Глава 26. Тяжелые времена

Ни один психоаналитик как в Вене, так и во всем мире не мог сравниться с Фрейдом по репутации и авторитету. Еще до войны он начал расширять психоаналитическое движение, и вскоре его теории стали разрабатываться другими, причем не всегда так, как предполагал он. Но пока его слово оставалось законом. Фрейд не терпел инакомыслящих и правил единолично. Венские коллеги были ему обязаны еще больше, чем остальные, из-за денег, потому что время от времени у него появлялись пациенты с твердой валютой, которых он передавал им. Среди нуждающихся был "маленький Ранк", приближенный, который знал свое место. Фрейд не раз хвалил его в письмах другим единомышленникам: "незаменимый помощник", "всегда верный", ученик, "который неизменно честен". Ранк большую часть войны был редактором военной газеты, где в основном высмеивал британского премьер-министра Ллойда Джорджа. Годы войны закалили его, и взгляд за толстыми стеклами очков был не так уж мягок. Тем не менее он оставался бедным, и теперь, вернувшись в Вену, он вошел в список любимых аналитиков Фрейда, которые иногда получали в пациенты американца-другого. Венских пациентов хватало, но даже если Фрейд брал с них сотни крон в час, обесценившаяся валюта стоила очень мало. Американцы платили настоящие деньги - по десять долларов наличными. Движение нуждалось в средствах, особенно для финансирования книг и журналов, а Фрейд был единственным человеком, способным добыть эти деньги. Обещанное богатство от Антона фон Фройнда, венгерского благодетеля, уменьшилось до более скромной суммы, отчасти из-за инфляции, отчасти потому, что в начале 1920 года Фройнд заболел раком. Но это было лучше, чем ничего. В Вене росло новое поколение аналитиков, которые, как и их предшественники, считали Фрейда "отцом" и руководителем. Среди них был Вильгельм Райх, один из самых своеобразных врачей столетия. В то время он был молодым и бедным студентом-медиком; не находящий покоя человек, который увидел в работах Фрейда подтверждение своей идеи о том, что мы постоянно обманываем себя. "Человек бежит от самого себя!" - записал он в своем дневнике в июле 1920 года.

Все ложь - даже самая лучшая, самая искренно желаемая правда. 22.30. Ветер снова воет - нет, это трамвай! Что сейчас происходит в Вене: люди напиваются, их тела дико переплетаются, везде, от нижнего этажа до крыши - хочу ли я этого тоже? Да или нет?

Родившийся в 1897 году в зажиточной еврейской семье в Галиции, Райх был так же навязчиво увлечен сексом, как когда-то Фрейд, но, возможно, получил его слишком много, в то время как проблемой Фрейда было обратное. Личная жизнь Райха была несчастливой. Еще в детстве он участвовал в настоящей эдиповой драме с настоящим сексом и настоящей смертью. Он подсматривал за матерью, которая занималась любовью с его учителем, и сам желал ее; после этого отец, чрезвычайно ревнивый человек, заставил сына предать ее, а мать после этого покончила с собой, выпив отбеливатель. Все еще обучаясь медицине после войны, он посетил Фрейда и был им очарован, обнаружив, что все его слова и действия "пронизаны легкой иронией", и стал практикующим аналитиком еще до того, как получил диплом врача. Вскоре его начали опекать. "Я по-настоящему живу, - сообщает он своему дневнику в январе 1921 года, - у меня два платежеспособных пациента, которых мне прислал сам Фрейд!" До того как проявились его радикальные идеи о роли оргазма, его считали прекрасным, хоть и нетрадиционным, приобретением для движения, "акулой в пруду с карпами", как он однажды выразился, но преданным учителю человеком ( В 1934 году движение исключило Райха. В конце концов, разочаровавшись во Фрейде, он в 1939 году отправился в США, заработал там дурную славу как изобретатель "оргонного аккумулятора энергии", кубика, который якобы концентрировал энергию из атмосферы и мог вылечить заболевания от обычной простуды и сексуальной импотенции до рака. Благодаря этим действиям он оказался в тюрьме, где и умер в 1967 году. "Общество вседозволенности" шестидесятых годов провозгласило его знаменосцем сексуальности. Так Райх стал символом чувственных аппетитов, за которые критиковали Фрейда, хотя тот никогда не поддавался им сам).

Елена Дейч, первая "современная женщина"-аналитик, интересовавшаяся женской сексуальностью, тоже пользовалась покровительством основателя движения. Урожденная Розенбах (род. 1884), она тоже приехала с еврейского востока, из Галиции, а в 1913 году получила диплом врача в Медицинском институте Вены, где один из экзаменаторов был против, чтобы женщины посещали его лекции, и обращался к ней, если в этом возникала необходимость, "господин Розенбах". Елена и венский врач, за которого она вышла замуж, Феликс Дейч, вошли во внутренний круг Фрейда. Фрейд анализировал ее в 1918 году, перед тем как сделать аналитиком, и она влюбилась в него, что, собственно, и ожидалось от пациенток. Важной чертой венского сообщества был его домашний характер. Фрейд нашел для мужа Елены место в английской миссии в Вене, что означало доступ к кофе и маслу. Вскоре Феликс стал личным врачом Фрейда. Когда у Фрейда появились проблемы со вздорным учеником, Виктором Тауском, который вернулся с войны с нарушенной психикой и умолял, чтобы его подвергли анализу, он отказался и передал Тауска Елене. Тауск, беспокойная, но заметная личность, исчезнувшая из истории психоанализа, потому что его считали обузой, вскоре после этого, в июле 1919 года, покончил с собой, одновременно застрелившись и повесившись. Одной из причин, вероятно, было то, что Фрейд отверг его. Фрейд часто сталкивался с нездоровой зависимостью. Его реакция на смерть Тауска была выражена в письме Саломе, которая когда-то была любовницей Тауска. Фрейд выразился удручающе едко: "Признаюсь, я не скучаю по нему. Я давно считал его бесполезным и даже потенциально опасным". Фрейд всегда заявлял, что нужно смотреть правде в глаза, но это не делает подобную откровенность менее жестокой. Герберт Зильберер стал еще одним аналитиком, порвавшим с Фрейдом - вероятно, потому, что стал на сторону осужденного Штекеля еще до войны. Когда в 1922 году он написал Фрейду с просьбой принять его, тот отказал. "Я больше не стремлюсь к личному контакту с вами", - содержалось в письме. Без сомнения, Зильберер тоже был нестабильной личностью, потому что вскоре по другим причинам повесился весьма необычным образом - так, чтобы его лицо освещала свеча и жена тут же увидела его, когда войдет. Но на заднем плане этой трагедии ощущается присутствие Фрейда. Лица вокруг Фрейда, иногда дерущиеся друг с другом за его благосклонность, после войны уже не играли такой большой роли. У него оставалось для них меньше энергии, а вопрос о том, кто станет его преемником, был решен в пользу младшей дочери Анны. Она должна была стать не организатором и издателем - эти роли брали на себя Ранк, Эйтингон и Джонс. Фрейду к тому времени, как ему исполнится шестьдесят пять (это произошло в 1921 году), нужно было иметь рядом человека, который мог бы в настоящем и будущем стать "хранителем огня", фундаменталистом, цензором. Эту роль спустя много лет приняла на себя Анна, в начале двадцатых еще застенчивая молодая женщина. Рядом с ним могла бы быть жена, пока тоже не состарилась бы, но Марта никогда не участвовала в его работе. Из всех детей лишь Анна интересовалась психоанализом - счастливая случайность. А может, и не случайность, потому что отец делал все возможное, чтобы разбудить ее интерес, подталкивая ее к решениям, которые лишали молодую женщину личной жизни, заменяя ее профессиональной. Была ли вторая альтернатива лучше первой, неизвестно, но очевидно, что Фрейду нужно было именно это. В письме Саломе в марте 1922 года, написанном, когда Анна уезжала из Вены на одиннадцать дней, чтобы навестить родственников в Гамбурге и Берлине, он признается, как скучает по ней, и добавляет, что уже давно жалеет ее из-за того, что она "все еще сидит дома с нами, стариками"; потом он сознается в своей сильной потребности:

Если бы она действительно ушла, я бы чувствовал себя так же одиноко, как сейчас, и так же, как если бы мне пришлось бросить курить! Пока мы все вместе, этого не осознаешь, по крайней мере, мы этого не осознаем.

Эти "конфликты неразрешимы", по выражению Фрейда, и поэтому "хорошо, что жизнь рано или поздно кончается". Это был намек на то, что до его смерти ничего не изменится и контракт Анны не будет расторгнут, пока он жив. Фрейд старался показать людям, что беспокоится о ее благополучии. Он сообщал Сэму Фрейду в ту неделю, когда Анне исполнилось двадцать шесть (в декабре 1921 года), что она - "само благословение", если не считать того, что ока "все еще дома", то есть не замужем. Возможно, он сочувствовал Анне, но тем не менее ничем не стремился ей помочь. Частью процесса был психоанализ Анны, который проводил сам отец. Он начался в октябре 1918 года, как раз перед окончанием войны, и продолжался три с половиной года. Это "кровосмесительное" занятие не сочеталось с собственной версией идеальной терапии Фрейда хотя бы потому, что их отношения в реальной жизни смешивались с отношениями во время анализа. Как мог сформироваться образ отца, если человек, сидящий у изголовья кушетки, уже был ее настоящим отцом? Будучи основателем теории, Фрейд, конечно, был волен поступать так, как ему вздумается, но он занимался этим тайно, и очень немногим было известно, что он анализирует собственную дочь. Они оба говорили об этом только в очень тесном кругу, и многие десятилетия этот факт не упоминался в опубликованных материалах, в том числе и в биографии Джонса. Этот анализ, а также второй, который начался в 1924 году, рассказал Фрейду о "подавляемой генитальности" Анны и о том, как ей сложно освободиться от него. Он написал об этом Саломе, которая стала не только его другом, но и подругой Анны. У его дочери были фантазии о том, что ее бьют. Это предположение основано на статье, которую Фрейд написал в 1919 году, под названием "Ребенка бьют", и на статье Анны (с которой началась ее профессиональная деятельность в области психологии) "Фантазии и мечты о битье", написанной в 1922 году. Обе статьи описывают анонимных пациентов, но есть данные, что Анна является одной из пациенток в статье Фрейда и единственной героиней своей работы, написанной за полгода до того, как она начала исцелять других. Молодая женщина описывает фантазии о мастурбации своему отцу - звучит довольно странно. Считали ли они, что это поможет ей преодолеть личные проблемы? Чему бы анализ ни научил отца и дочь, это или не остановило ее превращение в аскета, или укрепило ее в этом решении. Небольшой список претендентов на руку Анны начинается с Эрнеста Джонса, который, вероятно, не слишком надеялся на успех. За ним последовал Ганс Лямпль, довольно бедный бородатый врач, который был школьным товарищем Мартина. Он фигурирует в истории о том, как в начале двадцатых годов Анна идет на новогодний бал. Они зашли в кабинет отца, тот дал им монетку на счастье и снова погрузился в свои бумаги. Бал в рассказе не описывается - эта история посвящена Фрейду. Не сама Анна сделала вывод, что Лямпль ей не подходит, - ей помог в этом отец. Вместо того, чтобы родители следили за тем, кто может совратить их дочь, за ним следила сама дочь и передавала все отцу. Она писала Фрейду в июле 1921 года, что они с Гансом "часто вместе" в "дружеских отношениях", и это дает ей "ежедневные возможности убедиться в том, что мы правильно оценили его в прошлом году, и порадоваться этому". Ганс мудро отступил и женился на голландской женщине-психиатре. Зигфрида Бернфельда, еще одного представителя нового поколения аналитиков (позже он развенчает идею "покрывающих воспоминаний"), тоже включали в число претендентов. Этот человек постепенно завоевывал известность, но с дочерью Фрейда не снискал успеха. Макс Эйтингон, член комитета с 1919 года, о котором ходили слухи, что он русский шпион, был на четырнадцать лет старше Анны, и она, по очень немногим свидетельствам, испытывала к нему очень теплые чувства. Но ее потенциал любви к мужчине был уже исчерпан. Ее кузен Эдвард Бернейс, молодой американец, который как раз тогда изобретал рекламу в современном понимании, тоже фигурирует в этом списке. В 1920 году он путешествовал пешком по Европе. Утверждают, что они немного прошли вместе с Анной по Западной Австрии. Возможно, весь список женихов - за исключением Джонса, у которого была своя стратегия, - существует лишь для того, чтобы поддержать мнение о том, будто после 1918 года у Анны были хоть какие-то шансы выйти замуж. Все ее братья и сестры состояли в браке. Бывший лейтенант Мартин Фрейд в декабре 1919 года женился на дочери адвоката, и тесть нашел ему работу в банке. Оливер, который женился и развелся во время войны, в 1923 году совершил вторую попытку, женившись на учительнице из Берлина. Уравновешенный Эрнст, архитектор, тоже женился на девушке из Берлина в 1920 году и, похоже, жил в большей гармонии, чем оба брата (Двое сыновей Эрнста Фрейда выросли знаменитыми людьми: Люциан стал художником, а Клеменс (его имя было переделано на английский лад, Клемент) - писателем и членом английского парламента). Их отец считал развод в семье отвратительным событием, и о первом браке Оливера в генеалогии Фрейда ничего не говорится. Брак Мартина длился до 1938 года, пока его измены не надоели жене Эсти и она не ушла от него. Их дочь, Софи, которая стала социологом, выражает предположение, что ее "целомудренный и аскетичный дед передал по наследству получение сексуального удовольствия своему старшему сыну" (У Мартина был том работ отца в красивом переплете под названием "Vier Krankengeschichten", или "Четыре истории болезни", который начинался с анализирования Фрейдом сумасшедшего судьи Шребера, но неожиданно превращался в альбом с пустыми страницами. Именно там Мартин прятал фотографии своих любовниц. Этот том сейчас принадлежит Софи Фрейд).

Две сестры Анны вышли замуж еще до войны. У Матильды не было детей, потому что по соображениям здоровья ей пришлось прервать беременность еще в начале семейной жизни. Два сына Софи, Эрнст, родившийся в 1914 году, и Хайнц, родившийся в 1918 году, стали первыми внуками Фрейда. При рождении Эрнста Фрейд прислал Ференци открытку со словами: "Очень странно! Забытое чувство, уважение к чудесам сексуальности!" Хотя он относился к маленьким детям строго и осуждал, когда их баловали, для Хайнца, похоже, было сделано исключение. Он называет его то "маленьким чертенком", то "самым смышленым и милым ребенком, какого я когда-либо видел". Мать Хайнца, Софи, умерла в 1920 году. Послевоенные эпидемии гриппа унесли миллионы людей во многих странах, и, возможно, она стала жертвой одного из вирулентных штаммов, "исчезла, - написал Фрейд, - как будто ее и не было". Ее смерть в январе 1920 года, как считали некоторые приближенные Фрейда, повлияла на книгу, которую он написал в мае и опубликовал в том же году. Она называлась "По ту сторону принципа удовольствия". Это название было ироничным: за удовольствием скрывалась смерть. Одна из идей книги, рассматриваемая тщательно и логично, заключалась в том, что у нормальных людей якобы можно наблюдать примитивное психологическое "желание повторения", желание того, чтобы одно и то же происходило снова и снова. Фрейд убедил себя, что это говорит о бессознательном желании восстановить прежнее положение вещей. Поскольку жизни предшествует ее отсутствие, цель организма, таким образом, заключается в том, чтобы достичь неживого состояния. "Итак, - писал Эрнест Джонс, объясняя это в своей биографии, - главной целью жизни должна быть смерть", - а инстинкт жизни, или "Эрос", находится в постоянном и неразрешимом конфликте с инстинктом смерти. Эту идею последователи Фрейда приняли плохо. В частной беседе Джеймс Стречи назвал ее "жалкой путаницей". Инстинкт смерти, возможно, был предложен Фрейдом из-за его эмоционального состояния: его обычный пессимизм, возраст и реакция на войну - все сыграло свою роль. Даже в самые счастливые моменты он был готов описывать реальность так, как ее видел. "Лучше... чтобы правду говорили психологи, - писал он, - чем если бы это осталось циникам". Смерть Софи, которая сделала 1920 год самым печальным периодом, была последней соломинкой, хотя Фрейд отрицал всякую связь между своей теорией и этой трагедией - едва ли он мог признаться в таком ненаучном поступке, - и утверждал, что инстинкт смерти уже был включен в черновой текст до того, как Софи умерла. Свежие данные свидетельствуют о том, что изменения в рукопись были внесены после ее смерти. Это было тяжелое время. Фрейд был полон меланхолии. Книга о смерти - естественное следствие.

Пациенты с фунтами и долларами были небольшим облегчением, дуновением свежего ветра из внешнего мира. Практика Фрейда осталась такой до конца его жизни. Многие пациенты были его "учениками", которые учились искусству анализа посредством того, что Фрейд анализировал их самих. Были это австрийцы или иностранцы, в них профессор видел скорее уже не источник новых идей, а достойных (иногда не совсем) мужчин и женщин, к которым он применял методы, к тому времени считавшиеся (по его мнению) совершенными. Сразу же после войны он начал принимать людей, которые в прошлом не соответствовали бы его жестким требованиям. С одного дантиста из Нью-Йорка, которого передал ему Джонс, Фрейд брал только полцены - потому, что он был "только наполовину американец. На вторую - венгерский еврей". Этот дантист, как заметил Фрейд, не был особо умен, а фактически был "молодым ослом". Но "пять долларов - это семьсот пятьдесят крон!". До войны Волчий Человек платил сорок крон в час и считал, что это дорого. Теперь за сорок крон невозможно было купить даже дешевую сигару. Панкеев снова появился у Фрейда после войны, но его деньги ничего не стоили, а земля попала в руки большевиков. Фрейд лечил его бесплатно. Англосаксы попадали к Фрейду со своими устоявшимися взглядами. Англичанам сама идея консультаций у бородатого профессора в Вене с сумасбродными теориями о сексе казалась восхитительно развращенной, и поначалу к нему обращались только самые самостоятельно мыслящие и эксцентричные люди. Джеймс Стречи (его семья, в последнее время много обсуждавшаяся, была несомненно необычной и удивительно одаренной - биограф Литтон Стречи был его старшим братом) познакомился с работами Фрейда через Фредерика Майерса и Общество психических исследований в 1912 году. Ему был интересен психоанализ, насколько он смог его понять, и, поговорив с Эрнестом Джонсом, он решил стать врачом и записался в лондонскую медицинскую школу при больнице. Через три недели он бросил учебу, а в 1920 году решил направиться сразу в Вену, чтобы учиться у основателя движения. Фрейд не возражал против аналитиков без медицинского образования и брал с него низкую цену, фунт в час вместо двух, договорившись с ним, что он останется пациентом в течение года. Стречи не испугался профессора и его плохо отапливаемого кабинета. Он писал брату Литтону в ноябре 1920 года где-то после месяца анализа:

Каждый день, кроме воскресенья, я провожу час на диване профессора (уже 34 дня) - и "анализ" кажется мне самостоятельной скрытой жизнью. Что касается самого процесса, он еще менее понятен, чем раньше; как бы там ни было, иногда это удивительно интересно, а иногда чрезвычайно неприятно - так что могу сказать, что в этом что-то есть... В начале часа все смутно - темный намек здесь, тайна там, - но постепенно все сгущается, начинаешь чувствовать, как внутри тебя происходят страшные веши, и ты не можешь разобраться, что же это такое; потом он начинает помогать тебе; ты неожиданно ярко что-то видишь; потом другое; и наконец перед тобой освещается весь путь; он задает тебе еще один вопрос, ты даешь последний ответ - и в момент полного озарения профессор поднимается, проходит по комнате к электрическому звонку и провожает тебя до двери.

Иногда бывало не так интересно, когда "ты лежишь целый час, как будто на живот тебе положили тонну груза, и просто не можешь выдавить из себя ни слова". Фрейд, который с трудом понимал тихую английскую речь Стречи, был к нему расположен, так как Джонс подчеркнул, что этот человек из семьи литераторов может стать полезным в качестве переводчика. Чтобы представить работы Фрейда англоязычному миру, требовалось что-то лучшее, чем пересказы Брилла. Джонс лучше чувствовал это, чем Фрейд, который иногда вел себя так, словно считал, что все переводы похожи друг на друга и его работы говорят сами за себя на любом языке. Когда Фрейд решил доверить работы для перевода первым попавшимся американцам, которых он анализировал, Джонс ужаснулся и прочитал ему лекцию по поводу того, как редко встречаются люди, умеющие правильно писать по-английски, "конечно, в Америке еще реже, чем в Англии". Джеймс Стречи был выбран Джонсом, а со временем с этим согласился и Фрейд. Англоамериканская жена Стречи, Элике Саргант-Флоренс, на которой он женился незадолго до анализа, отправилась в Вену вместе с ним и после приступа "сердцебиений" присоединилась к мужу на кушетке, правда, в другое время. С ним Фрейд встречался по утрам, с ней - днем. Госпожа Стречи (которая стала переводить книги совместно с мужем) решила, что Фрейд - простой человек, либерально настроенный, но ортодоксальный, склонный к легковерности. Эти уверенные суждения, иногда покровительственного характера, были очень свойственны супругам Стречи, которые вскоре перезнакомились со всеми фрейдистами Вены и Берлина. Анна Фрейд была провозглашена "сентименталисткой", Бернфельд - "безнадежным педагогом", Лямпль - "жестокосердым и эгоистичным зверем". Эрнест Джонс, который способствовал их вхождению во внутренний круг, получил характеристику "маленького животного". Стречи без колебаний приписывали стереотипные характеристики своими полушутливыми и едкими словечками целым нациям. Типичный венец был "чрезвычайно провинциальным". Немцы как народ - "очень, очень бесхитростные", а в области культуры - "трижды идиоты". Вирджиния Вульф, еще одна звезда группы "Блумсбери", пренебрежительно относилась как к психоанализу, так и к психоаналитикам, хотя прогрессивное издательство ее мужа, "Хогарт пресс", вскоре начало публикацию работ Фрейда (Госпожа Вульф, прочитав редакторские гранки работы Фрейда "Навязчивые действия и религиозные практики" - она вышла на английском в 1924 году, - уничтожающе написала другу об инциденте в брачную ночь с красными чернилами, которые муж пролил на простыни, "чтобы скрыть свою импотенцию перед служанкой, но сделал это не в том месте, что повлияло на мозг его жены - и до сих пор она проливает кларет на обеденный стол. Мы все можем говорить о таких вещах часами, а эти немцы думают, что это что-то доказывает - кроме их собственного идиотизма"). "Блумсбери" держались впереди, но у них было право "крутить носом". Английская интеллигенция двадцатых годов не сомневалась в своей значимости.

У Фрейда был двоякий интерес к англоязычным странам: он стремился заработать их валюту и распространить там психоанализ, особенно в США. Великобританию он всегда очень любил, но понимал, что настоящий объект для завоевания находится за океаном. Презрение и отвращение, которое он часто выражал по отношению к американской культуре, вероятно, усиливалось еще и тем, что психоанализ легко там укоренился и его нужно поддерживать, несмотря на все его соображения по поводу нахальства и стремления американцев к наживе. Кроме того, ему было неприятно, что он так нуждается в американских деньгах. В октябре 1920 года он связался со своим племянником Эдом Бернейсом, предложив написать популярные статьи для ньюйоркского журнала, пользующегося неплохой репутацией, и дав не очень привлекательное название для первой статьи: "Не используйте психоанализ в полемике". Бернейс обратился в "Космополитан", и журнал предложил по тысяче долларов за статью, огромную сумму, если они будут написаны на тему "Психическое место жены в доме". Фрейд отказался. Под "популярными" он подразумевал статьи, предназначенные для образованных неспециалистов. Приблизительно в это же время Сэм Фрейд в Манчестере, читая старый номер "Панча" в приемной дантиста, с "удивлением и радостью" увидел стихотворение о Фрейде и Юнге. Он отослал его дяде, но тот не порадовался. Стихотворение было весьма глупым. Популярность, вздохнул Фрейд, это угроза серьезным открытиям. Тем не менее в зыбучих песках общественного мнения психоанализ начал занимать все более прочное место. Фрейд тут же согласился с предложением Бернейса, поступившим несколько лет спустя, о том, чтобы он возглавил "международную психоаналитическую организацию" с "научным фондом", в которую будут поступать желающие и распространять идеи психоанализа. К сожалению, люди не заинтересовались научными фондами. Они ждали от психоанализа другого. "Чикаго трибьюн" в июне 1920 года предложила Фрейду двадцать пять тысяч долларов за психоанализ двух студентов, Леопольда и Леба, совершивших нашумевшее убийство четырнадцатилетнего мальчика, потому что, как утверждали, они считали себя "ницшеанскими сверхлюдьми". Но в то время он в любом случае не мог принять это предложение из-за здоровья, и поэтому ему не пришлось раздумывать, поддаваться ли искушению получить сумму денег, которых бы ему хватило на долгую обеспеченную старость. В том же году голливудский продюсер Сэм Голдвин предложил ему целое состояние (говорят, что эта цифра составила сто тысяч долларов), чтобы он участвовал в создании фильма о "великих любовных историях мира", начиная с Антония и Клеопатры. Несомненно, главным для студии являлось бы имя Фрейда на экране и в рекламе. В глазах публики, несмотря на все свои старания, Зигмунд Фрейд теперь оказался символом сексуальных откровений, слишком научным, но смелым и современным. Он отклонил предложение Голдвина. На следующий, 1925 год немецкий режиссер Ганс Нойман попытался вовлечь его в съемки образовательного фильма о психоанализе. Фрейд совсем этим не заинтересовался и оставил переговоры Абрахаму, который в то время был президентом международной ассоциации. Научно-популярный фильм "Тайна души" был тут же сделан и показан в кинотеатрах. В рекламе сообщалось, что он снят "под руководством" Фрейда, что было совершенно неверно и чрезвычайно его раздражало. Джонс попытался запретить показ фильма в Лондоне, но безуспешно (Психоанализ привлекал кинематографистов из коммерческих соображений. Сценарий так и не снятого немецкого фильма того периода, "Сенсационные откровения о ночной жизни человеческой души", был основан на хореографической версии "Трех очерков о сексуальности" Фрейда, где должны были сниматься мальчик-звезда Джеки Куган в роли молодого Эдипа и "Тиллер Герлз" в качестве эротических танцовщиц).

Поскольку в это время имя Фрейда приобрело огромную известность, он стал и популярнее, и в то же время уязвимее. Репутация сделала его "новостью", объектом всеобщего внимания. В сенсационной истории американского пациента и его любовницы (доктора Горация Фринка и госпожи Анжелики Бижур) он едва избежал газетной шумихи. Фринк, который в 1905 году закончил Корнеллский университет, начал работать психиатром, увлекся гипнозом и быстро перешел к психоанализу, став первым секретарем Нью-йоркского психоаналитического общества в 1911 году. Он и его жена, Дорис Бест, были проанализированы на следующий год коллегой, доктором Тадеушем X. Эймсом, и он собирался посетить Вену в 1915 году, чтобы анализ продолжил сам Фрейд. Война сделала это невозможным. Эрнест Джонс сначала решил, что он "честный парень, но очень ограниченный", но тот в 1918 году опубликовал весьма полезную книгу о навязчивом поведении, и когда после войны психоанализу в США понадобился лидер, а особенно местный редактор международного журнала, популярность Фринка в нью-йоркском обществе - а также раздражавшая Фрейда привычка Брилла не отвечать на письма - сделала его серьезным кандидатом. В феврале 1921 года он наконец отправился в Европу, чтобы подвергнуться анализу. Это был высокий и забавный человек, который провел в Вене несколько месяцев, оправдав надежды Фрейда. Его и избрали из всех кандидатов. Никого как будто не беспокоил этот империализм со стороны Вены. Фрейду было лучше видно. Одной из скрытых причин того, что он выбрал Фринка, возможно, была его старая предрасположенность выбирать неевреев в качестве миссионеров для англосаксов. Фринк вроде бы имел небольшие психологические проблемы. За год или два до того он страдал от "токсических головных болей" и частичной потери памяти, а в Вене у него были проблемы со сном. Подробности этого анализа никогда не публиковались. Но он рассказал Фрейду о связи с замужней женщиной, Анжеликой Бижур, которая началась еще до войны, когда женщина стала его пациенткой. Фрейд посоветовал ему признаться в своих чувствах к ней, сказав ему (как он позже объяснил доктору Эймсу):

Я думал, что каждое человеческое существо имеет полное право стремиться к сексуальному удовлетворению и нежной любви, если видит способ получить их и не смог найти этого у своей жены. Когда он выразил неуверенность, мне пришлось стать на сторону его подавленных желаний и таким образом выступить защитником желания развестись и жениться на госпоже Б.

Муж Анжелики, Абрахам, был богатым бизнесменом из ньюйоркской семьи евреев-ортодоксов. У Анжелики Бижур были собственные средства. Они часто ссорились, как по поводу его неудачного исполнения супружеских обязанностей, так и из-за ее дружбы с Фринком, которая, как она утверждала, была совершенно невинна. Когда летом 1921 года анализ Фринка у Фрейда (за который платила она) подходил к концу, она приехала в Европу, чтобы увидеться с ним. По пути она остановилась в Париже, где в то время был ее муж. Она была с ним в постели в тот же день и еще несколько раз позже. Тадеуш Эймс, который теперь был аналитиком Абрахама - а также президентом Ньюйоркского психоаналитического общества, - знал все подробности. Анжелика, по некоторым данным, каждый из этих раз получила удовлетворительный оргазм. К тому же она подарила мужу жемчужные запонки стоимостью в пять тысяч долларов. Затем госпожа Бижур отправилась в Вену, где присоединилась к Фринку, встретилась с Фрейдом и узнала от него, что Фринк действительно ее любит. Позже она говорила, что ее любовник, когда она приехала, страдал от депрессии. Фрейд, по ее словам, "посоветовал мне развестись, как из-за моего неполноценного существования, так и потому, что 'если я сейчас отвергну доктора Ф[ринка], он может никогда не вернуться в нормальное состояние и, вероятно, станет гомосексуалистом, хотя и скрытым'". Она утверждала, что восприняла некоторые из этих идей как "сумасшедшие галлюцинации". Анжелика Бижур не представляется очень надежной свидетельницей, но очевидно, что и она, и Фринк считали, будто специалист рекомендует им развод и брак. К этому времени Фрейд уже избрал Фринка своим американским знаменосцем, поэтому был заинтересован в его выздоровлении. Будущее Фринка в движении, напомнил он Эрнесту Джонсу, "зависит от полной перемены в его личных делах, которую он собирается совершить, но в успехе которой еще есть сомнения". Фринк и госпожа Бижур взялись за изменение своей жизни. Они поехали поездом в Париж, где Абрахам ждал жену на вокзале, подошли к нему с улыбкой и заявили, что хотят пожениться. Затем все трое вернулись в Нью-Йорк на разных кораблях, и Абрахам обратился к своим адвокатам - похоже, его настроила на это семья. Он написал письмо Фрейду, которое так и не отправил, где спрашивал: "Великий Доктор, вы ученый или шарлатан?". Впервые об этих осложнениях Фрейд узнал из письма Тадеуша Эймса в сентябре, который как врач врачу объяснил ему, что происходит, и предостерег, что адвокаты Бижура готовы "при достаточной провокации" передать историю в газеты и "совершить нападение на доктора Фринка и психоанализ". Бижур был готов дать жене развод, но хотел, чтобы Фринка исключили из нью-йоркского общества. Если его не исключат, писал Эймс, и история получит огласку, "газеты проклянут всех аналитиков Америки". В Центральной Европе газеты и обманутые мужья вели себя по-другому. Фрейд написал вежливый, но возмущенный ответ, Обвиняя американское "лицемерие и притворную мораль", и предложил нереалистичный выход: пусть нью-йоркские аналитики поддерживают Фринка в любом случае. Он провел грань между советом паре, которого он не давал, и помощью в том, чтобы признать реальное положение вещей, которую он оказал: "Для меня это была честная и серьезная любовь, противопоставленная расчету. На этом мой интерес заканчивался". Публика, признавал он, может и не уловить этой разницы. Фрейд занимался казуистикой. Его взгляды на сексуальное поведение были всегда двусмысленными. Традиционная мораль и жизнь холостяка интересовали его в молодости, потому что проблемы холостяцкой жизни были все еще свежи в его памяти. Ему не нравились ограничения, но он не осуждал их. Позже у него появилась точка зрения, что цивилизация требует отказа от инстинктов. Без сомнения, это отражает тот факт, что он сам от них отказался. Но в глубине души он симпатизировал тем, кто использовал свои сексуальные возможности. Желание Фрейда увидеть, как Гораций и его Анжелика сыграют свадьбу по любви, чувствуется во всей этой истории. "Госпожа Б. - сокровище для сердца", - пишет он Фринку 12 сентября 1921 года. "Награда стоит борьбы... Госпожа Б. станет прекрасной, когда будет счастливой". Абрахама он презрительно называл "знаменитым мужем госпожи Б." (письмо Фрейда Джонсу от 6 ноября 1921 года). Печальная история становится еще печальнее. Характер Фринка оказался более неустойчивым, чем Фрейд думал. Его жена писала ему трогательные письма, грустные, но не злые, которые он с тревогой показал Фрейду. Тот решил, что они "холодны и разумны" и после развода "она станет тем, чем была раньше". Фринк не был уверен, как лучше поступить, и просил Фрейда продолжить анализ. В это время в отдаленных штатах проходили разводы. Дорис Фринк с двумя детьми в Нью-Мексико сделала так, как ей посоветовали адвокаты господина Бижура. Возможно, к счастью для Фрейда, Абрахам на следующий год скончался от рака. Это событие "упростило положение дел [Фринка] и исключило все возможности скандала в добродетельной Америке" (письмо Фрейда Джонсу от 11 мая 1922 года). Летом 1922 года Фрейд смягчился и позволил Фринку вернуться на анализ. Они с Анжеликой приехали в Берхтесгаден, где Фрейды проводили лето, и "иногда" Фринк получал час лечения. Фрейд не любил нарушать свой покой во время отпуска, но Фринк, избранный лидер движения в Америке и человек, заслуживающий того, чтобы быть счастливым, явно был особым случаем. В письмах Фрейда также улавливается мысль, что Фрейд надеется на некоторую часть денег Анжелики, которые пригодились бы движению. Когда Фрейды вернулись в Вену, Фринк и госпожа Бижур вроде бы поехали вместе с ними. Затем пара отправилась в Париж, чтобы начать приготовления к свадьбе. Фринк один вернулся в Вену, и с ним случилось нервное расстройство. Он вел себя агрессивно в гостинице, страдал от эмоциональных перепадов и галлюцинаций: ему казалось, что ванна - это могила. Фрейду пришлось найти человека, чтобы присматривать за ним. Когда приехала Анжелика, Фринк ударил ее. Несмотря на все это, в декабре они поженились и отправились на медовый месяц в Египет. Но Фринк очень изменился. Его избрали президентом ньюйоркского общества (члены которого практически не знали о происходящем) в январе 1923 года, когда он был все еще в свадебном путешествии. Вернувшись с рецензией на книгу, чернящей Брилла, он тут же создал проблемы. Бывшая миссис Фринк умерла в мае от пневмонии - ему не разрешили с ней повидаться, - и он начал ссориться с Анжеликой. К концу 1923 года он был слишком болен, чтобы работать, и не мог исполнять функции президента. На следующий год он дважды лечился в психиатрической клинике Фиппса при университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. Анжелика решила развестись с ним. Он перерезал себе артерию и почти до смерти истек кровью. В конце концов он почти выздоровел и прожил еще двенадцать лет, скончавшись от сердечного заболевания в 1936 году, в возрасте пятидесяти трех лет. В клинике Фиппса его лечил Адольф Мейер, известный психиатр, который эмигрировал в США из Швейцарии в 1890-х годах. Моралист цюриховского образца, который не испытывал симпатии к психоанализу, счел случай с Фринком отвратительным и в частной переписке писал о "так называемом американском лидере психоаналитической работы и его отвратительной жене", имея в виду Анжелику. Мейер решил, что и она, и Фринк "действовали под более или менее насильственным внушением Фрейда". Без сомнения, Фрейд поступал так, как считал правильным, но, похоже, он, как часто бывало и раньше, использовал свои навыки и личный авторитет, чтобы убедить пациентов, что знает их мысли лучше, чем они сами. Он неправильно понял Фринка и госпожу Бижур. Его суждения кажутся поверхностными, как будто он не смог понять, что это реальные жизни, а не элементы очередного очерка. А когда драма закончилась, Фринк захотел покончить с собой, вот-вот должен был произойти второй развод, а бывшие супруги обоих уже умерли, Фрейд писал Джонсу 25 сентября 1924 года:

Какая польза от американцев, если они не платят денег? Они больше ни на что не годны. Моя попытка дать им лидера в виде Фринка, которая так печально закончилась, - последнее, что я для них сделал.

Это было написано после того, как Фрейд сам серьезно заболел, и не будем судить его строго. Он тоже очень изменился.