Глава 25. Война

Лу Андреас-Саломе росла в России с любящими ее братьями, и поэтому всегда чувствовала себя в безопасности с мужчинами, будучи уверенной в их добрых намерениях. "Неужели вы все еще верите, что все старшие братья такие хорошие?" - писал ей Фрейд в ноябре 1914 года. Она ответила из Германии, где тогда жила, что старшие братья во всем мире "все совершенно сошли с ума", вежливо добавляя, что причиной этого является то, что странам нельзя сделать психоанализ. Этот ответ был слишком прост для Фрейда с его пессимистическими взглядами на человеческую природу и убеждением, что у многих людей слишком слабый характер, чтобы психоанализ мог им помочь.

Я не сомневаюсь, что человечество переживет даже эту войну, но я точно знаю, что для меня и моих современников мир никогда не будет счастливым домом. Он слишком отвратителен. И самое грустное то, что все происходит совершенно так, как мы ожидаем от людей, опираясь на свои психоаналитические знания. Из-за такого отношения к человечеству я никогда не мог согласиться с вашим блаженным оптимизмом. Моим тайным выводом всегда было то, что раз мы не можем видеть самую развитую современную цивилизацию без груза огромного лицемерия, получается, что мы органически к ней не приспособлены. Нам приходится оставаться в стороне, а Великое Неизвестное, Он или Оно, таящееся за Судьбой, когда-нибудь повторит этот эксперимент с другим народом.

Фрейд добавил, что немцы, "возможно, потому, что [они] уверены в победе", ведут себя лучше остальных народов. Эту точку зрения он впоследствии изменил. Его сыновья тоже оказались вовлеченными в войну. Оливер до мобилизации учился на инженера-строителя и работал над строительными проектами. Когда-то Фрейд называл его "своей гордостью и тайной надеждой", но тот разочаровал отца, продемонстрировав признаки такого же навязчивого невроза, как и у самого Фрейда (Оливеру делали психоанализ, правда, не отец, в 1920-х годах. Его характер, по словам Фрейда, был безупречен, пока "не появился невроз и не сбил все цветы"). Двое других сыновей, Мартин и Эрнст, были военными с самого начала. К январю 1915 года капрал М. Фрейд уже сидел в окопах Галиции возле русского фронта. Фрейду не раз снилось, что их убивают, и он решил (поскольку сны - это исполнение желаний), что это говорит о его скрытом желании избавиться от детей, поскольку он завидует их молодости.

Анна продолжала жить дома. Она начала работать учительницей, переводила статьи с немецкого на английский и наоборот, рассказывала сны отцу и радовала его, став его ученицей внутри семьи. Отсутствие стремления к науке у сыновей огорчало Фрейда. Анна это компенсировала. Война сократила возможности путешествовать и количество пациентов. Очень немногие приезжали из-за границы. "Внешний мир", для проникновения в который была когда-то организована международная ассоциация, оказался еще более отдален, чем раньше. Джонс и Фрейд изредка обменивались письмами, которые пересылали через нейтральные страны. Осенью 1914 года известие о смерти Эммануила Фрейда шло до Зигмунда из Манчестера три недели (17 октября Эммануил Фрейд в восемьдесят один год погиб на железной дороге, выпав неподалеку от дома из движущегося поезда. Военная истерия Великобритании привела к яростным антинемецким настроениям по отношению к тем, у кого были немецкие имена и родственники. На их собственность посягали. Возможно, англофил Эммануил покончил с собой).

Теперь у Фрейда было больше времени для написания трудов. Он начал с Волчьего Человека, анализ которого длился с февраля 1910 года по июнь 1914 года. Это был последний случай, получивший подробное описание. Серж Панкеев вернулся в Россию еще до начала войны и жил в своем имении. Его имя в статье не упоминалось и стало известным только в последние годы. Волчьим Человеком он официально не был, равно как и его предшественник Крысиным Человеком, хотя в конце жизни Панкеев отвечал на звонки, говоря: "Волчий Человек у телефона". Статья, занявшая в "Стандартном издании" сто шестнадцать страниц, получила название "Из истории одного детского невроза". Написанная ближе к концу 1914 года, она была, как подразумевалось в заголовке, не полным отчетом о болезни Панкеева, а рассказывала только о детских событиях и их значении. Яркий рассказ о чувственной жизни ребенка был очередным подтверждением теории. Превратив несколько снов и воспоминаний в эротическую сказку, Фрейд прибегал к художественности в той мере, в какой считал нужным, как и в случае с детективной историей о сыновьях-убийцах из "Тотема и табу". Мастерство Фрейда как писателя и адвоката заставляло людей верить ему на слово много лет. Фрейд не ограничивал своей фантазии и не боялся самых невероятных сюжетов. Панкеев, богатый молодой человек, страдавший от депрессии и различных навязчивых симптомов, ходил от психиатра к психиатру, пока не попал к Фрейду. Он провел детство в роскошном доме в отцовском имении на юге России, где во внешний мир можно было попасть, отправившись по Днепру на речном пароходе в Черное море. Это была семья меланхоликов. Панкеев-старший время от времени лечился в немецких санаториях, а известный профессор Крепелин поставил ему диагноз маниакальной депрессии. Сестра Сержа Анна отравилась в 1906 году. Ей был двадцать один год, а ему девятнадцать. Два года спустя его отца нашли мертвым в гостиничном номере. Вероятно, он умер от передозировки веронала. После этих душевных травм Панкеев, которому было уже двадцать три, в январе 1910 года прибыл в Вену в сопровождении врача с револьвером и посвятил себя следующие четыре года кафе, барам, Пратеру и проституткам, в то время как Фрейд по часу в день анализировал его, не считая воскресений и летних месяцев. Проблемы Панкеева, что касалось анализа, брали начало в его детстве. По словам Фрейда, невроз его "совершенно обессиливал" и самостоятельно он не мог ничего делать, но есть данные, свидетельствующие об обратном, в частности, утверждения Панкеева в старости. В начале лечения Фрейд рассказал Ференци, что он взял этого пациента из-за его "навязчивых склонностей", под которыми он явно подразумевал его любовные похождения. Он действительно был очень активен в смысле женщин и вел, как говорил Фрейд с некоторым отвращением, "совершенно необузданную жизнь инстинкта". Кроме того, он страдал хроническим запором. Главную роль в анализе играл сон, который пациент вспомнил из детства. Панкееву было четыре года. Когда он лежал в постели, окно само собой открылось и он увидел шесть или семь белых волков, которые неподвижно сидели на ореховом дереве и смотрели на него. Он проснулся в ужасе. Уверенный, что за этим кошмаром кроется важное воспоминание, Фрейд восстановил событие из раннего детства пациента, которое, если оно верное и психоанализ проведен правильно, должно было объяснить происхождение проблем Панкеева. Русский не помнил этого эпизода. Фрейд сделал это за него на основе элементов сна и ассоциаций из анализа, в первую очередь, однако, полагаясь на свое собственное представление о том, что могло произойти и в творческой лихорадке Фрейда стало тем, что произошло. Откровение было точным и подробным. В 1888 году, когда Панкееву было полтора года, в летний день он (по словам Фрейда) увидел, как его родители занимаются любовью, в то время как он лежал на кроватке в их спальне. Выражаясь языком Фрейда, он стал свидетелем "первичной сцены" - родительского полового сношения. Акт был "повторен три раза", что само по себе удивительно. Вероятно, было пять часов утра. Их белье и простыни были белыми, и они занимались этим, как скромно выразился Фрейд, a tergo - то есть женщина в колено-локтевой позе, а мужчина стоит на коленях позади нее. Ребенок видел их гениталии. В конце концов он наделал под себя и привлек к себе внимание криком. Белые волки из его сна - это одетые в белое мать и отец. Не соответствующие друг другу числа (двое родителей, несколько волков) - это просто попытка бессознательного скрыть значение сна. Другие аномалии тоже были объяснены с помощью гибких принципов искажения сна Фрейда. Его умелое распределение данных в таком сочетании, чтобы придать им смысл - с точки зрения психоаналитика, - убеждало и истинных последователей, и просто любопытствующих. Но эта реальность больше похожа на сказку. Поза коитуса была выведена из страха Панкеева в детстве перед образом волка, стоявшего на задних лапах. Поэтому отец, который стоял на коленях за согнувшейся матерью, был якобы тем самым волком на задних лапах. При чтении рассказа Фрейда, который лишь вкратце описывает многие часы анализа, начинаешь ощущать величественную нелепость всей его концепции. Бабочка с желтыми полосками, которая в детстве пугала Панкеева, становится не только женщиной, разводящей ноги - потому что открывает и закрывает крылья, - но и символом римской цифры V, потому что именно в пять часов он видел, как его волки-родители занимаются любовью. Позже желтые полоски напомнили ему о груше, а Грушей как раз звали его няню, которую он однажды в два с половиной года видел моющей пол "с оттопыренными ягодицами", и этот вид взволновал его из-за связи с "первичной сценой". Одним из последствий этого стало пожизненное пристрастие к женщинам низшего класса. Так, в семнадцать лет он увидел, как крестьянская девушка стоит на коленях у пруда и стирает, и, как говорит Фрейд, "тут же влюбился в девушку с неодолимой силой" еще до того, как увидел ее лицо (еще один сказочный мотив - "Жил-был прекрасный молодой принц, который однажды проходил по деревне..." - к несчастью, он заразился от девушки гонореей). Его аналитик считал своего пациента ребенком с нарушенными отношениями с людьми, который видел мать как кастрированного волка (без видимых половых органов), а отца - как волка кастрирующего. Его беспокойство было направлено на проблемы с кишечником, которые, начиная с эпизода в кроватке, оставались с ним на протяжении всей жизни - равно как и отношение к мужчинам (слишком почтительное) и к женщинам (они обязательно должны были принадлежать к низшим слоям общества). Как Панкеев ко всему этому отнесся, согласно его собственным воспоминаниям, само по себе целая история. Он не поверил в сцену в спальне ("ужасно притянуто за уши"), он знал, что Фрейд не вылечил его - навязчивые желания и тревога не покинули его до конца жизни, - но в то же время Фрейд был для него "гением" с "очень серьезными глазами, которые вглядываются в самое дно души". Благодаря Фрейду, - сказал он, - он смог жениться на Терезе, няне из Мюнхена, в которую был влюблен. Фрейд стал для него отцом, которого ему не хватало, "новым отцом, с которым у меня были прекрасные отношения". В терминах психоаналитики это называется "позитивным переносом" - банальное, но, вероятно, вполне удовлетворительное объяснение того, как Фрейд помог Панкееву и многим другим пациентам. Он стал для них другом и советчиком. Даже среди психоаналитиков есть скептики, которые считают эту историю слишком фантастической, но для большинства она остается прекрасным музейным экспонатом, который лучше не трогать. Некоторые говорят о несоответствиях и общей невероятности. Среди довольно логичных вопросов (которые начали задавать лишь в последнее время) есть, например, такой: как наблюдатель может в подробностях видеть гениталии обоих людей во время сношения в позе "мужчина сзади"? Слышатся отголоски собственного детства Фрейда над кузницей. "Перед нами биография или автобиография?" - спросит критик. Но в психоанализе не существует однозначных ответов. Какой бы ни была истина, неспециалисту невероятное тройное сношение и очень хорошо заметные гениталии чем-то знакомы. Именно так все происходит в порнографии. После исследования Волчьего Человека Фрейд написал очень мало статей, основанных на материале конкретных случаев. Он стал заниматься теоретическими утверждениями и предположениями. Ранее в 1914 году в статье "О нарциссизме" он рассматривал, что происходит, когда созревает младенческая любовь к себе. В 1915 году, когда была написана книга о Волчьем Человеке (правда, опубликована она была лишь в 1918 году), Фрейд сел за серию статей по "метапсихологии" (по его собственному выражению). Война зашла в тупик, и иногда, как он писал Саломе, он чувствовал себя так же одиноко, как в первые десять лет, когда вокруг меня была пустыня; но тогда я был моложе и все еще был наделен неиссякаемой энергией и упорством.

Эта метапсихология, которой Фрейд посвятил больше десятка статей, была попыткой изучить мозг как абстракцию и создать общую теорию его деятельности. Таким образом, она знаменовала собой возвращение к той теме, которой Фрейд занимался, когда разрабатывал в 1895 году для Флиса схемы потоков психической энергии, а также писал странную последнюю главу "Толкования сновидений". В письмах содержатся намеки на новый "синтез", а сами статьи он писал по две в месяц и даже быстрее весной-летом 1915 года. Возможно, он видел в них свой последний вклад, теоретическое завещание будущему. Кто знает, что будет после войны? А серия солидных статей, описывающих процессы, происходящие в мозге, и их отражение в неврозах и снах, поможет ему достичь бессмертия. Фрейд написал запланированные двенадцать статей, уничтожил семь из них и опубликовал пять. Самые значительные - три первые, "Инстинкты и их превратности", "Подавление" и "Бессознательное". В рассуждениях видна старая схема мозга, разработанная на основе моделей девятнадцатого столетия, - машина, которая управляет стимулами или "возбуждением", поступающими из внешнего мира. В этих подробных статьях с обилием мыслей разобраться так же сложно, как в инженерных чертежах. В них описывается воображаемый механизм, в котором сознание защищается и старается избавиться от вредной стимуляции со стороны окружающего мира.

Нервная система - это аппарат, функция которого заключается в избавлении от достигающих его стимулов или снижении их до минимального уровня, или же такой аппарат, который, существуй он в реальности, поддерживал бы себя в совершенно нестимулированном состоянии.

Но неврологические предпосылки такого стремления к нирване неверны, и метапсихология Фрейда в действительности имеет мало общего с нервной системой и еще меньше - с психоаналитической практикой. Почему были уничтожены семь статей, неизвестно. Эрнест Джонс впоследствии сожалел, что не спросил его. Лу Саломе спросила, уже после войны, и услышала в ответ, что метапсихология тогда еще не была написана, а "спорадический характер моих догадок" мешал этому. Это противоречило тому, что он говорил ей и летом 1915 года. Предположительно, Фрейда перестала удовлетворять эта концепция, и он решил, что не сможет переработать ее и исправить. Если он считал эти очерки своим последним словом в теории, он мог испытывать опасение перед их публикацией, потому что они отмечали бы завершение работы жизни. Согласно очередной числовой фантазии 1899 года на основе нового телефонного номера, шестьдесят второй год его жизни (начиная с мая 1917 года) должен был стать последним. Фрейд снова остался в одиночестве. Война способствовала тому, чтобы этот мотив, который всегда присутствовал в его мыслях, взял свое. Сказывался и возраст. Дж. Дж. Путнам, американский психолог, который принял идеи психоанализа, но настаивал на его моральных ценностях, прислал ему копию своей книги, "Человеческие мотивы", летом 1915 года. В своем ответе от 8 июля, в четверг, где есть соответствующие случаю слова о религии и этике, Фрейд выражается как человек, который оглядывается на прожитую жизнь. Если ему суждено встретиться с Господом, "это мне нужно будет упрекать его, а не ему - меня. Я бы спросил его, почему он не дал мне лучшее интеллектуальное оборудование". Его взгляды на личную этику были настолько же предсказуемы, как и у всех, и выражались одним предложением: "Я считаю себя высокоморальным человеческим существом, [которое] никогда не сделало ничего постыдного или злого". Он добавил, что имел в виду мораль социальную, а не сексуальную - как будто хотел признаться в чем-то. Впрочем, он этого не сделал.

Сексуальная мораль в глазах общества - и в наибольшей степени американского общества - кажется мне отвратительной. Я выступаю за гораздо более свободную сексуальную жизнь. Однако я мало пользовался этой свободой, если не считать того, что, как я считал, было позволительно в этой области.

Если признание скрывается за этим "как я считал", данные слова слишком неясны, чтобы можно было что-то понять. Фрейд приблизился к этой теме и тут же отступил. Интересно, что в неопубликованных заметках, явно написанных рукой Фрейда и описывающих серию его снов в ту неделю, упоминается "удачный коитус в среду утром", 7 июля, в связи со сном о Марте. Письмо Путнаму было написано на следующий день. Это два наиболее ярких документально зафиксированных случая, когда Фрейд говорил о своей интимной жизни, и оба они относятся к одним и тем же сорока восьми часам. Значит, его половая жизнь еще не закончилась. На то не было причин, несмотря на его попытки утверждать обратное. Его трудовая деятельность была достаточно активной. Он практически не принимал в то время пациентов, и работа выражалась в написании статей и лекциях. Он дал две серии лекций в университетской психиатрической клинике в зимние семестры 1915-16 и 1916-17 учебных годов аудитории из медиков и неспециалистов, где были, как Фрейд счел необходимым отметить, и мужчины, и женщины. Среди слушателей первой лекции в октябре 1915 года были две его дочери, Матильда и Анна, и студентка-медик Элла Хайм, которая собиралась выйти замуж за Оливера и стать первой невесткой Фрейда (Оливер, который в то время работал инженером на строительстве тоннеля в Карпатах, женился в декабре 1915 года. Его жена была из преуспевающей семьи и не собиралась отказываться от своей карьеры. Брак вскоре разрушился, и Фрейд убедил сына подать на развод).

Лекции представляли собой переработку более ранних версий - "старый материал, который вызывает у меня отвращение", как Фрейд сказал Ференци, - но их приходили слушать иногда до сотни человек, что для Фрейда довольно существенно. Это навело профессора и его издателей на мысли о том, как использовать этот интерес. Позже материал вошел в два тома "Стандартного издания", то есть составил его двенадцатую часть. Как и "Лекции по введению в психоанализ", это остается самым доступным описанием работы Фрейда. Возможно, сама ситуация в мире вызывала интерес к человеческой природе. Все новые ужасы войны были насмешкой над привычным оптимизмом по поводу "цивилизации" и "прогресса", преобладавшим до 1914 года. Мрачный мир фрейдистского бессознательного, населенный демонами, делал из Фрейда пророка. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы перенести его слова с частной жизни на политику, когда он говорил в лекции о снах мести и смерти близких, "желаний, скрытых цензурой, которые будто поднимаются из реального ада". Изолированный в Вене, Фрейд редко путешествовал, практически не виделся с наиболее близкими коллегами - Ференци, Джонсом, Абрахамом, Ранком - и узнавал о новостях движения только через письма. Активная корреспонденция с Ференци, который жил в Будапеште, рассказывала ему о мучительной жизни друга. Роман с Гизеллой Палос продолжался и во время войны. Ее дочь, Эльма, до сих пор нравилась ему. Она вышла замуж за американца, но все еще могла быть его любовницей. Глуповатый Ференци старался смотреть на свои чувства хладнокровно, но сумел только окончательно запутать и себя, и всех остальных. Фрейду пришлось читать о том, как гадалка предсказала ему, будто он женится дважды; как у него заложило нос во время занятий любовью с госпожой Палос; как она сломала зонт - "симптоматическое действие", которое могло означать только то, что она не хочет выходить за него; как его беспокойство о женитьбе на женщине среднего возраста (они были любовниками с начала века) вызвало у него диарею. Он подробно рассказывал о связях с проститутками и сестрой Гизеллы. Он представлял вниманию учителя каждую мелочь. Если он менял какое-то слово во фразе о Гизелле, то тут же намекал, что это вычеркивание может быть важным расстройством репродукции. Едва ли можно найти худший способ убедить человека в терапевтической ценности психоанализа, чем это печальное самопрепарирование одного из лидеров движения, который провел больше десяти лет пытаясь сделать свой выбор и втайне винил Фрейда в том, что его совет заставил его предпочесть старую женщину молодой. Фрейд отвечал на его письма кратко и прагматично, отказываясь "погружаться в твой самоанализ" - мудрое решение. "Нужно уметь, - писал он, - решить, любишь ты женщину или нет, даже если у тебя заложен нос". У Фрейда хватало собственных поводов для беспокойства. Он писал Абрахаму, который теперь был вынужден служить военным хирургом, что стал "старым, довольно слабым и усталым" и "в основном отказался от работы... Я считаю, что уже сделал свое". Шестидесятый день рождения в мае 1916 года упоминался в газетах и принес ему целое море цветов. Тревога о сыновьях не отпускала его. В Карлсбаде, где он лечился на водах вместе с Мартой, "вместо дам в фантастических платьях были офицеры с железными крестами". Недостаток продуктов и снижение уровня жизни вызывали у него пессимистические мысли. В 1916 году до него дошло одно из писем Джонса, где он сообщал новости: купил коттедж в деревне ("построенный в 1627 году") вместе с мотоциклом с коляской (В 1917 году от Джонса пришли очередные новости. Сначала он бросил Лину, бывшую служанку Лоу Канн, с которой до того жил. Затем он женился на талантливой валлийской музыкантке, двадцатипятилетней Морфидд Оуэн, которая начинала завоевывать известность как композитор. Кроме того, она была очень религиозным человеком. "Он считает себя переродившимся", - сообщает Фрейд Абрахаму. Действительность была более тревожной Джонс считал, что сможет поставить свои потребности выше талантов и религиозных убеждений жены. Их брак был очень бурным и закончился трагически). Фрейд принял "мотоцикл" за автомобиль и передал новость Ференци со вздохом: "Англия по-прежнему счастлива... Как будто это не конец войны".

Летом 1917 года Фрейды отправились в Татры в Словакии, где у Ференци были родственники, и Фрейд смог "купаться в обилии хлеба, масла, колбасы, яиц и сигар, словно вождь первобытного племени". Там были даже грибы, которые можно было собирать; иногда, говорил Фрейд, он мог на целых полдня забыть о войне. Как раз перед отъездом из Вены его сестра Роза Граф, овдовевшая еще до войны, узнала, что ее единственный двадцатилетний сын Герман убит на итальянском фронте. "Ее горе, - сказал Фрейд, - невозможно описать". Тем летом в Австрии был очень плохой урожай. Англия наконец начала справляться с немецкими подлодками, и угроза голода отошла от британцев. Соединенные Штаты вступили в войну в апреле 1917 года. "Наше будущее очень туманно", - писал Фрейд. Беспокойство по поводу денег, остававшееся актуальным даже тогда, когда Фрейд преуспевал, теперь обострилось, потому что пациентов становилось все меньше, а цены росли. Начались разговоры о Нобелевской премии. Фрейд утверждал, что хотел бы получить ее только из-за денег. "Мое умственное состояние", - как он иронически писал Абрахаму,

требует от меня срочного заработка для семьи в качестве удовлетворения своего хорошо известного отцовского комплекса. В таких обстоятельствах, совершенно против моей воли, я начинаю надеяться на Нобелевскую премию.

Едва ли он был совершенно равнодушен к почестям, и тон его писем двусмыслен. "Было бы смешно ожидать знака признания, когда семь восьмых мира настроены против тебя", - говорит он Ференци. Премии ему не досталось. Когда он писал о "гневе и брюзжании" на времена, о своей "бессильной горечи", возможно, это отражало его страх не только перед приближающейся смертью, но и перед тем, что его слава, которой он добивался столько лет, бледнеет. В небольшой статье, написанной в 1917 году для венгерского журнала "Трудность на пути психоанализа", Фрейд рассматривал "три серьезных удара", которые наука нанесла человеческому тщеславию: космологический, который лишил нас места в центре вселенной; биологический, который продемонстрировал наше происхождение от животных; а теперь еще и психологический, "вероятно, наиболее болезненный", который подчинил наш разум медлительному бессознательному и таким образом показал, что "наше 'я' не является хозяином в собственном доме". В этом кратком очерке, написанном для неспециалистов, Фрейд как бы небрежно сделал одно из главных заявлений на всемирную славу. Он назвал Коперника тем, кто нанес первый удар, Дарвина - второй, а сам Фрейд (несмотря на скромное приписывание этой заслуги в последнем абзаце Шопенгауэру, "бессознательная 'Воля' которого эквивалентна психическим инстинктам психоанализа") - третий. Абрахам хитро говорит о "вашем коллеге Копернике". Фрейд ничего не признает, но и ничего не отрицает:

Вы правы, когда отмечаете, что этот список [в очерке] не может не создать впечатления, что я претендую на место радом с Коперником и Дарвином. Однако я не хотел пренебрегать интересной идеей из-за подобных ассоциаций и поэтому так или иначе вывел на передний план Шопенгауэра.

Мир по-прежнему относился к психоанализу с опаской. Этот метод часто воспринимали как эксцентричный культ, как описывали его противники. Фрейд всегда боялся последователей, которые могли бы загрязнить движение, не потому, что они могли оказаться еретиками, как Адлер или Юнг, а потому, что они могли быть психически неуравновешенными или в каком-то смысле неполноценными. Отто Гросс, который давно ушел из психоанализа, был одной из таких неудач. Штекель-хулиган, исключенный еще до войны, тоже не подошел, равно как и Виттельс, поскольку они были ненадежными. Георг Гроддек, который появился на горизонте в 1917 году, завоевал доверие Фрейда как единомышленник, эксцентричный, но надежный. Это был немецкий врач, физиотерапевт и массажист, увлекшийся психоанализом. Под его началом была клиника в Баден-Бадене. Он называл себя "диким аналитиком" и ухитрялся сидеть у ног Фрейда и в то же время иметь мистические взгляды. Из-за своего добродушия и неамбициозности он едва ли мог причинить какой-то вред. Ему был пятьдесят один год, когда летом 1917 года он представился Фрейду в длинном письме. Он тут же выразил свою идею-фикс: тело и разум неразличимы и управляются силой, которая "существует в нас, пока мы считаем, что живем"; он назвал ее "Оно", по-немецки "Id". Его взгляды могли найти отражение в клинической медицине, поскольку это означало, что физические заболевания имеют психическое происхождение не в том ограниченном смысле, как считал Фрейд, когда, например, истерическая реакция могла вызвать кашель или хромоту, но в более широком плане. Это была преувеличенная версия "психосоматики", этой недоказанной отрасли медицины.

Когда у человека дурно пахнет изо рта, его бессознательное не хочет, чтобы его целовали... А когда его рвет, он хочет избавиться от чего-то вредного... а когда кто-то теряет зрение, он просто слишком сильно подчинился "Id", в привычках которого не замечать большинства вещей.

Фрейд мягко упрекал Гроддека за то, что он пытается "одушевить природу" мистическими идеями, отмечая, что "ваша позиция по вопросу распределения соматического и психического не совсем наша", и тем не менее приветствовал его в своем кругу. В то же время сам Фрейд занимался с Ференци проблемой разума и материи - это было развитием их общего интереса к телепатии - и надеялся доказать, что бессознательные идеи могут влиять на биологическое развитие. Ференци вроде бы искал доказательства процессов, о существовании которых Фрейд предположил в "Тотеме и табу". Он говорил об этой работе Гроддеку летом того же года, выражая свое мнение о том, что "акт бессознательного оказывает интенсивное и решающее воздействие на соматические процессы, в отличие от сознательных актов". Невозможно понять, что он имел в виду - если, конечно, он сам это знал. Он сообщил Абрахаму в ноябре 1917 года, что хотел бы рассмотреть с точки зрения психоанализа адаптацию, теорию Дарвина о том, как организмы изменяются и приспосабливаются к своему окружению. Фрейд считал, что это "станет завершающим штрихом психоанализа". Великий замысел не был осуществлен. Связь разума и материи осталась для Фрейда такой же таинственной, как и для Гроддека. Зимняя нехватка пищи и топлива в Вене становилась все серьезнее (Блокада союзниками Центральных сил имела после 1915 года серьезные последствия. Недостаточное питание вызывало эпидемии и даже повлияло на вес младенцев при рождении. В одной только Германии во время войны три четверти из миллиона штатского населения погибли от голода). В конце 1917 года Фрейд был усталым и подавленным. На фотографии, которую он послал Абрахаму, видно, как он постарел. Последний вариант невроза, связанного с датой смерти, утверждал, что его жизнь закончится в феврале 1918 года, за три месяца до шестьдесят второго дня рождения.

В тот же месяц в другом письме Ференци Фрейд отмечает, как на него подействовал недолгий период отказа от курения:

Я был ворчливым и усталым, у меня были сердцебиения и увеличились болезненные опухоли десен (карцинома? и т. д.)... Потом один пациент принес мне пятьдесят сигар, я закурил, повеселел, и раздражение десен моментально спало! Я бы не поверил, если бы это не было так заметно. Совершенно по Гроддеку.

На некоторое время об опухолях больше речь не заходила. В январе 1918 года ежедневный мучной рацион был снижен с двухсот граммов до ста пятидесяти. Картофель был на вес золота, варенье варили из репы, самые бедные уже начали есть кошек и собак. В доме 19 по улице Берггассе жили сравнительно неплохо, благодаря пациентам и друзьям. "Мы живем на приношения, как семья врача в старые времена", - писал Фрейд Абрахаму вместе со списком необходимых продуктов, где сигары стояли на первом месте, а после них шли мука, жир и бекон. Но мяса ему не хватало - "я всегда был хищником", - и он винил в своей апатии питание. В Вене не хватало всего, в том числе топлива. Приходилось довольствоваться низкокачественным коричневым углем и рубить на дрова заборы. Электричество часто выключалось, трамваи почти не ездили, а по ночам квартиры освещались очень слабо или были погружены в полную темноту. Неубранный снег, покрытый сажей, громоздился на улицах. В начале одного январского письма Абрахаму Фрейд приписывает: "Дрожу от холода". Пришел и ушел февраль, а потом и май. Фрейд пережил свой шестьдесят второй день рождения. Октябрьская революция большевиков в 1917 году успешно вывела Россию из войны, но Центральным силам не удалось этим по-настоящему воспользоваться. Немецкие и австрийские войска вторглись в новое коммунистическое государство (Вена мечтала о поездах с украинским зерном, которые так и не пришли), и землевладельцы на оккупированных территориях России смогли прожить немного дольше. Имение Волчьего Человека находилось под Одессой, на Черном море. Когда весной 1918 года туда прибыли австрийцы, Панкеев, земли и состояние которого пока не тронули, попросил разрешения привезти жену в Вену, потому что она была больна. Он обратился к другу, профессору Фрейду, за справкой. В конце концов Волчий Человек попал на Запад и после войны даже прошел несколько сеансов анализа на Берггассе. Россию он больше не увидел. Летом 1918 года Фрейд снова нашел спасение в Татрах. Его приободрил богатый венгерский благодетель, который собирался оказать денежную помощь движению, Антон фон Фройнд. Когда-то Фрейд анализировал его жену. Это был "человек, которого надо было бы придумать, если бы он не существовал", как писал оттуда Фрейд. Фон Фройнд ("доктор философии и пивовар"), которому было под сорок, перенес операцию по поводу рака яичек, затем лечился у Фрейда из-за возникшего невроза, а после этого решил одарить все психоаналитическое движение. В Будапеште он собирался организовать институт, а в Вене - финансировать издательство. Фрейд в сопровождении своей "маленькой дочки" (Анне было двадцать два) побывал на вилле Фройнда, перед тем как отправиться в горы, и работал там над новым изданием "Толкования сновидений" - уже пятым. В предисловии он пишет, что не мог заставить себя внести в книгу серьезные изменения, боясь разрушить ее "исторический характер". Это была часть его автобиографии. Нефрейдистское заявление о том, что "мы считаем детство счастливым, потому что дети не знают сексуальных желаний", идет сразу же после воспоминаний о маленькой Анне, которой снилась земляника. Впоследствии оно было снабжено сноской с противоположным мнением, но само осталось нетронутым. Приближалась очередная зима, и война подходила к концу, хотя очень немногие ожидали, что она закончится так быстро. В сентябре Фрейд и его основные последователи провели первый съезд в военное время. Он прошел в Будапеште при небывалой поддержке властей. Масштабы военного невроза и шока от снарядов заставили армейских чинов задуматься о природе "симуляции". Некоторые военные применяли концепцию Фрейда о "бегстве в болезнь", спасении с помощью невроза от невыносимой ситуации, к поведению на поле боя. Поэтому Будапештский съезд получил одного австрийского генерала, двух чиновников из военного министерства Берлина, радушный прием и банкет. Месяц спустя Центральные силы распались, подрываемые изнутри беспорядками среди гражданского населения. На Западном фронте немецкая армия отступала перед союзниками. Вена беспомощно наблюдала. Венгры, богемцы, сербы, хорваты и другие подданные Австрийской империи неожиданно отделились. Италия, старый ненавистный враг с юга, разбила с помощью союзников австрийскую армию и захватила сотни тысяч военнопленных (лейтенант Мартин Фрейд был среди них). Триест с 3 ноября снова стал принадлежать Италии. Остатки австрийской армии начали распадаться. Целые поезда беглых солдат прибывали домой в Вену, разочарованные, но все еще с оружием. Габсбургская империя прекратила свое существование, как и габсбургская династия, правившая более шестисот лет. Франц Иосиф умер в 1916 году, по поводу чего Карл Краус отметил, что он может поверить в смерть императора, но никак не может убедить себя, что тот когда-то жил. Его преемник, император Карл, исчез. Фрейд утверждал, что чувствует в связи с концом старой Австрии только облегчение, добавляя в письме Ференци, что "Габсбурги оставили после себя только кучу дерьма". По улицам ходили вооруженные толпы с красными флагами. Однажды, когда Фрейд с дочерью Матильдой гуляли всего в двух кварталах от Берггассе, они ненадолго попали под обстрел. Приблизительно за день до того, как 11 ноября наступило общее перемирие по условиям союзников, от Джонса пришло письмо, написанное за пять недель до этого. Фрейд узнал, что Морфидд Оуэн, его "дорогая жена", с которой он прожил девятнадцать месяцев, умерла. Несчастьям Джонса с женщинами, похоже, не было конца. Эти события, о которых он не рассказал Фрейду, отдавали мелодрамой, так же как и многое в жизни Джонса. Морфидд заболела, когда они в конце августа отдыхали в Южном Уэльсе. Местный хирург прооперировал ее по поводу аппендицита, причем Джонс, скорее всего, играл роль анестезиолога. Ей было двадцать семь лет. Некоторые факты позволяют предположить, что сначала Джонс считал симптомы психологическими. Он написал, что ее смерть вызвана "замедленным отравлением хлороформом". Заключение о смерти делали больше двух недель, и несмотря на то, что вскрытие не показало ничего криминального, и на очевидное горе Джонса, начались сплетни, которые существуют по сей день. В письме Фрейда с соболезнованиями, датированном 10 ноября, говорилось, что "годы жизни вдали не изменили мое отношение к тебе". Нужно было восстанавливать многие контакты, но Австрия долгое время оставалась в стороне от событий, изолированная и обнищавшая. Прошел почти год, пока Джонс получил разрешение приехать в Вену. Приблизительно столько же пришлось ждать Фрейду, чтобы увидеть своего старшего сына. Друзья убеждали его переселиться в более спокойное место, и он нанял учителя английского, чтобы "освежить свой английский", подумывая о том, чтобы отправиться в Англию, как только получит разрешение. Английский пригодился ему и в Вене, откуда он все-таки не уехал, потому что австрийская валюта начала обесцениваться, и единственными выгодными пациентами были те, кто мог платить фунтами, долларами и швейцарскими франками. В основном это были англосаксы. Сбережения среднего класса испарились. Фрейд утверждал, что потерял огромную сумму. Фрейд не мог оставаться платежеспособным и процветающим, и это очень ранило его самолюбие независимо от того, что стало тому причиной. На знаменитого родственника в тяжелое время полагались многие иждивенцы. К ним относились сыновья, которые искали работу, дочь Анна, ее мать, Минна, овдовевшие сестры Роза и Паула, незамужняя дочь Дольфи. Помощь другим в таких масштабах превышала его возможности. Эли Бернейс, нелюбимый шурин из Нью-Йорка, находил возможность передавать им существенные суммы. В письмах Фрейда манчестерскому племяннику Сэму после войны несколько раз упоминаются подарки Эли, причем Фрейд всегда подчеркивает, что они достаются "женщинам" или "неработающим" членам семьи. Фрейд не хотел, чтобы выглядело так, как будто он живет на пожертвования шурина. Его нелюбовь к Эли, которому он был обязан, когда был молод, беден и влюблен в Марту, длилась все эти годы, и неверность Эли жене только усугубляла это чувство. Когда он послал пять тысяч долларов в детский дом Вены, Фрейд назвал это "хорошим способом оплатить долги друзьям, когда он уехал из Вены, обанкротившись". Когда жизнь Фрейда стала лучше, он писал: "Я рад сообщить, что никто из семьи больше не зависит от скудных и нерегулярных субсидий Эли". Фрейд умел таить зло на людей. Они так и не помирились до смерти Эли в 1923 году. Сын Эли, Эдвард (Эдвард Л. Бернейс, консультант по рекламе, был пионером маркетинга, который использовал в своих кампаниях психологию не менее умно, чем психоаналитик. Для первой кампании, направленной на то, чтобы сделать более приемлемой нью-йоркскую пьесу о венерических заболеваниях, он создал фонд по поддержке полового воспитания и подарил влиятельным жертвователям билеты на премьеру. Язвительный Джонс описал его Фрейду как "американского жулика, совершенно беспринципного". Бернейс умер только в 1995 году в фантастическом возрасте сто три года), завоевал благосклонность "дяди Зиги", устроив публикацию "Лекций по введению в психоанализ" и других работ в Америке. В конце концов Фрейд получил значительный гонорар. В ответ на это он сказал племяннику: "Ты - единственный из родственников, который хоть когда-нибудь, по крайней мере за последние много лет, оказал мне хоть какую-то услугу".

Это, в свою очередь, было нечестно по отношению к племяннику Сэму, который постоянно присылал посылки из Манчестера на Берггассе в течение труднейших двух лет, последовавших за войной. Хотя Фрейд настаивал на том, чтобы заплатить за еду как только сможет, Сэм упорно отказывался от денег. В Манчестер прибывали списки необходимых вещей:

Марте больше всего нужны: молоко, мясной экстракт, кофе, овес и такие специи, как белый перец и корица. Я очень люблю сыр... все, что в жестянках, очень хорошо; мармелад - тоже прекрасно, а вот тушенки здесь хватает.

Победители считали Вену, которая находилась в полутора тысячах километров от Лондона, далеким городом, который сам виноват в своих несчастьях. Цивилизация пришла в упадок. Все работало плохо. Предприимчивые иностранцы ходили по гостиничным коридорам в поисках людей, которые хотят продать свои драгоценности. Фрейд был избавлен от самых унизительных поступков благодаря пациентам с твердой валютой. Возможно, ему приходилось сидеть в кабинете в пальто и шляпе, чтобы не замерзать, - а женщина, которую он анализировал в 1920 году, вспоминает, что у него не отапливалась квартира, а в кранах не было горячей воды, - но за границей в банках у него постепенно накапливались фунты и доллары. В то время как бедняки довольствовались брюками из мешковины, Фрейд писал Сэму (22 февраля 1920 года), чтобы тот выбрал для него ткань из мягкой шетландской шерсти тона, который советует Марта, - "перец с солью, или мышино-серый, или tete de negre", - чтобы он мог заказать себе на весну костюм. "Я, - добавляет он, - собираю иностранные деньги в Амстердаме, чтобы заплатить за это". Джонс слал ему письма, полные ободрительных банальностей, и пациентов. Наука - это скала. Она может выдержать штормы. Фрейд цитировал поэта Клоу: "Но на западе, взгляни, земля светла!" По его совету Джонс в 1919 году снова женился - на привлекательной молодой интеллектуалке из Вены, Катарине Йокль, меньше чем два месяца спустя после того, как их представили друг другу в Швейцарии, - и жил с ней счастливо до конца дней, наконец исправившись. Вскоре он уже занялся восстановлением организации в Европе и Америке. Комитет образовался снова. Гизелла Палос получила развод, и Ференци на ней женился. Ее бывший муж скончался на месте от сердечного приступа в день свадьбы. "Что-то демоническое, в духе Гроддека", - предположил Фрейд. Старая жизнь возобновилась. В условленные часы на Берггассе приходили пациенты. У Фрейда появилось и новое занятие: в тайне практически от всех по вечерам он начал анализировать свою дочь Анну, все больше вовлекая ее в свою жизнь. Когда старость - теперь уже настоящая, а не воображаемая - начала брать свое, он сохранял холодную стойкость лидера, долг которого - выжить. Слухи, появившиеся в Америке в 1919 году, о том, что его вынудили покончить с собой, раздражали Фрейда. Его жизнь еще не закончилась!