"Придет смерть, и у нее будут твои глаза" (1914-1926)

Август 1914 года. Фрейд находится в Карлсбаде, где его застает сообщение о начале войны, но оно не вызывает у него особой реакции, которая, как говорится, соответствовала бы важности события. Письмо Абрахаму 26 августа начинается следующей весьма эгоцентрической фразой: "Одновременно с объявлением войны, нарушившим мир в нашем городке, я получил ваше письмо, которое принесло мне, наконец, утешение". Это утешение, как мы догадываемся, связано с избавлением от Юнга и его "приспешников". А в это время разворачивается длинная вереница ужасов, убийств, позора, названная историками Первой мировой войной, о которой Ромен Роллан с удивительной страстью поведал в документальной книге "Журнал военных лет" (19141919).

В течение всех этих событий, резко нарушивших ход истории современного общества, Фрейд, по-видимому, был больше озабочен проблемами психоаналитического "дела", что, однако, не помешало ему через месяц после начала военных действий опубликовать в журнале "Имаго" свои размышления "Современный взгляд на войну и смерть". В процессе редактирования он показывал их Абрахаму, называя "болтовней на актуальную тему... с целью удовлетворения патриотических чувств издателя".

Действительно, говоря о "разочарованиях", вызванных войной, Фрейд делает обобщения, которые можно отнести к достаточно неопределенному разряду "гуманистических". Он энергично обличает находящееся в состоянии войны государство, позволяющее себе несправедливости и жестокости, малейшая из которых обесчестила бы человека", цивилизацию, основанную на "лжи", эффект массы, проявляющийся в том, "что достаточно большому числу, миллионам людей соединиться, чтобы все моральные устои личностей, его составляющих, тут же исчезли, и на их месте остались лишь физические влечения, наиболее примитивные, древние и жестокие". Но он продолжает надеяться, что "логическое ослепление, в которое эта война повергла действительно лучших наших сограждан... лишь вторичное явление, следствие аффективного возбуждения" и что эволюция продолжит "свое движение вперед", если будет "немного больше открытости и искренности в отношениях между людьми...".

Вторая часть "Современного взгляда..." касается проблемы смерти, здесь формулируется вопрос, который призван сыграть важнейшую роль в ближайших трудах Фрейда. Возвращаясь к мысли о том, "что в глубине никто не верит в собственную смерть", "что в подсознании каждого живет вера в собственное бессмертие", и показывая, насколько для современного человека характерно отворачиваться от смерти и набрасывать на нее "покров молчания", Фрейд пишет о необходимости "нового отношения... к смерти". Он задает такой вопрос: "Не лучше ли нам придавать смерти в жизни и наших мыслях место, которое ей соответствует, и уделять больше внимания нашему бессознательному отношению к смерти, которое мы обычно старательно подавляем?" Суть этого нового отношения выражается формулировкой, в которой Фрейд перефразирует старую пословицу: "vis расеm, para bellum" - "хочешь мира, готовься к войне", которая в условиях того времени приобретала особую окраску: "Будет время-сказать: если хочешь выносить жизнь, будь готов принять смерть". Слишком развернутый перевод, данный Фрейдом своей формулировке, приглушает резкость и лапидарность ее звучания в этическом, стоическом плане: если хочешь жизни - готовь смерть, или, в еще более сжатом, рискованном и грозном виде: если хочешь жить - умри.

Выступая против иллюзии бессмертия, которая таится в глубине подсознания, Фрейд, этот упрямый охотник за иллюзиями, готовится - "para" - вытеснить прячущуюся за ней мысль о могуществе смерти, вынести ее на свет, подвергнуть анализу, и - как же он может иначе? - свести ее, соединить, спарить с мыслью о "жизни", вывести из нее понятие "влечение к смерти". Именно термин "влечение", с его энергетической нагрузкой, жизненными связями, особой функцией в логическом аппарате учения Фрейда является новым определяющим фактором. "Если хочешь жить", то есть нести и реализовывать в себе самую сильную, жизненную, эротическую энергию, - "умри!": это требование носит резкий характер, но действие его как бы отсрочено. Речь идет не о том, чтобы сразу умереть, пассивно участвовать в детальном развитии событий, не быть предназначенным к смерти, согласно экзистенциалистскому принципу, не нести смерть окружающему миру или кому-то другому, но содействовать развитию смерти в себе, заставлять его длиться, сделать его продолжительным, придать ему всю свою импульсную энергию, являющуюся ядром, основой психической деятельности и жестко связанную через выражение "хочешь" - отголосок шопенгауэровского хотения, возбуждающего мысль Фрейда, - с жизненной энергией. Речь идет, как это сформулировано в работе "Между сновидением и болью", вышедшей из-под пера Ж.-Б. Понталиса, о настоящей "работе смерти".

В центральной работе этого периода - "По ту сторону принципа удовольствия", опубликованной в 1920 году, Фрейд продолжал шокировать тех, кто в доме повешенного боится говорить о веревке. Можно долго изучать эту тему по значительной книге Макса Шура, вышедшей на французском под названием "Смерть в жизни Фрейда". Лежит ли в истоке этой работы смерть второй жены Якоба Фрейда, Ревекки, вызвавшая круговорот памяти и боли? Известно, во всяком случае, как подействовала на полуторагодовалого Зигмунда смерть брата Юлиуса, которому было лишь несколько месяцев, сколько образов, действий, движений мысли она породила. Смерть отца в октябре 1896 года тесно связалась с работой Фрейда над темой сновидений, как он отмечает в предисловии к "Толкованию сновидений". Неоднократно он сам устанавливает для себя сроки жизни, пользуясь расчетами периодичности своего друга Флиесса; какое облегчение он испытал, коща пересек рубеж пятидесяти одного года, отвечающего сумме двух главных периодов, мужского и женского: 23+28! Нет возможности описать все отражения смерти s огромном количестве образов, населяющих сновидения Фрейда...

Но вот с началом войны, давшей почувствовать дыхание смерти так близко, и вследствие внутренней динамики развития исследований Фрейда, фигура смерти выступила перед ним с особой значительностью, как бы требуя, чтобы он обратил к ней свой взор, слился с ней, вписал ее в свое существо и в существо своей работы. Он отмечает в письме от 1 августа 1919 года к Лу Андреа-Саломе, узнав о самоубийстве Виктора Таска, долгое время бывшего близким другом Лу, а также независимым и блестящим учеником Фрейда: "Я выбрал сейчас в качестве пищи тему смерти". Эту мысль Понталис, размышляя "О работе смерти", особо подчеркивает, говоря, что "никто другой не был проникнут ею так, как Фрейд". Понятно, почему в нашем сознании столь тесно ассоциируются образы Фрейда и смерти: мы смотрим его глазами, старающимися пронзить изначальный мрак, неясность, окружающие эту тему, тему, которую человечество всегда старалось приукрасить своими жалкими кружевами.

Подчеркнем эту особую связь, обратившись к словам поэта, подобно тому, как это обычно делает сам Фрейд. Достаточно услышать первую строфу, даже первые строки, темные и прозрачные, поэмы Чезаре Павезе: "Придет смерть, и у нее будут тми глаза, эта смерть, что нас сопровождает с утра до вечера..."

Фрейд мог бы принять на свой счет слова итальянского поэта. Его дерзкое сближение со смертью не является, хотя он сам часто об этом говорил, чисто умозрительной гипотезой, интеллектуальной потребностью создать новую структуру в игре концепций. В его основе - открытая, постоянно кровоточащая и причиняющая боль рана, а в описываемый период эта боль, по выражению Понталиса, "давила очень тяжело".

Любимый брат Фрейда Эмануэль, с которым у него связаны воспоминания о счастливых днях детства, проведенных во Фрейберге, умирает в ноябре 1914 года это большое горе для Зигмунда. Заболев гриппом, в возрасте двадцати семи лет умирает вторая дочь Фрейда, София Фрейд-Хальберштад, 22 июня 1920 года, через несколько месяцев после тяжело переживаемой Фрейдом смерти мецената психоанализа Антона фон Фрейнда. После Софии осталось два сына, младший из которых, Гейнц в 1923 году в четыре с половиной года умирает от туберкулеза. Об этом "очаровательном маленьком человечке", радости всей семьи Фрейд говорил, что "никогда так не любил ни одно человеческое существо". "Я очень тяжело переношу эту потерю, - пишет он Кате и Лайошу Леви, - думаю, что никогда не испытывал подобного горя". "Это был первый случай в жизни, когда Фрейда видели плачущим", - отмечает Джонс, приводя свидетельство Роберта Холлитшера. В июне 1925 года умирает Иозеф Брейер, благородный и преданный друг, защитник и полный скромности коллега по первым психологическим работам; Фрейд пишет некролог для журнала, с проникновенными словами обращается к семье. За тем, что он в письме к Абрахаму называет "тяжелыми и фатальными отношениями с Брейером", стоит глубокая, не ослабевшая в течение долгого периода разрыва 1894-1895 годов привязанность к этому человеку, которому он без колебаний приписал, начиная свой цикл лекций в США в 1909 году, открытие психоанализа; это выражение, правда, на наш взгляд, идет скорее от эмоций, чем от рассудка. 25 декабря 1925 года умирает Карл Абрахам, верный и независимый ученик, друг, лишенный лести, настоящая психоаналитическая совесть Фрейда. Он даже порой вызывал раздражение последнего, который однажды бросил: "Но хоть что-нибудь вы делаете без вашей добросовестности? "...

Подходя в мае 1926 года к своему семидесятилетию, Фрейд обременен тяжелым грузом потерь; он движется вперед, сопровождаемый чередой глаз, которые продолжают жить в нем, переходят, вероятно, в его взгляд, в котором сквозит теперь острый и беспокойный знак вопроса, сопровождаемый новым проявлением смерти, поселившейся и в его плоти: в апреле 1923 года он перенес первую операцию в связи с раком челюсти, развитие которого знаменует собой последнюю часть его жизни.

Фрейд-австриец в условиях войны

Джонс, как биограф, не мог не отметить с явным удивлением "неожиданного" поведения Фрейда при известии об объявлении войны: этот "ученый-пацифист 58 лет", которого, как полагали, должно "ужаснуть" подобное трагическое событие, проявил, напротив, "некий юношеский энтузиазм". В уже упомянутом письме к Абрахаму, где с сомнительной уместностью высказано "облегчение" в связи с уходом Юнга, Фрейд замечает: "Возможно, впервые за последние тридцать лет я чувствую себя австрийцем", а в беседе с Ференци он в шутку доверительно сообщает, что "посвятил все свое либидо Австро-Венгрии". Его суждения о войне больше напоминают разговоры в Торговом кафе, чем среды на Берггассе, 19: "Моральный дух повсюду превосходен", "наши славные победы" стимулируют производительность труда, он "полон радости в связи с заключением Тройственного союза". Будучи в Гамбурге у Софии и Макса Хальберштад, он замечает: "Впервые я здесь не чувствую себя в чужом городе", говорит об успехе "нашего" займа, шансах "нашей" победы, о том, что, разбив русских в Галиции, "Германия спасла нас"...

Как же Фрейд смог с такой быстротой и увлеченностью последовать за "большинством", принять тот стиль "священного союза", который столь опустошительно подействовал на людей, в том числе и на интеллектуалов, распространяя глупость, бесхарактерность и жестокость? Как он оказался неспособен соблюдать критическую дистанцию относительно события и подвергать его своему непременному анализу, к которому он был готов как никто другой? Вероятно, на мысль Фрейда подействовали мощные и страшные механизмы массового брожения, вследствие которых она, если пользоваться выразительным школьным термином, "защитилась" на политике.

Ура-патриотическое горение Фрейда продолжается недолго; вскоре он вновь возвращается к работе, пишет статьи и эссе, многие из которых войдут в его "Метапсихологию". Он сталкивается с серьезными профессиональными и материальными трудностями: клиентов мало, порой его кабинет совсем пуст, встали проблемы здоровья и беспокойства за своих близких. Сын Мартин добровольцем уходит на восточный фронт, надеясь, как он шутил, попасть в Россию, куда въезд евреям из-за границы "без перемены религии" был запрещен. Эрнст, мобилизованный, отправлен в Италию, а Оливье, приписанный к инженерным войскам, строит туннели и мосты. Ученики и сотрудники - Абрахам, ференци, Шах, Ранк и другие, также мобилизованные, разъехались в разные места, главным образом для медицинской службы. Это служит для Фрейда поводом возобновить и упрочить связи с другими учениками, в частности, с Лу Андреа-Саломе, которая слушала его лекции в 1912-1913 годах. "У вас найдется для меня ободряющее слово?", - спрашивает он, давая начало обмену письмами, столь важному в период войны, с женщиной редких интеллектуальных и человеческих достоинств, которую он характеризовал, как "в высшей степени понимающую" психоанализ, и к которой до конца оставался очень привязан. Джонс, по-видимому, хочет принизить Лу Андреа-Саломе, приписывая ей главным образом "выдающееся чутье в охоте на великих людей", поскольку ей удалось завязать дружеские или более тесные отношения с Ницше, Райнером-Марией Рильке (он побывал у Фрейда в декабре 1915 года), Роденом, Стриндбергом, Толстым и другими.

В мае 1917 года Георг Гроддек, врач из Баден-Бадена, направляет Фрейду восхищенное письмо, положившее начало оригинальной переписке и новой дружбе Фрейда, который назвал Гроддека "замечательным аналитиком, сумевшим схватить суть предмета и больше никогда ее не упускать". "Мистические" наклонности, за которые Фрейд иногда упрекал Гроддека, не мешали ему питать слабость к тому, кого он называл "стихийным психоаналитиком", и чей мистический склад ума заставляет подозревать наличие у самого Фрейда большего мистицизма, чем можно было предположить. Какую более достойную честь мог оказать Фрейд Гроддеку, как ни заимствовав у него понятие и принцип "Этого" и сделав его важной составной частью своей системы? На следующий год Фрейду довелось лечить богатого пивовара из Будапешта - Антона фон Фрейнда, в связи с неврозом, развившимся после удаления опухоли. Доктор философии, фон Фрейнд живо заинтересовался психоанализом, и между ним и Фрейдом завязалась крепкая дружба, оказавшаяся особенно ценной в период трудностей, возникших в конце войны и первое послевоенное время: он сделал очень крупное пожертвование Международной психоаналитической ассоциации для основания издательства, которое открылось в январе 1919 года. Это было Международное психоаналитическое издательство, которое стало отныне печатать важнейшие труды по психоанализу.

В сложной ситуации, сложившейся для Фрейда в 1917-1918 годах, когца заметно ощущались нехватка продовольствия и холод ("жизнь слишком большой тяжестью навалилась на мои плечи, - пишет он Абрахаму 20 мая 1917 года, - мне кажется, я уже отжил свое", а год спустя говорит о своей "бессильной горечи"), свет надежды приходит из Будапешта: венгры с удивительным энтузиазмом организовали пятый Международный психоаналитический конгресс, собравший 28-29 сентября 1918 года в Венгерской академии наук 42 участника. В первый и единственный раз, если не считать Анны Фрейд, которая сама была психоаналитиком, на нем присутствовали члены семьи Фрейда - жена Марта и сын Эрнст. Но особенно важным для конгресса было присутствие представителей правительств Германии, Австрии и Венгрии, которые были озабочены развитием неврозов, связанных с войной, и предполагали открыть психоаналитические клиники. Муниципалитет оказал участникам конгресса горячий прием, и в этой атмосфере эйфории Фрейд видит уже, как Будапешт постепенно теснит Вену, становясь источником психоаналитической деятельности. "Я - в ликовании", - пишет он несколько дней спустя Ференци, который был избран президентом Международной ассоциации, и одновременно заявляет Абрахаму: "Можно предвидеть, что Будапешт отныне станет центром нашего движения".

Это происходит на фоне упадка основного центра, но для Фрейда главное - сохранить активность психоаналитического движения. "Мы рады возможности трудиться в нашем тайном саду" (в тексте - по-французски), - пишет он Карлу Абрахаму 5 февраля 1919 года, в период "собачьего холода" той ужасной зимы, и добавляет такую примету времени: "Недавно ко мне пришел один американец из штаба Вильсона. Он принес две корзины провизии и обменял их на экземпляры "Лекций" и "Обыденной жизни".

Благодаря инициативе голландских психоаналитиков шестой Международный психоаналитический конгресс прошел в Гааге с 8 по 11 сентября 1920 года, собрав 62 участника. Он завершился, отмечает Джонс, "грандиозным банкетом, который на изголодавшихся участников из Центральной Европы произвел впечатление сказочного перенесения в Землю обетованную". В 1922 году, 25-27 сентября в Берлине состоялся седьмой Международный конгресс с 256 участниками, причем 112 из них принадлежали к Международной ассоциации. Высоким уровнем, качеством и числом докладов он свидетельствовал о замечательной жизненности психоаналитического движения, но это был последний конгресс, на котором присутствовал Фрейд. Заболев на пасху 1924 года гриппом, он, как и его дочь Анна, решил воздержаться от участия в конгрессе в Зальцбурге, состоявшемся 21-23 апреля. Однако к 14 мая он почувствовал себя в достаточно хорошей форме, чтобы принять Ромена Роллана, приехавшего к нему в сопровождении Стефана Цвейга.

В сентябре 1925 года в Гамбурге в отсутствие Фрейда проходит девятый Международный конгресс, атмосфера которого осложняется расхождением с Ранком. Фрейд надеялся, что в связи с конгрессом Ранк вернется в психоаналитическое движение, из которого он вышел, изложив свою позицию в книге "Травматизм при рождении", опубликованной в 1924 году. Длительное пребывание в Соединенных Штатах (с апреля 1924 по май 1925 года), видимо, сыграло решающую роль в его окончательном отдалении. "Я вовсе не сержусь на поведение Ранка, - объявляет Фрейд - Оставим его в его заблуждении и попытке быть оригинальным".

Отто Ранк сразу же занял особое место в психоаналитическом движении благодаря широте и разнообразию интересов, терпимости и активности, с которыми он занимался своими обязанностями на ниве издательской и секретарской деятельности, но также и вследствие обилия и плодотворности высказываемых догадок и теорий. Он был, несомненно, наиболее преданным и ценным борцом за психоаналитическое.

Между метапсихологией и техникой

В самом начале Первая мировая война дала Фрейду небольшое преимущество: у него, наконец, как пишет Абрахам, появилось время для "давно желанного досуга". Однако вместо того, чтобы "заняться чем-либо дельным", он предался составлению описей, навел порядок в своей коллекции предметов искусства и археологических находок, составил список ценностей. Отто Ранк, в свою очередь, привел в порядок его библиотеку и составил ее каталог. Примечательно, что страсть к организации коснулась и области интеллектуальных занятий; Фрейд почувствовал необходимость подвести итоги своих теоретических разработок и исследований под знаменем метапсихологии.

Чтобы понять этот термин, созвучный "метафизике", обратимся к словам самого Фрейда. В письме Вильгельму Флиессу от 2 апреля 1896 года он поясняет использованную аллюзию "несколько метапсихологических вопросов" таким признанием: "В годы юности я стремился лишь к философским знаниям".

Действительно, в 1915 году, после двадцати лет фундаментальных открытий и развития основ психоанализа философские устремления Фрейда направились в новое русло: нужно было вырваться из более чем освоенной области описательной психологии, царства накопления фактов и концептуально, теоретически осмыслить их, охватить, понять, подвергнуть структурному анализу описательные данные. Фрейд ясно обозначает свои планы в предисловии к "Метапсихологии", заявляя, что серия работ, которую он собирается опубликовать под названием "Введение в метапсихологию", "предполагает уточнить и углубить теоретические положения, на которых базируется система психоанализа".

Фрейд намечает написать двенадцать статей, каждая из которых будет посвящена ключевому понятию психоанализа. С удивительной быстротой, с марта по май 1915 года, он пишет пять из них, составивших сборник "Метапсихология". Семь других, в которых он предполагал осветить определения сознания, тревоги, истерии, невроза навязчивых состояний, переходного невроза и, вероятно, сублимации и переноса, не сохранились. Как полагают, они были уничтожены Фрейдом. Этот странный поступок, согласно Джонсу, объясняется желанием Фрейда завершить определенный этап. Джонс вспоминает, что в это же время Фрейд решил положить конец своим лекциям в университете, и заключает: "Он, по-видимому, хотел покончить со всем сразу".

В отличие от несколько упрощенной интерпретации Джонса, мы полагаем, что именно потому, что эти статьи "представляли конец определенного этапа", Фрейд должен был их опубликовать. Обычно он был не прочь отметить конец некоторого периода итоговой статьей, повторяющей основные идеи; так, в 1913 и 1914 годах появляются, работы "Интерес психоанализа", опубликованная в итальянском журнале "Наука", и "Вклад в историю психоаналитического движения", в 1925 - "Моя жизнь и психоанализ", в 1938 - "Краткий курс психоанализа"... Помимо критического отношения к некоторым статьям, которые он мог считать повторяющими уже известные веши, (например, статьи об истерии или неврозах навязчивых состояний), или касающимися слабо изученных вопросов - сублимации и сознания, здесь, вероятно, сыграло роль более глубокое чувство, связанное с суеверным восприятием связи времен и чисел. Опубликовать законченную систему из двенадцати статей, порожденных им, подобно тому, как патриархом Иаковом были порождены двенадцать колен израилевых, - не значило ли это признать, что его дело завершено, что сам он "кончился"? Против этого Фрейд решительно восстал! И он принес жертву: из завещательных двенадцати семь статей были с легкостью отброшены, магически открыв путь в будущее, а оперевшись на оставшиеся пять, как на покровительственную Руку, Фрейд мог снова двигаться вперед, что и не преминул сделать...

Пять эссе, составляющих "Метапсихологию", касаются, как отмечает Фрейд в предисловии, "фундаментальных положений" молодой психоаналитической науки. К ним у нас будет возможность вернуться ниже, обратим лишь внимание на некоторые понятия, используемые в этих чрезвычайно насыщенных статьях. "Влечения и судьба влечений" характеризует то, что, без сомнения, является основополагающим понятием фрейдовской мысли: влечение (Автор использует французский термин la pulsion (импульс, толчок)). Этот термин используется для передачи немецкого термина Trieb (влечение, побуждение, стремление) как более подходящий для психологической цели, чем слово "инстинкт", имеющее биологическую окраску. Подчеркивая тесную связь влечения с "телесным", с "внутренними побуждениями организма", Фрейд определяет "понятие "влечения"... как лежащее на границе между психическим и соматическим" - замечательное определение, которое отсылает нас к абстрактной области "теоретических гипотез", поскольку нет ничего более неясного и проблематичного, чем понятие "границы между" психическим и соматическим, в котором погибли многие философские и психологические начинания, но одновременно вводит нас в это "между", быть может, трудно вообразимое, с которым человек сталкивается в своей жизни ежеминутно. В статье Фрейд устанавливает различие между "влечениями своего я", касающимися самосохранения, и "сексуальными влечениями", которое несколько смягчено представлением о том, что влечения своего "я" подкрепляют сексуальные. Фрейд приписывает судьбе влечений четыре возможных исхода: "Обращение в свою противоположность, возврат на саму личность, торможение и сублимация".

"Торможение" составило предмет второй статьи, что свидетельствует о важной роли этого положения в аналитической теории. Суть его выражается в следующем: "стремление к отступлению лишь частично контролируется сознанием", что предполагает различие между сознательным и бессознательным, а поскольку "торможение и бессознательное связаны между собой в значительной степени", то требуется углубленное и систематическое изучение бессознательного. Эта задача ставится в третьем эссе, самом длинном и методически построенном, под названием "Бессознательное". Показав правомочность и необходимость этого понятия, определив глобальное различие двух основных частей психики - сознательного и бессознательного, между которыми можно провести достаточно условную границу, Фрейд подходит к определению, что же такое метапсихологическое: "Я предлагаю называть метапсихологическим такое описание, в котором удается достичь характеристики психического процесса в динамическом, топическом и экономическом аспектах". Под динамическим аспектом он понимает принцип, заложенный в его психологии, согласно которому она в первую очередь обращается к описанию взаимодействия и противоборства различных влечений; под топическим - систему психики, включающую сознательное и бессознательное, в которой находят отражение все психические процессы; под экономическим - циркуляцию и распределение "количеств" психической энергии.

Можно заметить, что это важное определение "метапсихологического" как исчерпывающего описания психического явления не полностью совпадает с проектом создания "метапсихологии", под которой понималось углубленное изложение "теоретических гипотез", фундаментальных принципов, лежащих в основе "системы". В первом случае теория является логическим завершением скрупулезного до одержимости накопления фактов, во втором - выступает в качестве аксиоматического метода, служащего для лучшего понимания и рациональной организации результатов наблюдений.

В двух последних статьях "Метапсихологическое дополнение к теории сновидений" и "Скорбь и меланхолия" Фрейд обращается к проблеме столкновения процессов "нормальных" (сновидения, скорбь) и процессов "патологических" (невроз, шизофрения, меланхолическая депрессия). В конце первой из них он дает существенное "топическое определение процесса торможения", важное "для нашего понимания механизма нарушений": "В сновидении отмена побуждения (либидо, интереса) охватывает все системы, при неврозах переноса перестают действовать побуждения, касающиеся области до-сознательного, при шизофрении - бессознательного, при amentia (слабоумии) - сознательного". Анализируя затем с удивительной тонкостью и проницательностью то, что он называет "работой скорби", Фрейд не только выявляет главный и постоянно действующий психический механизм, вызывающий последовательное ослабление побуждений в ответ на утрату какого-то предмета или объекта, но и подвергает психоаналитическому исследованию таинственную и сложную область социальной жизни, охватывающую траурные церемонии и ритуалы, связанные со смертью.

В данной части нашего исследования - в соответствии с метапсихологическими размышлениями Фрейда и с целью осветить особенности движения его мысли - нам кажется уместным вспомнить о постоянной работе по освещению различных проблем и выработке технических методов, которую Фрейд проводил на разных этапах своей деятельности. Для удобства обратимся к статьям, написанным с 1904 по 1918 годы и объединенным под заглавием "Техника психоанализа". Написанные в большинстве случаев с целью помочь психоаналитику в его терапевтической деятельности, они позволяют обобщенно охватить различные проблемы, возникающие в процессе "курса лечения".

Задачей двух статей 1904 года - "Психоаналитический метод Фрейда" и "О психотерапии" - было определение особенностей психоаналитического метода и его отличия от "метода катарсиса" Брейера, который искал облегчения болезни в воспоминаниях и рассказах о травмирующих событиях и гипнотическом внушении, действуя подобно живописи, как ее характеризовал Леонардо да Винчи, "via di porre" - наложением слоев на основу, в то время как психоаналитический метод больше напоминает работу скульптора, действующего "via di levare", то есть удаляя лишнее.

"Будущие перспективы аналитической терапии", статья, написанная в 1910 году и обращенная к участникам второго Международного психоаналитического конгресса в Нюрнберге, привлекает внимание к "процессу обратного воздействия, который наблюдается у врача в результате влияния пациента на подсознание своего аналитика". Фрейд подчеркивает важность работы по "самоанализу", которой обязан заниматься психоаналитик: "Аналитик может довести до конца свое лечение, - утверждает он, - лишь постольку, поскольку это позволяют ему сделать собственные комплексы и внутреннее сопротивление". Его позиция категорична: "Тот, кто не может заниматься подобным самоанализом, должен без колебаний отказаться от лечения больных аналитическим методом". Конечно, он не был уверен, что многие аналитики прислушались к этой рекомендации.

Работа 1910 года "К вопросу о так называемом "стихийном психоанализе" является призывом к занятию психоанализом по "строгим техническим правилам" и лишь теми, кто получил соответствующее образование. Фрейд с удивлением отмечает, что "по правде "стихийные" аналитики больше вредят психоаналитическому делу, чем своим больным", поскольку часто у последних общее улучшение наступает в итоге "само по себе".

В работе 1912 года "Руководство интерпретацией сновидений в психоанализе" Фрейд подчеркивает, что для аналитика существует опасность увлечься непрерывной интерпретацией постоянно обновляющегося материала сновидений. Чтобы избежать этого, "важно, - считает Фрейд, - чтобы аналитик в любой момент отдавал себе отчет в том, что занимает психику больного, какие комплексы и элементы внутреннего сопротивления присутствуют и какая осознанная реакция необходима, чтобы управлять его поведением".

Статья "Динамика переноса", написанная в 1912 году, исследует одну из важнейших, а может быть, и главную проблему терапевтического процесса. Пациент перемещает и проецирует на аналитика побуждения своего либидо, устанавливает с ним отношения, связанные с переносом, которые в ходе лечения должны разрешиться. В противном случае, подчеркивает Фрейд, "самое большое противодействие лечению начинает оказывать именно перенос, который обычно должен рассматриваться как средство успешного лечения". Постоянной задачей Фрейда будет попытка снять эту "существенную методологическую помеху психоанализа". В то время как пациент пытается перенести свои бессознательные эмоции на современную реальность, "игнорируя время и подчиняясь власти бессознательных галлюцинаций", "врач старается заставить его направить свои эмоции на лечение, на анализ истории жизни, подчинить их разуму и оценивать в соответствии с их реальной психической значимостью". Таким образом, фигура врача, через имаго, которым его наделяет пациент, должна обрести свои реальные пропорции. "Эта борьба врача и пациента, - заключает Фрейд, - интеллекта и инстинктивных сил, здравых суждений и необходимости разгрузки проявляется почти исключительно в явлениях переноса. Именно в этой области необходимо одержать победу, результатом которой станет излечение невроза".

В "Советах врачам по аналитическому лечению", вышедших также в 1912 году, Фрейд обсуждает очень конкретный вопрос "усилий памяти", необходимых аналитику, занимающемуся одновременно несколькими больными - шестью, восемью или более - со всем обилием возникающего материала. Здесь Фрейд выдвигает положение о "скользящем" внимании, как он его называет, заключающееся в том, что врач просто внимательно выслушивает все, что говорит пациент, не пытаясь осуществлять отбор, который должен произойти сам по себе. Фрейд формулирует правило: "Нужно избегать какого-либо внешнего влияния на свою способность к наблюдению и полностью довериться своей "бессознательной памяти", то есть, попросту говоря, слушать, не заботясь о том, удастся ли что-нибудь запомнить". Практикующего врача подстерегает по крайней мере три вида тщеславия: "научное", которое заставляет проводить лечение, имея в виду перспективу научных работ и публикаций (досадное смешение жанров, как оценивает его Фрейд); "терапевтическое", побуждающее к поспешности, и "исследовательское", приводящее к попыткам вмешаться в процесс сублимации и постараться его направить. Напоминая "главное психоаналитическое правило", предписывающее подвергающемуся психоанализу "рассказывать все, что приходит ему в голову", Фрейд устанавливает для врача "симметричное" правило: слушать все "с бесстрастностью телефонного аппарата", чтобы могло происходить непосредственное взаимодействие бессознательного с бессознательным.

В ранних работах Фрейд дает несколько рекомендаций по "выбору больных" пациентов, которым психоанализ может помочь наилучшим образом. Кроме исключения из практики психоаналитического лечения случаев "психозов, помешательств и глубоких депрессий", требовалось также, чтобы пациент не только имел некоторое состояние и был способен оплатить сеансы своего аналитика, но и обладал определенным уровнем, умом, был не слишком стар и имел "достаточно выраженный" характер. Эти требования, приобретая порой несколько карикатурный оттенок в социальном плане, заставили американцев с иронией говорить о синдроме YAVIS - название, образованное первыми буквами определений, которым должен соответствовать идеальный пациент: Young, Attractive, Verbal, Intelligent, Successful - молодой, привлекательный, словоохотливый, умный, энергичный.

Даже коща пациент хорошо "подобран", необходим испытательный срок "от одной до двух недель" перед принятием окончательного решения, как следует из статьи "Начало лечения", написанной в 1913 году. Возникают "два важных вопроса - времени и денег". Ритм предложенного Фрейдом курса лечения включает шесть сеансов в неделю по часу в день, которые должны неукоснительно соблюдаться. Перерывы, даже краткосрочные, по утверждению Фрейда, затрудняют дело; так, аналитик часто сталкивается с тем, что он называл "скорлупой понедельника" - усилением противодействия пациента после воскресенья, когда сеанса не было. Фрейд выступает против краткосрочного лечения; аналитический метод оперирует главным образом на уровне бессознательных процессов, медленных, порой даже вневременных, так что психоанализ по определению "всегда требует много времени"

Фрейд открыто обсуждает вопрос гонораров врача: для аналитика это средство существования; он должен требовать плату регулярно, в установленные дни и, если это возможно, достаточно часто. Примером, помимо других, служит Сергей Панкеев, Человек с волками, а отдельные замечания, сделанные во время переписки с Абрахамом, показывают, что Фрейд был сторонником высоких тарифов; его настойчивость характеризует такое замечание: "Вы не написали мне, - пишет он Абрахаму, - подумали ли Вы серьезно над увеличением своих тарифов. Я подозреваю, что это единственный пункт, по которому Вы отказываетесь - и совершенно напрасно - мне следовать!" Необходимо избегать бесплатного лечения не только потому, что оно уменьшает доходы психоаналитика (по подсчетам Фрейда, бесплатный курс двоих из восьми клиентов равносилен потерям в результате "серьезного несчастного случая"), но также в связи с тем, что оно вызывает "заметное усиление сопротивления". В этих условиях, достойных сожаления (но тут Фрейд ничего поделать не может), ясно, что "психоаналитическое лечение почти невозможно для людей бедных". В то же время представители средних классов могут вкладывать деньги в психоанализ: "Это будет стоящим делом" - из-за пользы, которую они при этом извлекут. "Ничто в жизни, - кстати напоминает Фрейд, - не стоит так дорого, как болезнь - и глупость!"

Вопрос денег в психоанализе встает с особой остротой благодаря его связи с "важными сексуальными факторами". Психоаналитик привык к тому, что "цивилизованные люди одинаково относятся к вопросу о деньгах и к проявлениям сексуальности - с теми же двуличием, показной добродетелью и лицемерием". Здесь, как и в других случаях, психоаналитик должен отличаться открытостью, стремлением к правде, искренностью и точностью. Обсуждая то, что он называет необычным для него термином "церемониал" сеанса, Фрейд описывает взаимное расположение пациента и аналитика: первый лежит на диване, а второй располагается за ним, "так, чтобы не быть в поле зрения". Это расположение, которое, как и вопрос гонораров, стало темой бесчисленных комментариев, Фрейд относит к части "личных мотивов": "Я не выношу, когда на меня смотрят по восемь часов в день (а то и больше)!"

При условии, что пациент, подчиняясь "главному психоаналитическому правилу", которое предписывает все рассказывать, предоставляет значительное обилие "материала", психоаналитик вынужден его интерпретировать - быстро и "с триумфальным видом". Поскольку, как считает Фрейд, поспешность вредит лечению, он советует аналитику определять первые проявления сопротивления и с помощью "понимания и симпатии" устанавливать отношения переноса, чтобы пациент привязался к проводящему сеанс и к процессу лечения. Таким образом, Фрейд вновь обращается к "самой сложной из всех" проблеме переноса и вернется к ней снова в таких статьях, как "Воспоминание, повторение и переработка" (1914) и "Наблюдения над любовью переноса" (1915). В последней статье, где он вновь подчеркивает, что "единственные по-настоящему серьезные препятствия встречаются в области управления переносом", приводится наиболее типичный пример - пациентка "влюбляется в своего аналитика". Фрейд показывает, как эта "любовь переноса", если оставить ее свободно развиваться, влечет за собой хотя и скорый, но обманчивый прогресс. Пациентка достигает своей цели, обольщая аналитика, но тот вполне сознает, что происходит, подобно персонажу из приводимого Фрейдом анекдота: "Страховой агент, неверующий, тяжело болен, и члены семьи убеждают его принять святого отца, способного обратить его в веру перед кончиной. Беседа священника и умирающего продолжается очень долго, и все ожидающие в другой комнате полны надежды. Наконец, дверь открывается. Обратить в веру неверующего не удалось, но зато священник подписал страховое свидетельство"

Главная и подчас непреодолимая трудность процесса переноса связана, как подчеркивает Фрейд, с тем, что "удовлетворить потребность больной в любви столь же губительно и безрассудно, как и загасить ее". И поскольку аналитическое лечение "базируется на правдивости" ("этому оно обязано в значительной мере своим воспитательным воздействием и этической значимостью"), путь переноса узок и тернист, предполагает наличие многих редких качеств - ловкости, осторожноста, открытости, но также, не допуская при этом соскальзывания к любви обратного переноса, определенного любовного взаимопонимания, которое характеризуют нижеследующие строки Фрейда, на удивление лирические, заслуживающие продолжительного цитирования: "Несомненно, половая любовь играет в жизни огромную роль, и соединение в любовных радостях, психическое и физическое удовлетворение составляют одну из кульминационных точек наслаждения. За исключением некоторых ненормальных фанатиков, все люди знают это и строят свою жизнь согласно этому положению. Лишь наука пока проявляет щепетильность и не признает его. С другой стороны, когда женщина умоляет мужчину о любви, ему достаточно трудно отказать ей и оттолкнуть ее. К тому же, несмотря на невроз и сопротивление, он воспринимает исходящий от этого благородного создания некий шарм, подтверждающий ее страсть. Соблазн вызывается не грубой плотской привлекательностью, которая может лишь шокировать или же вызвать чувство терпимости, поскольку представляет собой естественное явление. Возникающие чувства являются более утонченными, но они подавляются, поскольку, в конце концов, кто может заставить мужчину, хоть и соблазняемого возможностью приключения, забыть законы техники и врачебный долг".

Исследование процессов "воспоминания" и "повторения" привело Фрейда к выявлению такого важного явления, как перенос, который представляет собой основной способ ограничить и преодолеть потребность в повторении, типичную для невроза. Перенос очерчивает "промежуточную область между болезнью и реальной жизнью, образует смесь "искусственной болезни" и "среза реальной жизни", которая на языке английского психоаналитика Винникотта будет названа переходной. Эту область пациент, ведомый аналитиком, должен преодолеть, чтобы достичь наиболее полного и рационального восприятия действительности. Но, может быть, правильнее говорить о преодолении времени, временной одиссее "испытаний терпения", по словам Фрейда: по законам и ритмам самого времени психика работает над своим собственным узнаванием, реставрацией, восприятием материалов, "разложенных" аналитиком, в химическом смысле этого термина, поскольку, согласно Фрейду, такое сравнение вполне допустимо. Этой работе Фрейд дает название "обработка", не вдаваясь в анализ этого процесса, имеющего, несомненно, определяющее значение для осмысления динамики сознания субъекта и, возможно, для попытки уловить то, что составляет ^ущность психической деятельности.

Сообщение Фрейда на конгрессе в Будапеште в 1918 году "Новые пути психоаналитической терапии" интересно главным образом необычностью перспектив, которые оно рисует. Фрейд приводит очевидный факт, с которым исследователи постоянно будут сталкиваться: "По сравнению с бедственным положением в отношении неврозов, которое установилось на Земле и которое, возможно, могло бы и не возникнуть, - то, что мы сделали, почти ничтожно". Но однажды, заявляет Фрейд, "общественное сознание пробудится", общество признает за каждым, в том числе и за бедным, право на здоровье, и на психическое здоровье в особенности; "лечение будет бесплатным", и под эгидой государства, осознавшего, наконец, свои обязанности, психоанализ станет открыт для всех!

Танатос

Неужели, столь активно взявшись ответить на философские вопросы своей юности, Фрейд ограничится лишь "теоретическими гипотезами" "Метапсихологии"? Еще один рывок, ослабивший цепи, связывающие его с клинической практикой, - и вот он уже в области "чистой умозрительности", пытается проникнуть "в наиболее неясный, непостижимый район психической жизни", опираясь на "наиболее общую и расплывчатую гипотезу", "странную гипотезу", которая повисла где-то между мифом и наукой. Это гипотеза влечения к смерти - сбивающая с толку его учеников и сторонников, скандализирующая многих других, неприемлемая для большинства, подобная зияющей трещине в системе психоанализа.

Фрейд ясно сознает, что работа, в которой он сформулировал и изложил эту гипотезу - "По ту сторону принципа удовольствия", написанная в 1920 году, увела его действительно "по ту сторону" собственных привычных позиций, обозначив некий разлив строгой и точной психоаналитической логики. Он заранее сообщает Ференци, которого информирует о работе, о своем снисходительном отношении к тому, что представляется "довольно неясным" и появится "под таинственным заголовком "По ту сторону принципа удовольствия". Но он, по-видимому, больше всего опасается, как бы его размышления не были приняты за осмысление событий личной жизни и как бы в них не увидели результат смерти его дочери Софьи в январе 1920 года. Фрейд пишет Эйтинггону, чтобы он отметил тот факт, что значительная часть работы написана до смерти дочери, и возвращается к этому вопросу в письме Виттелсу от 18 декабря 1923 года: "Яо ту сторону..." была написана в 1919 году, когда моя дочь была молода и жизнерадостна".

Подобную настойчивость можно объяснить лишь стремлением привести и сохранить в русле общей работы это новое движение мысли, которое слишком удалилось от него, создавая впечатление раскола. Ведение понятия "влечение к смерти" в систему Фрейда воспринимается как поворот его мысли, и оно, несомненно, является таковым. Это видно по тому, сколько психоаналитиков и других сторонников Фрейда не решались принять такой поворот и именно в это время поспешили оставить его. Не заостряя внимания на возникшей картине раздвоения, можно сказать, что с влечением к смерти мысль Фрейда осуществила поворот на саму себя, произвела внутреннюю революцию, благодаря которой открылась еще одна скрытая ее сторона, "неясная", быть может, но обозначившая основы этой мысли, позволяющая прикоснуться к тому, что в ней заключено удивительного, смущающего, а порой и ошеломляющего.

Предвидя, что новый порыв занесет его далеко, Фрейд ищет твердой опоры, надежной отправной позиции. Он отступает, возвращается назад и наконец находит опору в ранних своих работах, которые, подобно крепкому фундаменту, явили собой научную базу обобщенным гипотезам. Он обращается к своей нейронике, к работе "Психология на службе у невропатологов". Известная под названием "Наброски научной психологии", она написана в 1895 году и отложена в сторону, очевидно, в качестве резерва, чтобы вернуться к ней "двадцать пять лет" спустя - цифра, которая тут же зафиксирована пером Фрейда. Он возвращается к "принципу постоянства", чтобы, вновь утверждая "ведущую роль" принципа удовольствия в психической жизни, приписать ему главную функцию в поддержании "количества возбуждения на достаточно низком уровне". Принцип удовольствия ограничивается не только принципом реальности - другой мощной составляющей умственной деятельности; его реализация затрудняется еще более сильной и решающей тенденцией к повтору.

Фрейд подбирает целый ряд фактов, свидетельствующих о силе "потребности повторения". Он описывает замечательный пример с маленьким мальчиком полуторагодовалого возраста - это его собственный внук Эрнест, который предавался игре появления и исчезновения катушки, привязанной за веревочку, что сопровождалось выразительными восклицаниями: "о-о-о-о", то есть "сильно", "далеко", - когда катушка исчезала, и "радостного "Да!" - вот", когда она вновь появлялась. Своим первым действием, пожалуй, самым важным, ребенок воспроизводил тяжелую ситуацию ухода матери, всегда травмирующего момента расставания. Клиническая практика, примеры больных, вынужденных непроизвольно и неизбежно повторять некоторые жесты, убедили Фрейда в частоте встречаемости и силе этого "вечного повторения одного и того же", заставили его предположить, "что в физической жизни существует непреодолимая тенденция к повторению, репродуцированию, тенденция, которая утверждает себя независимо от принципа удовольствия, становясь выше него".

Тенденция к повторению, выявленная таким образом, по всем своим характеристикам выступает в качестве инстинктивной активности. Какие связи можно установить между повторением и побуждением (мы используем здесь термин "инстинкт", как наиболее принятый при французском переводе)? Фрейд делает еще один рывок в своем умозрительном движении вперед, заявляя: "Можно полагать, что мы напали здесь на след еще мало известного или, по крайней мере, не сформулированного общего свойства инстинктов, а быть может, даже органической жизни в целом. Инстинкт является лишь выражением тенденции, присущей любому живому организму, которая заставляет его репродуцировать, вновь создавать предшествующее состояние...; это выражение... инертности органической жизни". Еще усилие, и Фрейд доводит свою гипотезу (это его собственное выражение) "до последней стадии", придя к выводам столь "глубоким", что их можно отнести к "мистическим", - против чего он защищается, утверждая, что "искал лишь позитивных результатов", - аргумент, научная слабость которого очевидна. Первая, фундаментальная, инстинктивная тенденция "элементарного живого существа" - сохраняться неизменным, но внешние факторы (эволюция земли, солнце и другие) нарушают эту основополагающую неизменность. Возникают сложные модификации, увеличиваются изменения и вариации, но они не затрагивают всерьез первичную тенденцию к неизменности, постоянству формы, "неорганичности". Если, как подчеркивает Фрейд, "все живое приходит к неорганическому состоянию, умирает вследствие внутренних причин, мы можем сказать: конец, к которому стремится всякая жизнь, есть смерть и, наоборот, неживое предшествует живому". Фрейд вновь повторяет: "Всякая инстинктивная жизнь стремится подвести живое существо к смерти". "Стражи жизни, которыми являются инстинкты, попросту - спутники смерти"...

Используя концепцию биолога Вейсмана, выделявшему сому (организм в целом, который смертей) и зародышевую плазму (бессмертные зародышевые клетки), а также свое мимолетное знакомство с "шопенгауэровской философией", "согласно которой смерть "естественный результат" и к тому же цель жизни, в то время как половой инстинкт является воплощением желания жить", Фрейд приближается к завершению своего "творения". Вместо ставшего уже несущественным противопоставления "голода и любви", то есть между "инстинктами своего Я и половыми инстинктами", он выдвигает новую, более широко проявленную и фундаментальную двойственность: инстинкты жизни против инстинктов смерти.

Чтобы придать больше психологической достоверности этим "инстинктам смерти" и влечению к смерти, Фрейд рассматривает специфические проявления психической деятельности - садизм с его стремлением обладать и затем разрушить предмет любви под воздействием удивительного слияния либидо и влечения к смерти, и особенно мазохизм, который Фрейд отныне квалифицирует как "первичный" ("положение, - замечает он, - которое, как я некогда полагал, я буду оспаривать"). Здесь мы наблюдаем, как деструктивное начало действует в первую очередь против своего Я, словно влечение к смерти хочет утвердиться внутри и немедленно, предвосхищая проявление либидо, воздействующего на субъект. И чтобы рассеять последние сомнения, Фрейд обращается к основному для него аргументу - принципу инертности. "Одной из главных причин, заставляющих нас поверить в существование инстинктов смерти", - пишет он, является "убеждение", что в психической жизни "доминирует тенденция к понижению уровня, к инвариантности, к ликвидации внутреннего напряжения, вызванного возбуждениями".

Перед тем, как подтвердить свое "убеждение", Фрейд пишет о "потоке новых количеств возбуждений", о "выравнивании химических напряжений". В своей аргументации, помимо использования физических терминов "понижение" и "инвариантность", он проводит параллель между "психической жизнью" и нервной деятельностью в целом, оперирует чаще, чем когда-либо, понятиями "нейрон" и "количество", как будто ему хочется максимально аккумулировать научность, прежде чем осуществить необычный отрыв от нее, прокладывая волнующий путь к мифу, который он подготавливает несколькими тактическими обращениями к высказываниям "поэтов". Едва написав слово "возбуждение", он вводит одним движением руки, вернее, движением разума и мысли, понятие принципа нирваны - термин, как это прекрасно знает Фрейд, пришедший из буддийской религии, имеющий мистическую окраску и к тому же окутанный аурой шопенгауэровской философии. Видимо, Фрейду - писателю и рационально-мистическому мыслителю - понадобилось понятие, способное оторвать влечение к смерти от слишком крепких связей с органической тканью, клетками, сменой количеств возбуждений и придать ему всю имеющуюся антропологическую широту, к которой он так стремился. Важно отметить, что Фрейд использует выражение "принцип нирваны" для определения влечения к смерти, о чем он ясно пишет в работе "Экономическая проблема мазохизма" в 1924 году: "Принцип нирваны определяет тенденцию влечения к смерти".

Упоминание нирваны дает толчок к иллюстрации на широко используемой мифической основе того, как инстинкт (в данном случае половой) может возникнуть из "потребности восстановить предшествующее состояние", что позволяет придать этому принципу максимальную силу. Фрейд рассматривает модель первичной бисексуальности, подобно тому, как Платой характеризует ее в своем "Пире" в форме мифа об Авдрогине: Зевс разделил Андрогина на две половины, и они, рожденные делением и преследуемые ностальгией по утраченному единению, не успокоились, пока не соединились - в любви. Словно для того, чтобы поддержать миф Платона, Фрейд в длинном пассаже обращается к "Упанишадам" и описывает, как Атман "разделил свое я на две части: так возникли супруг и супруга". Желание вернуть утраченное единство является главной характеристикой сексуальности, которая (если пользоваться расширенным толкованием Фрейда) полностью заслуживает наименования Эрос. Ее ключевая функция - соединение, связывание, она должна "объединять органические части, формируя из них все более крупные системы". В длинной заключительной части Фрейд вновь обращается к проблеме терминологии и повторяет установленное им великое противостояние: Эрос "действует с самого начала... и являет собой противоположность инстинкту смерти".

Если верить Джону, в разговоре Фрейд "порой использовал греческое слово Танатос, означающее смерть" - термин, который, кажется, впервые употребил Штекель и который получил (благодаря главным образом Федерну) право на использование в психоаналитической литературе. Термин "destmdo" ("разрушение"), предложенный итальянским психоаналитиком Эдоардо Вейссом, поскольку был созвучен и одновременно противоположен "либидо", не прижился. С одной стороны, он подчеркивал лишь разрушительную сторону влечения к смерти, а с другой, недостаточно глубоко соответствовал мифическому понятию Танатос, чего требовало расширенное понимание сексуальности как Эроса.

Эрос и Танатос, пара противоположностей, подвергнутых Фрейдом самому фантастическому слиянию, связанных не на жизнь, а на смерть, образуют действительно наиболее впечатляющую фигуру его творения. Необходим был именно такой способ изображения, чтобы заставить нас воспринять идею, что "принцип удовольствия находится на службе инстинктов смерти", и поскольку "инстинкты смерти действуют в тишине, выполняют подспудную, незаметную работу", - заставить нас услышать эти таинственные и интимные звуки работы смерти.

Масса, Я и Это

Очень странно, однако, что, слушая звуки смерти, подспудного и безмолвного влечения, названного Танатос, Фрейд слышит одновременно и звук масс, толпы, которую он выводит на сцену в работе "Коллективная психология и анализ Я", вышедшей в 1921 году, но написанной в том же ключе, что и "По ту сторону...". Можно ли сказать, что безумие войны донесло до него во время его венского возвращения домой, а вернее, отступления, тяжелые звуки масс и смерти, смешавшиеся друг с другом, - масс, осужденных на веселую и шумную смерть, и смерти, на этот раз не подспудной и не безмолвной, а действующей среди толпы?

Быть может, эта связь объясняет (по крайней мере частично) ту аналогию, которую проводит Фрейд в своем анализе между массой в ее современном историческом состоянии и первобытной Ордой - первым архаическим, зачаточным проявлением массы, подчиненной жестокой и смертоносной власти (он изгоняет, он убивает) первого Отца-Деспота. Но Фрейд устанавливает эту параллель лишь после продолжительного изучения (как и в случае влечения к смерти) принципа инерции, внушения и гипноза, вернувшись к методам, изложенным в ранних работах. Именно внушение, вернее внушаемость, составляет главную характеристику толпы, как она описана французским философом и социологом Густавом Ле Боком в его знаменитой работе "Психология толп", опубликованной в 1895 году и выдержавшей с тех пор многочисленные переиздания. Портрет "человека в толпе", созданный Ле Боном, несет многие психологические элементы, выявленные психоанализом. Это обстоятельство подчеркивает Фрейд, цитируя текст Ле Бона, где проводится аналогия между состоянием толпы и состоянием гипноза: "Исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, ориентация на внушение и восприятие одних и тех же чувств и идей, стремление немедленно воплотить в действие внушенные идеи - таковы основные черты человека в толпе. Он больше не является самим собой, а превращается в автомат, воля которого больше не способна руководить им".

Состоящая, таким образом, из людей, находящихся в состоянии, сходном с гипнозом, толпа проявляет поразительные качества, которые перечисляет Фрейд: "толпа импульсивна, подвижна и легко возбудима", "толпа необычайно подвержена влиянию и легковерна, лишена критического подхода", "она не выносит отсрочки выполнения своего желания", "испытывает ощущение своего всемогущества", "готова ко всяким крайностям", "в высшей степени восприимчива к поистине магической силе слов", "и, наконец, толпы никогда не жаждали правды. Они требуют иллюзий, от которых не способны отказаться. Они всегда отдают предпочтение нереальному перед реальным..." Эти черты полностью подтверждают правомерность сопоставления и идентификации "души толпы и души примитивных существ", а также "человека-ребенка" и "человека, больного неврозом".

Однако слово "внушение" не слишком многое объясняет, полагает Фрейд, если не иметь в виду подразумеваемые этим термином механизмы и источники энергии, которые способен выявить лишь психоанализ и которые можно отнести к области либидо. Чтобы до конца было ясно, а Фрейд старается, чтобы так было, замечая, что "мы начинаем с уступок в словах, а кончаем порой уступками в делах"!), именно сексуальные механизмы, "любовные отношения", энергия либидо, порой смешанная, управляют движениями коллективной психологии.

Иллюстрацией для Фрейда служат две условные толпы - Церковь и Армия. Он выбирает их не случайно, а по причине их однородности, авторитарной и унитарной структуры, подчиненности и той и другой единой высшей объединяющей Фигуре, по велению которой в должном порядке организуются все относящиеся к ним члены. "В обеих, - пишет Фрейд -, господствует одна и та же иллюзия - иллюзия присутствия, видимого или невидимого главы (Христа в католической Церкви, главнокомандующего в Армии), который одинаково любит всех членов общности. Все остальное связано с этой иллюзией...". Важно подчеркнуть дважды употребленный здесь термин иллюзия. В языке он занимает стратегическое положение, представляет собой, если можно так выразиться, полюс проклятия, опасность, с которой нужно бороться, противника, которого нужно постоянно преследовать, тьму, которую "луч света" психоанализа старается рассеять. Иллюзия укрепляется и сохраняется, пуская в действие различные варианты воплощения "присутствия" "любви", о которой говорит Фрейд. Существует, если повторить хорошее фрейдовское выражение, определенная работа иллюзии, под которой следует понимать то, что мы сегодня кратко называем идеологией.

Определяющей иллюзией толпы является в основном иллюзия любви. Не случайно Фрейд посвящает целую главу своей работы сравнению "любовного и гипнотического состояния", чтобы показать их сходство. "Сущность толпы, - пишет Фрейд, - заключена в либидных связях, которые пересекают ее в разных направлениях подобно густой сети". Можно сказать, что эти связи протягиваются в двух основных направлениях. В вертикальном, когда проявляется тяготение общности, массы к высшему Принципу, к Богу, к Главе, к Единственному, любовное взаимодействие осуществляется в абсолютном выражении, с обеих сторон. Все есть любовь - любовь Одного ко всем и всех к Одному; здесь напрашивается аналогия с родительской любовью, как она представляется малышу. В горизонтальном плане доминируют "братские" отношения с их выраженным стремлением к равенству, когда действует механизм отождествления, столь важный для понимания коллективной психологии. Негативная сторона отождествления, отмеченная чувством зависти, заключается в общем стремлении к воздержанию, ее существенная роль в социальной жизни подчеркивает Фрейд: "Никто не должен отличаться от других, все должны делать и иметь одно и то же. Социальная справедливость означает, что можно отказывать себе во многом при условии, что и другие, в свою очередь, откажутся от этого... В этом требовании равенства заключены ростки социального сознания и чувства долга". А позитивная сторона, имеющая существенную либидную, эротическую составляющую, выражается в известных формулах: все мы братья, ты это (как бы) Я и т. п., и подкрепляется фактом, что у всех идеал своего Я находит воплощение в общем Предмете любви. Выявив таким образом либидные структуры состояния толпы, Фрейд получил возможность предложить вместо определения человека как "стадного животного", данного В.Троттером, другое: "Человек - это животное орды".

"Животное орды". Фрейд возвращает нас к положению из "Тотема и табу", используемому теперь для освещения феномена современной коллективной психологии; толпа определяется как "обновленная первобытная орда" при условии, что она сохраняет свою основную структуру - однородной группы, подчиненной Закону высшего Принципа и исключительной Власти Одного. Но Фрейд отмечает и существенное изменение, хорошо заметное в двух "условных толпах", которые он рассматривает в качестве примера: "Армия и Церковь основаны на иллюзии или, если хотите, представлении о главе, любящем своих подчиненных равной и справедливой любовью. Но это - лишь идеалистическое перевоплощение условий, существующих в первобытной орде, где все сыновья знают, что одинаково преследуются отцом, который им всем внушает равный страх". Если бы Фрейд мог лучше узнать и исследовать такие современные общества, как нацистское или сталинское, он, вероятно, еще больше бы утвердился в своей параллели с первобытной ордой, страшную систему террора которой олицетворяют эти более или менее удачно закамуфлированные любовными галлюцинациями общества.

Отступление в историческом плане, соответствующее идентификации толпы и первобытной орды, отражает отступление в психологическом плане: взгляд первобытного Деспота, держащего под своей властью и терроризирующего сыновей, - это гипнотический взгляд, выражение "таинственной силы, парализующей волю". В толпе это "архаическое наследие" также наблюдается, "ведущий толпу воплощает собой первобытного отца, который вызывал такой же страх"; или еще: "первобытный отец - это идеал толпы, подчиняющий себе индивидуум после занятия места идеала своего Я". Возвращая переиначенную Фрейдом формулу, согласно которой "гипноз... может быть определен как толпа из двух человек", - можно охарактеризовать состояние толпы как массовый гипноз, основывающий свое действие не на восприятии или рассудке, а на "эротической привязанности", имеющей двойную ориентацию: материнскую, полную покоя, ласк, укачивании, идеологических убаюкиваний, и отцовскую, базирующуюся на наказаниях, гневе и "угрожающем приказе". В этом переплетении связей реальность становится галлюцинацией, галлюцинация - реальностью, а двойственность доходит до безумия. Многие современные общества являют собой подобные, внушающие ужас, картины.

От Отца первобытной орды в современной толпе исходят, помимо других, два интересных положения: тот тип социального или группового порядка, в котором он фигурировал как единственный и абсолютный держатель власти, устанавливается после его смерти в виде многочисленных фрагментарных проявлений микровласти, похожих друг на друга и строго разграниченных, лучшей моделью которых, вероятно, служит семья. После совершения отцеубийства, "постепенно, - пишет Фрейд, - члены толпы братьев приходят к необходимости установления старого порядка в новой форме: мужчина становится новым главой, но уже главой семьи, ограничивая привилегии режима матриархата, восстановившиеся после уничтожения отца". Семья, как повторение в миниатюре первобытной орды является подходящим объектом для развития эдипова комплекса. В противоположность однородной, загипнотизированной и запуганной "толпе братьев", движимой бессознательными процессами, первобытный Отец, обладающий единственной властью, культивирующий свою автаркию и нарциссизм, воплощающий своеобразные составные части Я, способен служить моделью восставшим сыновьям, которые в своем героическом акте восстания ориентируются на эту форму индивидуальности и своеобразия, что порождает миф о герое. Герой выражает собой первое Я, рожденное в борьбе орды с Деспотом, воспринимается как модель, как будущий идеал Я. "Благодаря мифу, - заключает Фрейд, - индивидуум освобождается от коллективной психологии".

Этот пример подтверждает методический принцип, приведенный в начале работы, согласно которому "психология личности является... в определенной своей части психологией социальной". Разница между ними настолько тонка, что исчезает при внимательном исследовании. В этом плане Фрейд, сам не чуждый двойственности, старается развеять искусственную двойственность, иллюзорное разделение. Он показывает, в каком сложном сплетении и сочетании находятся индивидуум и общество, как это сплетение проявляется в поведении толпы, массы. Тем самым он узаконивает место, смело отводимое им психоанализу в новой для него области, которую до сих пор еще стараются ограничить неопределенным термином социология.

"Я и Это", написанная в 1923 году, и две предшествующие работы - "По ту сторону принципа удовольствия" и "Коллективная психология и анализ Я", составляют трилогию под общим заглавием "Очерки психоанализа" - плод нового периода творчества Фрейда. Будучи недоволен последней работой, Фрейд считал, что ее уровень "сильно занижен", а сама она представляет нечто "неясное, искусственное и слабо написанное". В письме к Ференци от 15 апреля 1923 года он сообщает, что нравится ему лишь "идея об основе Этого и обзор вопроса происхождения морали". Пожалуй, подобная строгость чрезмерна по отношению к исследованию, неясность которого связана не столько со сложностью изложения, сколько с особой трудностью области, на освоение которой отважился Фрейд: нужна недюжинная ловкость, чтобы все нити, вытянутые из клубков хитросплетений Этого, ускользающего Я, многогранного Сверх-Я, не спутались и не порвались. Высшим интеллектуальным пилотажем можно назвать способность заставить Я действовать внутри Этого, извлечь его, оставив внутри, осуществить удивительную демонстрацию того, что Сверх-Я, "все, что есть наиболее высокого в человеческой душе с точки зрения наших текущих ценностей", "является частью самых глубинных пластов психической жизни личности", "отражением самых тесных связей... с филогеническими приобретениями и архаическим наследием индивидуума".

Фрейд продвигается по "зыбкой почве" (говоря его словами) вначале осторожно, небольшими шажками, обращаясь к основным понятиям предшествующего периода. Сперва - "фундаментальная посылка психоанализа" - разделение психики на сознательное и бессознательное с определяющей ролью, которую играет в связи между ними торможение, называемое в терапевтических работах сопротивлением; затем - различие между восприятием, то есть отношением к внешнему миру и влечением - внутренней силой, элементы которой начинают проявляться в двух крупных топических структурах - Я и Это. "Восприятие, - пишет Фрейд, - составляет в Я то же, что инстинкт или инстинктивный импульс - в Это". Мощное движение вширь, предпринятое Фрейдом, заключается не только в том, чтобы раздвинуть, насколько это возможно, границы определений, но и заставить их взаимодействовать, проникать друг в друга, а так как мы имеем дело с областью психики, где все является лишь, изображением, - спекулировать ими в бесконечной игре зеркальных отображений, в конце которой уже неизвестно - кто есть кто, кто что делает и кто чего хочет...

Поскольку нужно было начинать с самого важного - с бессознательного, которое вытесняется знанием, но, тем не менее, неизбежно возвращается на сцену в виде истерий, неврозов, сновидений, остроумия и т.д., Фрейд вначале пренебрегал характеристикой Я. Теперь же он воздает ему должное, раскрывает его разнообразные и неожиданные лица. Несомненно, Я остается "сутью" сознания, оно "контролирует двигательную способность", манипулирует вербальными выражениями, действует в непосредственной связи с системой восприятия и обращено преимущественно во внешний мир, запросами которого старается овладеть.

Но картина осложняется наличием других факторов: можно ли сказать, что осознанное Я "представляет лишь наше тело"? И какое тело? Фрейд уточняет это в довольно загадочных выражениях: "Я является в первую очередь телесной сущностью, причем не только сущностью, лежащей на поверхности, но сущностью, отвечающей отражению поверхности". Сноска в английском издании призвана пояснить формулировку Фрейда: "Я в конечном итоге возникает из телесных ощущений, рожденных главным образом на поверхности тела. Оно может рассматриваться в виде психической проекции поверхности тела, а также... поверхности психического аппарата". В качестве "поверхности" Я собирает, если можно так выразиться, то есть воспринимает ощущения, вызванные внешним миром, проявляя способность к регистрации; в качестве "проекции" этой регистрирующей поверхности, что предполагает раздвоение и возникновение определенной глубины, Я само удваивается, а поскольку процесс на этом не заканчивается, оно продолжает удваиваться бесконечно. В возникающей умозрительной реальности Я подчиняется своему "нарциссизму"; между двумя остановившимися на зеркальной стадии изображениями завязывается либидная игра. Я пытается опознать свое отражение, и оказывается, что первая осознанная им картина лишь отображение.

Пытаясь определить в структуре Я то, что можно назвать "характером", Фрейд показывает, как в различные моменты либидного развития, в сложных взаимоотношениях с сексуальными объектами Я изменяется под воздействием потерь этих объектов. "Характер Я является результатом последовательных утрат сексуальных объектов, а также отражает историю выбора этих объектов". Данное предположение оказалось чрезвычайно важным для Вильгельма Рейха, который позднее взял его за основу своей работы "Анализ характеров". Либидная история в структуре Я явилась одним из важнейших аспектов грандиозного спектакля, поставленного Фрейдом, где действующими лицами выступают облаченные в театральные наряды Я, Это и Сверх-Я, между которыми завязывается интрига. Фрейд пишет: "Когда Я обретает черты объекта, оно старается вызвать к себе любовь Этого, утешить его в его потере. Я как бы говорит: "Смотри, ты можешь любить меня, я так похоже на объект". Переход предметного либидо, направленного на сексуальный объект, в либидо нарциссическое, обращенное на свое Я, приводит, согласно Фрейду (который, однако, не заостряет на этом внимание), к "десексуализации", "то есть к некоему роду сублимации" - определение в данном контексте достаточно "туманное".

Более убедительной в изложении Фрейда выглядит структура Сверх-Я. Главная роль, отводимая идентификации родителей, которая обретает форму эдипова комплекса, осложняется тем, что последний как бы удваивается из-за "первичной бисексуальности ребенка". Ребенок одновременно хочет быть отцом - эдипова мотивация - и обладать отцом - гомосексуальная мотивация, происходящая из бисексуальности; параллельно он хочет обладать матерью - эдипово стремление и быть матерью - гомосексуальное стремление. Эти отождествления сосуществуют внутри Сверх-Я, и можно сказать, что оно поддерживает их, пока борется с ними. Как уточняет Фрейд, "его взаимоотношения с Я не ограничиваются советом "Будь таким" (как твой отец), но и включают запрет "Не будь таким" (как отец); то есть: "Не делай всего, что делает он; многие вещи предназначены только для него"".

Закрепление Сверх-Я в структуре эдипова комплекса через влияние социальных факторов особо подчеркивается Фрейдом: "Сверх-Я будет пытаться воспроизвести и сохранить характер отца, и чем более сильным будет эдипов комплекс, тем быстрее (под влиянием религиозного образования, власти, обучения, чтения) произойдет его торможение, тем с большей силой Сверх-Я воцарится над Я как воплощение сомнений, присущих сознанию, и, возможно, также чувство бессознательной вины". Следуя по этому пути, лишь намеченному Фрейдом, Мелания Клейн осуществит дальнейшие исследования и откроет ростки Сверх-Я в наиболее ранних опытах субъекта.

Отвергая упреки в том, что психоанализ интересуется лишь низменными аспектами человеческой натуры, Фрейд утверждает способность этого метода достигать "наиболее высоких, моральных, сверхличных сторон в человеке". "Высшая сущность, - пишет он, - это идеальное Я, Сверх-Я, в котором реализуются наши отношения с родителями. Маленькими детьми мы узнали этих высших существ... мы восхищались ими, боялись, а позднее ассимилировали их, включили в самих себя".

Таким образом, присутствуя (причем длительное время), родители, "высшие существа" детства, являются воплощением "высшей сущности" человека; происходит, согласно Фрейду, несколько поспешная ассимиляция детской фантасмагории и превращение ее в "сущность". К тому же Фрейд пытается наметить в Этом наиболее тонкие проявления Сверх-Я, принадлежащие таким глубоким и древним пластам сознания, что в конце концов граница между Это и Сверх-Я становится иллюзорной, а Я вовлекается в ту же сложную игру. "То, что биология и судьба человеческого рода вложили в Это, - пишет Фрейд, - воспринято Я через посредство идеального и приведено им к индивидуальному опыту".

Можно видеть, что Сверх-Я - "идеальное образование", ассимилирующее моральную сторону сознания и понятие необходимости, - далеко не ограничивается ими. Его сложная, довольно разнородная структура - не только грозный отзвук, эхо строгого голоса родителей, но и выражение "бессознательного чувства вины", преждевременно возникшего в психике; она "широко взаимодействует с бессознательными инстинктивными влечениями", выполняет роль "наследника Этого". Сверх-Я происходит из первичного состояния слабости и зависимости, характерных для детства человека и, быть может, отражает даже особым образом далекую и туманную эпоху предыстории человечества, филогенеза, в течение которого эволюция вида была подвержена неожиданным скачкам. Фрейд, в частности, отмечает, что развитие либидо было прервано "в скрытый период развития", "а затем направлено в область развития культуры, что произошло под влиянием условий жизни ледникового периода". "Таким образом, - заключает Фрейд, - разделение Сверх-Я и Я, являющееся далеко не случайным фактом, представляет- собой естественное завершение развития индивидуума и вида". Это мало убедительное утверждение натуралистического плана представляет собой умозрительное развитие "биологического наследства" Фрейда.

Принимая во внимание замечания Фрейда, который утверждал: "Я - всего лишь часть Этого, испытавшая особую дифференциацию" и показывал, как Сверх-Я "глубоко проникает в Это", мы видим, что Это - главное действующее лицо в борьбе трех персонажей, описанной Фрейдом, уступает свое место на сцене, где происходят бесконечные бессознательные столкновения между Я и Сверх-Я. Фрейд вводит в игру трех составляющих фундаментальное столкновение Эроса и Танатоса: Это, пишет он, "представляет собой арену борьбы между Эросом и инстинктом смерти". Он придает большое значение влечению к смерти ("Это находится под властью инстинктов смерти"), но тут же добавляет, что нельзя недооценивать и роль "возмутителя спокойствия, каковым является Эрос".

Заменяя основополагающее положение психоанализа о бессознательном термином Это, заимствованным у Гроддека, Фрейд выигрывает в удобстве: вместо трех семантически однородных терминов сознательное - досознательное - бессознательное, он вводит новую единую систему, который отвечают Я - Сверх-Я - Это. Кроме того, устраняя понятие "бессознательное", Фрейд избавляется от противоречий, которые влечет за собой тесная ассоциация данного понятия с торможением и слишком топическая окраска, соответствующая устойчивым связям аппарата психологии. С термином Это появляется динамика, характерная для психоанализа. Разнообразные взаимодействия Я и Сверх-Я, Эроса и Танатоса, всевозможных влечений, картин и "представлений" превращает психическую деятельность в настоящее психическое действо.

Наряду с тем, что Это - "огромный резервуар" либидо и энергии влечения, его необходимо рассматривать как центр превращения и производства энергии из самых различных и таинственных источников. Это имеет, несомненно, соматическую природу, но на него влияет также внешний мир, филогенез, и, наверное, что-то еще. Фрейд все больше приближается к пониманию Этого по Гроддеку - как "удивительной силы", суммирующей, создающей человека, его сущность и судьбу, которая в своей крайности сближается с Божественным. Но Фрейду удается избежать витализма Гроддека путем создания и выдвижения на первый план психических категорий Я и Сверх-Я, мощных противоборствующих сил Эроса и Танатоса, рассматривая Это как Сцену или энергический "хаос", где разворачиваются сложные интриги, вступления и уходы, удивительные, но воспринимаемые и поддающиеся анализу действия, - все то, что составляет изумительный спектакль психической жизни, которой мы живем.

Фрейдисты, и среди них Джонс-биограф, воздают должное Гроддеку (хотя и с элементом снисходительности - как "фантазеру") за его "значительные и возвышенные исследования", породившие Это. Благодаря им Фрейд может отдаться своим умозрительным рассуждениям, выходящим за пределы психических явлений, о которых он размышляет в работе "Я и Это". Он выделяет некую высшую фигуру, формирующуюся через восприятие Этим своей собственной реальности, и подводит нас к порогу мистического, характеризуя его таким головокружительным "заключительным афоризмом": "Мистицизм - таинственное царство самовосприятйя по ту сторону понятий Я и Это".