент этой роли рассматривается тенденция к нейтрализации ("примирению") мотивационных конфликтов. Во многих статьях пятого раздела критически обсуждается проблема "психологической специфичности" клинических синдромов и их отношения к функции символического выражения вытесненного. В материалах шестого раздела анализируются процессы, способствующие формированию "правды искусства", понимаемой как черта творчества, особенно зависящая от неосознаваемых факторов последнего.

Легко заметить, что все это - проблемы одного и того же по существу общего плана - форм выражения бессознательного, его своеобразной феноменологии, и поэтому неудивительно, что в процессе их анализа можно во многих случаях подметить сходство и направлений и целей. Означает ли это, однако, что проблема "языков" бессознательного исчерпывается этим ее феноменологическим аспектом? Думать так, значило бы совершить серьезную ошибку.

Когда психоанализ говорит о специфическом языке бессознательного, то - безотносительно к тому, идет ли речь о "языке сновидений", "языке тела" или "языке искусства". - в основу теории всех этих проявлений кладется "постулат символики", согласно которому одной из характернейших особенностей бессознательного является порождение им символических фигур, образов, за которыми скрыты неосознаваемые переживания. Этот процесс формирования символов объявляется функцией, присущей бессознательному исходно, первично.

При таком понимании символический характер проявлений бессознательного, естественно, объясняется способностью создавать символические образы, совсем как у Мольера: "мак усыпляет, потому что он обладает усыпляющей силой". Что касается нас, то во вступительных статьях к тематическим разделам настоящего тома мы пытаемая показать, что символический характер продукции (бессознательного достаточно хорошо объясняется своеобразием психологических условий, в которых эта продукция создается. Так, символику сновидений мы рассматриваем как форму связи между психологическими содержаниями, являющуюся единственно возможной в рамках чувственно-конкретного (бессловесного) мышления, поскольку последнее не использует связи логические. По существу, это - псевдосимволика, т. е. символика, возникающая лишь потому, что любой образ, сформировавшийся в условиях аналогичного мышления, является "символом". Сходным образом объясняется и "символика тела" (достаточно в этой связи вспомнить об идее "раковых отношений", изложенной И. П. Павловым в его споре с П. Жанэ о природе истерии).

Без занятия, поэтому, правильной позиции в отношении "постулата символики" адекватное понимание "языков" бессознательного заранее исключается.