Предисловие к русскому изданию

Появление этой книги в русском переводе вслед за моей предыдущей книгой "Глаз и мозг" - чрезвычайно высокая честь для меня. Я очень благодарен профессору А. Р. Лурия, с которым имел удовольствие несколько раз встречаться раньше, за участие в издании первой книги и доктору А. И. Когану за перевод книги "Разумный глаз".

Мне доставляет большую радость мысль о том, что люди, живущие в Советском Союзе, разделяют со мной интерес к проблемам, которые я попытался рассмотреть в этой книге.

Все мы обладаем способностью воспринимать предметы и явления; все мы стремимся понять то, что видим. "Понимать" - значит видеть вещи определенным образом, но нельзя "видеть" не понимая. В английском языке слово "see - видеть" имеет два значения: зрительно воспринимать что-либо и понимать что-либо. Так, например, можно сказать: "I see my wife's hat - Я вижу шляпку, принадлежащую моей жене" и "I see my wife's problem - Я понимаю, как трудно приходится моей жене".

Удивительно, как часто в языке встречаются феномены, наводящие на мысль об аналогии между языком и мышлением. Правда, такие сравнения, как хорошо знают философы, бывают обманчивы. Но двоякое употребление слова "видеть" ведет нас не к обманчивой аналогии; напротив - здесь проявляется глубокая связь между восприятием и мышлением, поскольку видеть вещи и явления можно лишь в ходе процесса, аналогичного решению задач. Все "сенсорные факты" - ощущения - суть вопросы, задаваемые мозгу рецепторами, а все восприятия - ответы, иногда верные, иногда неверные.

В этой книге я предлагаю рассматривать (а это слово - "рассматривать" - тоже имеет двойственный смысл!) наши восприятия внешнего мира как гипотезы, по существу сходные с гипотезами научными, но "формулируемые" вне языковой, математической или логической символики. Предполагается, что перцептивные^* гипотезы возникли задолго до появления речи человека вообще, а именно с зарождением таких форм жизни, которые оказались способными к активному использованию внешней среды. В некотором смысле мы, возможно, видим мир как бы сквозь опыт восприятия древних биологических видов. Можно принять, что внешний мир в наше время во многом остался сходным с древним миром, поскольку древний опыт восприятия и поведения полезен и сегодня; но в то же время мир изменился радикально - это следует хотя бы из того, что человек создал такие "предметы", которые нельзя увидеть, и даже такие предметы, которые зрительно воспринимаются не такими, каковы они есть, а как нечто совершенно иное. В последнем случае речь идет о картинах. Картины не были известны ни одному из биологических видов, предшествовавших человеку; это - исключительно человеческое творение.

^* (Восприятие и перцепция - синонимы; раньше употреблялся еще термин "апперцепция" - активное восприятие, в отличие от "пассивной перцепции"; автор, однако, считает восприятие всегда активным процессом, связанным с построением гипотез о предметах и явлениях. Эта точка зрения, по-видимому, вполне обоснованна. - Прим, перев.)

В картине отражены индивидуальные "перцептивные гипотезы" художника, и поэтому картина - окно, через которое мы можем заглянуть в интимный мир художнического восприятия мира. Картина чрезвычайно странный предмет; в одно и то же время это и обычный кусок бумаги или холста, покрытый красками, и нечто совсем иное - отображение предметов, существующих в ином пространстве и времени или даже вовсе не существующих. Картины пробуждают* тасуют и меняют наши представления, наши перцептивные гипотезы, с помощью которых мы видим и понимаем мир вещей и событий. Поэтому - при условии, что восприятие действительно сродни построению гипотез, - не удивительно, что искусство (которое столь сильно воздействует на эти гипотезы) во все времена оказывало немалое влияние на людей; недаром искусство всегда считалось близким волшебству. Но в этой книге я выдвигаю еще и другое предположение - о том, что по совсем иной линии искусство сродни науке.

В огромном фонде литературы по изобразительному искусству удивительно редко встречаются работы психологов и физиологов о значении искусства для науки. В поисках таких работ приходится возвращаться чуть ли не к периоду Возрождения; к сожалению, авторы того времени не имели в своем распоряжении необходимых фактов, поскольку экспериментальное исследование восприятия началось значительно позднее.

В психологических экспериментах повсеместно используются именно картины- изображения; это вряд ли правомерно, поскольку - если я прав - любая картина представляет собою перцептивный парадокс. Ведь всякий предмет является самим собой, и только картины имеют двойную природу, и потому они - единственный в своем роде класс парадоксальных объектов. Никто, кроме человека, не способен создавать (а может быть, и воспринимать) картины и любые другие символы. Именно сила, заложенная в символах, подняла мысль выше чисто биологических пределов, в которых зарождалось мышление; эта сила все еще до конца не познана.

Если верно, что появление картин-изображений привело к возникновению формальных символов языка и логики, то мы должны благодарить первых художников за то, что их творения дали начало науке. А теперь именно наука позволяет нам заглянуть в механику человеческого восприятия, в перцептивные механизмы, с помощью которых мы видим и понимаем друг друга.

Я уверен, что далеко не все будут согласны с моими выводами, но ведь единогласие гораздо менее важно, чем понимание реально существующих различий во взглядах. Спор вообще стимулирует развитие мысли, не говоря уж о том, что взгляды другого человека могут послужить для развития собственных воззрений. Я надеюсь, что мысли, которые я старался выразить и развить в этой книге, послужат исходной точкой для конструктивного спора, в ходе которого мы, все вместе, сумеем увидеть окружающий мир и самих себя более ясно, а затем, по мере углубления нашей способности видеть, полюбим то, что увидим.

20 июля 1971 года