Глава 24. Сказки

Когда Фрейд и Юнг в 1910 году все еще были друзьями и коллегами, Фрейд будто бы просил Юнга пообещать, что тот никогда не откажется от сексуальной теории, потому что она "нерушимый вал" на пути "прилива черной грязи оккультизма". Тяга Юнга к сверхъестественному была всем известна. Когда дело дошло до второй части очерка "Трансформации" с его видениями и таинственной психической энергией, намерения Юнга стали еще яснее. Ференци увидел в этом (май 1913 года) "не что иное, как его тайное признание в оккультизме под прикрытием науки". И все же Фрейд не был таким яростным доктринером в отношении оккультного, как утверждает эта история о "приливе черной грязи" из мемуаров Юнга. Если бы Юнг продолжал считать сексуальное либидо величайшей жизненной силой, Фрейд, возможно, не возражал бы против того, чтобы он баловался вопросами сверхъестественного и необъяснимого - потому что самому ему это было не чуждо. В июне Фрейду стало известно, что его друг посвящает свои вечера астрологии, но это его не обеспокоило. "Я полагаю, - писал Юнг, - что однажды мы обнаружим в астрологии массу знаний, которые мы всегда интуитивно относили в ведение небес". Никаких отеческих упреков о "черных приливах" не последовало. Фрейд просто сказал, что обещает "поверить во все, что может выглядеть рационально", поскольку "стал скромнее" в отношении оккультизма с тех пор, как "пережитое Ференци преподнесло мне великий урок". Эти события с Ференци (о которых Юнг знал) произошли в 1910 и 1911 годах, когда Ференци увлек Фрейда в оккультную область, по крайней мере в соприкасающиеся с нею сферы, "передачу мыслей", или телепатию. Их переписка стала очень странной. Что-то во Фрейде хотело верить в невероятное. Его длительное увлечение магическими цифрами и судьбоносными датами, хотя он предпочитал объяснять это "научными" средствами, приводило в недоумение многих его последователей. Джонса, рационалиста религиозной нации, шокировали любые действия, связанные с верой в сверхъестественное. Телепатию тоже можно было включить в эту категорию - хотя бы потому, что те, кто занимался ею, часто увлекались призраками и спиритическими сеансами. Рамки этих феноменов были недостаточно четко определены. В 1910 году паранормальные явления - их было модно называть "загробной жизнью" или "невидимым миром" - все еще обладали какой-то научной вероятностью. Такие чудеса того времени, как беспроволочный телеграф и рентген, лишили людей ощущения того, что лежит в пределах нормального. Сэр Уильям Крукс, известный английский физик, который изобрел электронно-лучевую трубку, был тем же Уильямом Круксом, который верил, что танцевал с материализовавшимся духом по имени Кэти. Викторианские спиритуалисты со своим эктоплазмом и левитациями появились и к тому времени уже практически ушли, развенчанные, но кое-кто и остался. В частности, в Англии существовало Общество парапсихологических исследований, основанное в 1882 году представителями науки и церкви, чтобы предложить некий реальный компромисс для тех, кого волновали подобные вопросы. Общество издавало работы эрудитов, иногда скептически настроенных, и надеялось найти подтверждение бессмертия души, оставаясь в рамках "научных" взглядов. Передача мыслей была важной темой исследований. С энтузиазмом, который было уже невозможно представить несколько десятилетий спустя, епископы, ученые, философы и писатели начали вступать в общество. Фредерик Майерс, пророк общества, считал бессознательное "подсознательным 'я'" с мистическим оттенком, но его взгляды были эклектичными: так, три месяца спустя после опубликования в Вене работы Фрейда-Брейера по истерии он давал о ней лекции в Лондоне. В общество входили Шарко, Жане и Юнг. В 1911 году, уже в период его упадка, Фрейд получил приглашение стать его "членом-корреспондентом". Психолог Уильям Джеймс, друг Майерса и неуверенный сторонник идей о жизни после смерти, умер приблизительно в то же время, как раз когда Фрейд спрашивал у Джонса, что тот знает об этом обществе. Джонс с презрением ответил, что оно занимается "охотой на привидений", и добавил: "Непохоже, что ваши исследования очень поддерживают спиритизм, несмотря на страстную надежду Джеймса. Бедняга Джеймс! Мы даже не можем утешить себя, что он теперь все знает сам" Фрейда это не убедило, и на следующий год он передал в общество статью "Бессознательное в психоанализе". Впрочем, она заключалась в строгом изложении взглядов Фрейда на бессознательное, и ничто в этом не могло насторожить рационального валлийца. О переписке Фрейда с Ференци нельзя сказать того же. Сразу же по возвращении из Америки осенью 1909 года в их письмах стала упоминаться телепатия, что позволяет предположить, что интерес к оккультному, который в первую очередь испытывал Ференци, появился во время этой поездки. Возможно, оба они обсуждали телепатию в Вустере с Уильямом Джеймсом или Стэнли Холлом, который не верил в паранормальные явления, но был ярым скептиком, знакомым с бостонским медиумом Леонорой Пайпер, и много знал о фокусах вызывания душ умерших. В журнале "Эпплтонз" в 1908 году была опубликована его статья под названием "Духи и телепатия". После того как вся компания возвратилась из Америки, Фрейд и Ференци немного пробыли в Берлине и лишь потом отправились по домам. Возможно, Фрейд хотел встретиться там с Эммануилом, который в это время в очередной раз посещал Германию, а также со своим коллегой Карлом Абрахамом. Ференци, у которого в Берлине жил брат, отправился к ясновидящей, госпоже Зайдлер, на сеанс, и показал ей одно из писем Фрейда. Зайддер определила, что письмо каким-то образом связано с Веной, и упомянула о неудовлетворенности автора коллегами (что вполне подходило к Фрейду) и других мелочах. Маловато информации, как обычно бывает с ясновидящими, но этого было достаточно, чтобы Фрейд сказал "в этом что-то есть", даже несмотря на то, что он обратил внимание Ференци - который, похоже, этого не заметил, - что на марке была надпись "Вена". Нужно было соблюдать "полное молчание". Ференци, убежденный, что Зайдлер прочитала его мысли, послал к ней брата с новыми письмами. Полученные результаты не произвели на Фрейда большого впечатления, и вскоре Ференци принялся опекать другую ясновидящую из Будапешта, госпожу Елинек, которая сидела с ним в приемной, где витал отвратительный запах, и говорила ничего не значащие вещи. Фрейд опять остался равнодушен. Если бы он осудил за это Ференци, тот, возможно, перестал бы всем этим заниматься, но Фрейд не лишал его своей поддержки. Теперь Ференци заинтересовался телепатическим обменом между аналитиком и пациентом. В 1910 году, вскоре после посещения с Фрейдом Сицилии, он впервые послал ему материалы, представлявшие некоторую ценность. Пациентом был гомосексуалист. Ференци считал, что может объяснить, почему у пациента на кушетке возникают те или иные свободные ассоциации: его бессознательное получает информацию из бессознательного Ференци. 25 июля: "пациент ложится как обычно. Но тут же взволнованно вскакивает... "Что за черви у вас на кушетке?" Ференци объясняет Фрейду:

В тот день я имел половое сношение. Мне пришла в голову мысль, что неправильно использовать одну и ту же кушетку для работы и занятий любовью. Женщина, с которой я имел сношение, называет сперматозоиды червячками.

26 июля пациент описывает свою фантазию: "Я ложусь. Моя одежда пуста, как будто в ней нет никакого тела". Ференци до того читал газетную статью Анатоля Франса, где описывался сумасшедший, который надевал на шест одежду и усаживал ее в кресло. 16 августа пациент сказал "Солнце лежит на Луне, Луна - на звездах. Они совершают движения коитуса". До того другой пациент, типограф, рассказывал Ференци о книге, с которой работает. В ней гравитация и магнетизм отождествлялись с сексуальным притяжением. Типограф выразился так: "Солнце и Земля имеют друг с другом коитус". Фрейда все это убедило: эти наблюдения, "как мне кажется, наконец разрушают мои сомнения о существовании телепатии". Нужно было просто привыкнуть к этой идее. Ференци волновался, думая, что теперь на нем лежит ответственность за посвящение профессора в сферы оккультизма. Но интерес Фрейда был довольно слабым. Его интересовал скорее сам факт существования телепатии как аномалии в материи мира, а не ее конкретное применение. В какой-то момент он верил, но тут же начинал сомневаться. Когда Ференци написал ему (ноябрь 1910 года), что стал "великим прорицателем, то есть телепатом!", который видит мысли своих пациентов через собственные свободные ассоциации, Фрейд саркастически относит "эту потрясающую коммуникацию на счет того, что вы сами были медиумом" Ференци объявляет, что "будущая методология психоанализа" должна учесть эти открытия. Фрейд мягко отговаривает его "Я вижу, как судьба неумолимо приближается, - пишет он, - и я думаю, что именно вам предназначено ввести в науку мистицизм и тому подобные вещи... Но все же нужно попытаться замедлить этот процесс". Разумно, если учитывать, как неубедительны были все доказательства существования телепатии. В Великобритании скандал, связанный с телепатией, потряс Общество психических исследований. Ференци тихонько продолжал свою работу и собирал данные. В 1912 году он обнаружил лошадей, которые с помощью телепатии могли выполнять сложные математические вычисления - "извлекать квадратные и кубические корни, делить и вычитать большие числа" - во время "безупречных", как он считал, экспериментов. Фрейд не выражал своего мнения по поводу лошадей-математиков. Конечно, он понимал, что Ференци слишком увлекся. И тем не менее именно Ференци рассказал ему многое о телепатии. Только его слова производили впечатление на Фрейда, у которого не было собственного телепатического опыта. Однажды Фрейд сказал, что его жизнь была "особенно бедна в оккультном смысле". Он хотел слышать о таинственных верованиях от человека, которому доверял. То же было за двадцать лет до того с Флисом, который снился Фрейду, когда они с Ференци были в Сицилии. В 1913 году Фрейд так уверился в телепатии, что мог сказать на ежегодной конференции слова, которые наверняка заставили Юнга поморщиться:

У меня есть серьезные причины предполагать, что все имеют в бессознательном инструмент, с помощью которого можно истолковать то, что произносит бессознательное других людей.

Он говорил практически то же самое в "Тотеме и табу", истории цивилизации, только что вышедшей в свет. Это была вторая эксцентричная историческая драма Фрейда, в которой происхождение религии и цивилизации приписывается доисторическому убийству отца племени - автократа его угнетенными сыновьями. Ужас произошедшего оказал влияние на всех присутствовавших, и чувство вины и раскаяния неким образом изменило работу их мозга. Эти изменения передались следующим поколениям, и из этого внутреннего чувства вины появились социальный порядок и мораль. Фрейда не смущал тот факт, что к 1913 году традиционная биология начала отказываться от идеи, что какие бы то ни было "приобретенные характеристики" могут передаваться по наследству. Как в точности это произошло, Фрейд не объяснял, хотя говорил о каком-то психическом "аппарате" (или "инструменте", как он выразился на конференции). Фрейд предположил, что "бессознательное понимание" исторических событий (древнее убийство и то, что за ним последовало), "возможно, позволило следующим поколениям унаследовать эти эмоции". Кроме того, Фрейд использует здесь идею о передаче мыслей. Фрейд уделял телепатии не слишком много внимания. Он на время оставил эту тему, чтобы впоследствии когда-нибудь заняться ею, но так этого и не сделал. В другом источнике (статье, написанной в 1915 году) он говорит, что "удивительно, как бессознательное одного человека может воздействовать на бессознательное другого, не касаясь сознания. Это требует более тщательного исследования". Спорная книга "Тотем и табу" была единственным случаем, когда Фрейду удалось найти телепатии серьезное применение. "Наследие эмоций" явно передавалось подобно "коллективному бессознательному" Юнга. Но книга "Тотем и табу" весьма своеобразна и без того, так что ссылки на телепатию обычно из вежливости умалчиваются. Смелые догадки в этой книге с подзаголовком "Некоторые соответствия между психической жизнью дикарей и невротиков" - еще одно великолепно исполненное заявление Фрейда о своих взглядах. Этот труд менее автобиографичен и читается сложнее, чем "Толкование сновидений". Попытка Фрейда описать происхождение цивилизованного общества сделала эту книгу, как сказал Фрейд Джонсу, "самым отважным мероприятием, на которое я когда-либо шел... Да поможет мне Бог!". Используя современную антропологическую литературу и принципы психоанализа, он написал ряд очерков, в частности, кульминацию книги, четвертую главу, где утверждал, что описывает реальные события, в то же время то и дело защищаясь уклончивыми фразами. "Было бы так же глупо стремиться к полной точности в этих вопросах, как и несправедливо было бы настаивать на полной доказательности". Книгу считали провидческой или рискованно гипотетической, в зависимости от вкусов читателя. "Табу" Фрейд считал примитивные запреты, существующие в племени, в частности, запрет на инцест. "Тотем" - это священное животное, от которого, как считали члены племени, они происходили, и которое, по мнению Фрейда, изначально было человеком. Фрейд знал о табу, которые относились к тотему: тотемное животное нельзя убивать, а внутри клана мужчинам нельзя иметь сексуальные отношения с женщинами. Он был уверен, что в этом следует видеть запрет на два желания эдипова комплекса: избавиться от отца и спать с матерью. Что бы ни вызвало возникновение этих табу, это породило основной невроз людей и заложило основу (конечно, невротическую) религии, самоконтроля и всех остальных механизмов, составляющих современное общество. Все происходит от древней потребности сдерживать себя. Эти выводы похожи на анализ сна, но вместо того, чтобы представить свою работу в виде фантазии о человеческой расе - от этого она стала бы слишком похожей на работы Юнга, что было непозволительно, - Фрейд решил связать свои выводы с реальными событиями, которые происходили в примитивных "ордах" Дарвина или в отдельно взятом племени - неважно (если вспомнить замечание Фрейда о том, что он не стремится к точности). Этот аргумент неотделим от всего стиля книги. В следующем абзаце из автобиографии (1925) Фрейд вкратце пересказывает "Тотем и табу" и упоминает о двух элементах, игравших для понимания книги важнейшую роль: ритуальном убийстве тотема, который затем ели и оплакивали, и образе жизни в племенах Дарвина, в каждом из которых люди жили под управлением одного сильного, злобного и ревнивого самца:

Передо мной из всех этих компонентов образовалась следующая концепция или, я бы даже сказал, видение. Отец первобытного племени, будучи деспотом с неограниченной властью, забрал себе всех женщин. Сыновей, как опасных соперников, он убил или выгнал. Но однажды сыновья собрались и объединились, чтобы задавить числом, убить и сожрать отца, который был их врагом и в то же время их идеалом. После этого поступка они не могли распорядиться наследством, потому что мешали друг другу. Под влиянием этого, а также чувства раскаяния, они научились договариваться между собой. Они собрались в клан братьев с помощью правил тотема, которые были призваны, чтобы предотвратить повторение подобного действия, и совместно решили отказаться от владения женщинами, из-за которых убили своего отца. Им пришлось искать женщин из другого племени.

Тотемное поедание стало праздником в честь "страшного поступка", и именно от этого поступка произошло чувство вины человека (или "первородный грех")... который стал началом одновременно социального устройства, религии и этических ограничений.

Описывая это убийство и его последствия, Фрейд допускал, что указанное событие может быть вымышленным. Но ему очень хотелось считать это буквальной правдой, верить, что "первобытные люди действительно сделали то, что, как показывают все факты, намеревались сделать". Несмотря на все наукообразие, книга "Тотем и табу" производила впечатление какого-то детского желания, которое сохранялось до последнего предложения, где, "не претендуя на окончательность этих выводов", Фрейд выражает мысль - надежду, - что "к рассматриваемому случаю вполне можно применить слова: в начале было Деяние". Антропологи не относились к этому труду с должным уважением, но Фрейд оставался непреклонным и не обижался. Он смеялся, когда английский антрополог назвал его книгу "Сказкой просто так"*, и даже рассказывают, будто он говорил американскому ученику, что придумал эту историю в одно дождливое воскресенье. Такие шутки, возможно, помогали скрывать личные мотивы, потому что в его интересе к сыновьям, убивающим своего отца, отражается фантазия, в которой он представляет себя тем самым первобытным отцом, сыновья которого собираются убить его - особенно сын по имени Юнг. Убийство, инцест и происхождение человека были интересными темами для книги в 1913 году. Сегодня биологи относятся к табу на инцест более здраво, считая, что оно возникло из потребности гармонизировать социальное поведение. Фрейд счел бы эту точку зрения жалкой, но, скорее всего, она верна в отличие от его толкования. Объемная последняя глава, написанная Фрейдом в конце зимы - начале весны 1913 года, была связана с пациентами, которые в то время наперебой к нему обращались. Вскоре после окончания книги в мае он говорил Ференци, что работает по одиннадцать часов в день, то есть анализирует одиннадцать человек. Для человека, который считал себя обреченным в сорок, он дожил до пятидесяти семи в хорошей форме, если не считать жалоб на кишечник, которые не смогли смыть все горячие минеральные воды Карлсбада (В мае 1914 года, вскоре после того, как ему исполнилось пятьдесят восемь лет, Фрейд решил, что у него рак прямой кишки. Внутреннее обследование этого не подтвердило. "Так что я вернулся к жизни", - написал он Ференци). Зимой он по-прежнему играл в тарок по субботам и отдыхал в знакомых местах, в том числе по воскресеньям обедал в Кобленце, под Каленбергом.

Ему нравилось общаться с женщинами, возможно, гораздо больше, чем раньше, потому что теперь искушение становилось меньшей угрозой. Он получал удовольствие, которое оказывала ему Лу Андреас-Саломе, русская охотница за мужчинами, которая провела шесть месяцев в Вене с осени 1912 года по весну 1913 года. По воскресеньям они частенько вдвоем часами говорили в его кабинете. В феврале он рассказал ей о фантазии отцеубийства, о которой собирался написать в "Тотеме". Саломе, которую называли "почти сумасшедшей и почти гениальной", был пятьдесят один год. Это была крупная красивая женщина, вышедшая замуж за немецкого профессора (всю жизнь занимавшегося персидской филологией) потому, что он угрожал, будто покончит с собой. После этого она навсегда отказалась спать с ним. Другое дело умные молодые люди, которые все еще ее привлекали. В Вене у нее был роман с Виктором Тауском, одним из учеников Фрейда, "блондином с большой головой", который был на восемнадцать лет моложе ее. В общении с Фрейдом она предпочитала считать, что действует из более возвышенных мотивов. Ее интерес, как он заверял Ференци, был чисто интеллектуальным. Это была женщина значительная, "даже хотя все следы вокруг нее ведут в логово льва и ни один - наружу". Ему, как и всем остальным - Ницше, Рильке и другим, - нравилась именно ее компания, а не сложные рассуждения этой женщины по поводу психоаналитической теории. Всего через несколько недель после ее прибытия в Вену, когда она пропустила одну из его лекций в университете, Фрейд пишет: "Я как зачарованный смотрел на пустой стул, где должны были сидеть вы". Когда она приходила к нему по воскресеньям, чтобы поговорить о психоанализе и своих детских днях, он дарил ей цветы, однажды "розовые тюльпаны и бледную сирень", а в конце ее последнего визита в апреле - розы. Гражданская жена Эрнеста Джонса, Лоу Канн, тоже была любимицей Фрейда. Ее лечение от пристрастия к морфию и других проблем, одной из которых был Джонс, весной 1913 года подходило к концу. Фрейд знал то, что Джонсу было неизвестно, в том числе тот факт, что после анализа у Канн в Вене появился любовник, почти его тезка, Герберт Джонс, богатый поэт-американец. Конечно, психоанализ вмешивался в жизнь людей, как это и должно было быть. Фрейд анализировал Эльму Палос - в результате она потеряла желание выйти за Ференци и тот оказался с Гизеллой, ее матерью, хотел он того или нет. Фрейд как аналитик любовниц своих учеников имел над ними еще большую власть. Фрейд относился к Лоу, "драгоценности", с энтузиазмом. К лету, когда она решила порвать с Эрнестом, она "цвела" освободившись и стала ему "чрезвычайно дорога". Он рассказал Ференци, что "у меня появилось к ней очень теплое чувство с полным отсутствием сексуальности, что раньше бывало редко (видимо, это связано с возрастом)". От Фрейда редко можно было услышать о каких-либо теплых чувствах. В статье "Перенос любви", написанной в 1914 году, где Фрейд писал, что пациентка должна понимать, что влюбленность в аналитика - часть лечения, он говорил и об искушениях, с которыми сталкивается бедный аналитик, обязанный самоконтролем доказать ей, что ему можно доверять свои мысли и фантазии. Имел ли он в виду Лоу? Если и не ее, то уж во всяком случае других привлекательных женщин, которые были среди сотен пациентов, лежавших на его кушетке. В очерке чувствуется нотка грусти, когда Фрейд говорит о "несравненном очаровании" "женщины высоких принципов, которая признается в своей страсти", и высказывает предположение, что аналитика искушает не "грубо чувственное желание". Скорее более тонкое поведение, не явно сексуальное, может заставить мужчину забыться "ради приятного переживания". Подобно улицам красных фонарей в Триесте, для человека эта ситуация была испытанием, которое стоило выдержать. В 1913 году Эрнесту Джонсу пришлось смириться с Лоу, столь изменившейся после анализа. Он отнесся к этому стоически, признавшись Фрейду, что хотел обвинить во всем его ("мимолетное явление"), отправился в Будапешт, чтобы его проанализировал Ференци, навсегда уехал из Канады и снял в квартиру в Лондоне на улице Грейт-Портленд, к несчастью, всего в нескольких сотнях метров от медицинского района. Он оказался практически там же, откуда уехал почти пять лет назад. Канн, которая оставила его не сразу, помогла ему обставить квартиру. Фрейду Джонс сообщал о подробностях умирающей связи, как будто ждал от него одобрения, - рассказывал о том, как Канн принесла домой бездомного котенка, перекормила его, дала ему слабительное, а потом сделала клизму. Поскольку Джонс отнесся к этому недостаточно серьезно, она разозлилась и "три часа в качестве наказания заставила бегать по 'срочным поручениям'". Сначала ей понадобился специальный шприц, чтобы сделать котенку укол бромида. Потом - синильная кислота на случай, если животному станет так плохо, что его придется убить. "Она, несомненно, умеет удовлетворять и развивать склонность человека к мазохизму", - заявил Джонс, но если он рассчитывал на успокаивающий ответ Фрейда, то был разочарован. Кроме того, Джонс сообщал, что она по-прежнему принимает морфий. Каждый из пяти членов комитета получил в мае 1913 года от Фрейда в подарок маленькую старинную печать, которую можно было поместить в золотое кольцо. У него самого было такое кольцо с головой Юпитера. Когда Фрейд закончил книгу "Тотем и табу", часть членов комитета пригласила его на обед в Пратере, где ему подарили египетскую фигурку. Фрейд поставил эту фигурку перед тарелкой и назвал своим тотемом. Дело развивалось, но им все еще необходимо было чувствовать себя группой братьев во враждебном мире.

Вена продолжала жить своей жизнью - этот город кипел идеями, к которым имперские чиновники оставались глухи. Эмансипация не была предметом обсуждения для императора Франца Иосифа и его эскадронов бюрократов. Интеллектуалы и художники, которые стремились изменить старый подавляющий личность мир, находили слушателей только друг в друге. Это были и Фрейд с последователями, и Карл Краус, который впал в апокалиптическое настроение и объявил в "Факеле", что Австрия - это "экспериментальная станция для исследования конца света", и художники со странным восприятием мира, раздражавшим приверженцев традиционного искусства, такие как экспрессионист Оскар Кокошка, который утверждает, будто почувствовал приближение кризиса еще в 1910 году и понял "неожиданно и интуитивно", что "все человечество поражено неизлечимой болезнью". Угнетение человека было основой цивилизованного общества. Фрейд признавал власть и в то же время своими действиями ниспровергал ее. Правители Австро-Венгерской империи, равно как и любые другие императоры, естественно, одобряли угнетение. Их больше всего беспокоили отдельные неприятные случаи, например история с полковником Альфредом Редлером, отважным главой шпионажа империи, который, как выяснилось, продал России планы крепостей в Галиции и боевого порядка армии, подготовленные для вторжения в Сербию, в случае если империи придется защищать свои интересы на Балканах. Полковника-гомосексуалиста вынудили застрелиться, чтобы избежать суда, и он подчинился в мае 1913 года. На следующий год, когда началась война, эти планы оказались гораздо важнее, чем кто-либо предполагал. Ближе к концу 1913-го и в 1914 году Юнга беспокоили яркие сны и видения всеобщей катастрофы, которые, возможно, были свидетельством временного умопомешательства, но он счел их пророческими. Путешествуя поездом, он погрузился в транс и увидел, как Европа тонет в море крови и трупов. Конечно, Швейцария в его видении спасается. Во время этой поездки ему дважды снился один и тот же сон. Еще один сон, повторившийся трижды, изображал Европу, страдающую от мороза посреди лета. Среди льда он нашел куст винограда и накормил голодных. Юнг был не в себе. Он решил "отпустить себя" (по его собственному выражению) во время рождественского поста в декабре 1913 года. Началось исследование бессознательного, и он посещал подземный мир духовных героев и духовных друзей. Критики утверждают, что следующие несколько лет он страдал от шизофрении. До того как отправиться в эти путешествия, Юнг успел посетить еще один ежегодный психоаналитический конгресс в Мюнхене, который проводился в сентябре. Он и Фрейд находились в одном помещении в последний раз. На этом съезде Юнг снова был избран президентом международной ассоциации, причем многие фрейдисты воздержались. Однако эта должность к тому времени стала для него чисто формальной. В октябре он ушел с редакторского поста в "Ежегоднике" по причинам "личного характера, в связи с чем я считаю ниже своего достоинства обсуждать их публично", а полгода спустя, в апреле 1914 года, отказался от должности президента. "Итак, мое предсказание сбылось, - писал Джонс Фрейду. - Если у пса слишком длинный поводок, он им себя задушит". Фрейд к тому времени уже написал краткую и тенденциозную историю движения, датированную февралем 1914 года. Она была опубликована в "Ежедневнике". В этой работе Фрейд считает ересь Юнга менее важной, чем Адлера, и осуждает претензии "швейцарцев":

Дело в том, что эти люди уловили в симфонии жизни несколько культурных обертонов и тоже не смогли услышать мощной первобытной мелодии инстинктов.

Возможно, эта холодная и автократичная статья ускорила уход Юнга.

Не нужно удивляться субъективному характеру вклада, который я хочу сделать этой работой в историю психоаналитического движения, равно как и не стоит задумываться о том, какую роль играю в этом я. Ведь психоанализ - мое детище.

Правда, в одном случае Фрейду пришлось покривить душой, когда он сказал, что написал очерк "без каких-либо сильных личных мотивов". Текст противоречит этому утверждению, да и по крайней мере одному из друзей Фрейд сказал правду. В июне он писал Саломе, что он "намеренно дал каждому хорошую взбучку". Движение выжило. Расширение могло продолжаться. В Лондоне Джонс планировал обратить в свою веру образованных англичан, воодушевленный тем, как "журналы и литературные издания высшего класса" начали писать о психоанализе. Здесь информация распространялась не так эффективно, как в Америке, где профессор мог написать популярную статью, не подвергаясь за это осуждению. Лондонские журналисты увлеклись идеей таинственного "бессознательного", присутствующего в каждом человеке, хотя от темы секса они держались подальше. Журнал "Стрэнд" положительно отзывался о психоанализе в 1912 году в статье под модным названием "Любовь-это болезнь?". Когда в 1914 году в переводе Брилла появилась "Психопатология обыденной жизни", Фрейда провозгласили "Шерлоком Холмсом мозга". Такая вульгарность не производила впечатления на медицинский истеблишмент, у которого не было времени на Джонса (того предупредили в личной беседе, что, если он не уедет из Лондона, его подвергнут остракизму) или на неприличные теории Фрейда. На заседании Британской медицинской ассоциации в 1911 году доктор Дэвид Эдер, недавно увлекшийся психоанализом, описал случай истерии аудитории специалистов, состоявшей из девяти неврологов. Когда он дошел до темы секса, все вышли из зала. Невзирая на это, Джонс и Эдер в октябре 1913 года создали Лондонское психоаналитическое общество и назначили друг друга президентом и секретарем соответственно. К следующему январю частная практика Джонса уже процветала: он принимал ежедневно по восемь пациентов, что давало ему возможность зарабатывать шестьдесят-семьдесят фунтов в неделю - в 1914 году это означало неплохой достаток. Он рассказал Фрейду, что вскоре сможет жениться, "и это, как я надеюсь, станет следующим этапом моей жизни". В июне Лоу вышла замуж за другого Джонса в Будапеште, причем Фрейд был в числе приглашенных. Тем летом 1914 года дочери Фрейда Анне разрешили самой отправиться в Англию на отдых. Это была застенчивая и серьезная восемнадцатилетняя девушка, склонная к мечтательности и самопожертвованию. Она как будто с самого детства договорилась с отцом участвовать в его делах в ущерб своим собственным. В тринадцать лет она сидела в уголке на собраниях венского общества. Если бы ей разрешили, она бы поехала с отцом в Америку в 1909 году. Фрейд считал ее "немного странной", видел, как ее затмевает наиболее близкая по возрасту сестра Софи, и давал ей добрые советы, но не проявлял свою любовь в виде объятий и поцелуев - Фрейд всегда был скуп на такие нежности. Более нежные родители часто относятся к последнему ребенку не так сурово. Но Фрейд серьезно говорил с Анной о том, как вести себя разумно и смотреть жизни в лицо. У Анны были тяжелые взаимоотношения с Софи, которая была на два с половиной года старше и гораздо красивее. В 1912 году она была помолвлена с фотографом из Гамбурга, Максом Хальберштадтом. (Матильда вышла замуж еще в 1909 году.) Фрейд шутливо называл Анну своей "единственной дочерью". Сыновья были уже взрослыми и не жили дома. Возможно, Анна задумывалась о судьбе дочерей, которые становятся единственным утешением стареющих родителей. Во время помолвки Софи Анне было шестнадцать и она как раз заканчивала школу. Фрейд обещал, что покажет ей осенью и зимой юг. Она должна была несколько месяцев путешествовать вместе с тетей Минной, чтобы расширить кругозор и укрепить слабоватое здоровье. Но теперь это путешествие пришлось отменить, потому что приготовления к свадьбе требовали присутствия Минны. В буржуазных семьях традиции были нерушимы. Анна провела зиму в Мерано под присмотром дальней родственницы. И узнала, что не попадет на свадьбу Софи в январе 1913 года. Дошедшее до нас письмо от нее отцу из Мерано полно тревоги по поводу того, что у нее не получается быть "разумным" человеком, и она просит его помочь ей достичь этого состояния. Анна вознаграждается на Пасху 1913 года, когда Фрейд забирает ее из Мерано, чтобы она могла провести несколько дней в Венеции и Триесте. Наконец Анна стала его компаньонкой в путешествиях, как и мечтала. Самостоятельное путешествие в Англию в 1914 году было предпринято после того, как она сдала предварительные экзамены на должность школьной учительницы, и перед тем, как она начала работу осенью. Ей было восемнадцать лет, и она была на семь месяцев моложе, чем ее отец, когда он впервые в 1875 году пересек Ла-Манш и открыл для себя мрачную красоту Манчестера. Анна собиралась провести это время на юге Англии, в Суссексе, в "дамском заведении", а также с родственниками. Двадцать фунтов было выслано Сэму Фрейду, племяннику Зигмунда, в Манчестер, чтобы он выступил в роли банкира. Фрейду, похоже, не приходило в голову, что Эрнест Джонс распущенный холостяк, который объявил о своем решении найти жену, решил не ходить далеко и остановить свой выбор на дочери психоанализа. Лишь тогда, когда она прибыла в середине июля в Англию, Фрейд предостерег ее в письме, будто он знает "из самых надежных источников, что у доктора Джонса серьезные намерения ухаживать за тобой". Без сомнения, этим надежным источником была Лоу, новоявленная госпожа Герберт Джонс. Он сообщил Анне, что ей ни в коем случае не будет дана такая свобода выбора, как сестрам. С родителями она "жила и более близких отношениях, чем остальные", и Фрейд считал что ей "покажется гораздо сложнее принять такое жизненно важное решение без нашего - в данном случае моего - согласия". В письме Джонсу, который уже встретил ее с цветами по прибытии и отвез в место назначения, Фрейд писал: "Она не претендует на то, чтобы к ней относились как к женщине, потому что все еще далека от сексуальных желаний и довольно-таки холодна к мужчинам". В нем говорил отец, а не психоаналитик. Джонс ответил тоном человека, которого неправильно поняли, упомянув о "прекрасном характере" Анны и хитро добавив, что она, "несомненно, позже станет замечательной женщиной, если сексуальное подавление не причинит ей вреда". Он выразился дерзко, поскольку был крайне разочарован. Целая история психоанализа с Эрнестом Джонсом в роли зятя его основателя не состоялась. В конце июня 1914 года наследник австрийского трона, эрцгерцог Франц Фердинанд, плотный мужчина в тесной военной форме, посещал Боснию, в то время часть империи, чтобы выразить поддержку боснийцам в борьбе с соседями-сербами доставлявшими немало неприятностей. Больной туберкулезом молодой человек с револьвером убил его с женой в Сараево, надеясь помочь делу сербов. Фердинанд стал вторым погибшим наследником престола Австрии - за четверть века до того в Мейерлинге совершил самоубийство его кузен Рудольф. В парке Бадена, под Веной, оркестр прервал игру посреди мелодии. Серж Панкеев, который за неделю до того последний раз приходил к Фрейду на анализ, вспоминал, как возвращался с прогулки в Пратере и получил специальное издание "Нойе фрайе прессе" с этим известием. Фрейд в письме Ференци в то воскресенье говорил о последствиях, которые невозможно предвидеть, хотя казалось, что "личной заинтересованности тут немного". Но ослабевшая Австрийская империя, "изъеденный червями галеон", как кто-то ее назвал, решила поступить смело и наказать Сербию. Потребовался месяц угроз и ультиматумов на то, чтобы создать альянсы и втянуть в ссору всю остальную Европу. В это время, Юнг покинул международную ассоциацию, разорвав последнюю связь с фрейдистами, а аналитики из Цюриха ушли вместе с ним. "Итак, мы избавились от них, - писал Фрейд 26 июля Абрахаму, - от этого жестокого лицемера Юнга и его ханжеских попугаев". Страны уже начали мобилизацию. Генералы были практически готовы к войне. Фрейда охватило то же волнение, что и всю Вену. Он признался, что впервые за тридцать лет почувствовал себя австрийцем и хочет дать "этой не очень вселяющей надежды империи" еще один шанс. В Англии Джонс повез Анну с компанией на воскресную прогулку по Темзе. Он услышал о "всеобщем Армагеддоне" и вызвался сопровождать ее в Германию. В это время госпожа Герберт Джонс активно скупала морфий, заявляя, что он предназначен для раненых иностранных солдат. К началу августа все объявили друг другу войну. Анна смогла вернуться домой вместе с отъезжающим австрийским послом и его сопровождающими, которые плыли через Гибралтар и Геную. Вскоре Германия и ее союзники, Центральные силы, начали успешные сражения с русскими и французами. Что до Англии, Абрахам ободряюще писал из Берлина, что "мы можем положиться на Круппа и Цеппелина". Фрейда эти события захватывали так же, как и франко-прусская война, когда он учился в школе. Будучи в Гамбурге с Софи и ее мужем, сын которых, Эрнст, родился в начале этого года и стал его первым внуком, Фрейд писал Абрахаму, что когда он с семьей говорит о "наших" сражениях и "наших" военных займах, он иногда вспоминает о "разговорах о другой битве, которая после некоторого успеха закончилась ничем". Это, - писал он, - как "воспоминания прошлой жизни". Он имел в виду великую войну с Юнгом.