Зигмунд Фрейд: разрушитель древних скрижалей

Кем был Зигмунд Фрейд (1856-1939)? Вопрос - не праздный. Ведь дамоклов меч "развенчания" фрейдизма более чем на полвека воспрепятствовал открытому и свободному восприятию психоанализа, отнюдь не бесспорной научной теории, оказавшей ни с чем не сравнимое воздействие на духовную жизнь человечества в XX веке.

Сегодня есть возможность каждому составить самостоятельное суждение о личности Фрейда и его психоанализе.

Суть теории Фрейда в том, что сложные формы социальной жизни, культуры, поведения личности предопределяются "первичными влечениями" (прежде всего - половыми), толкающими человека к самоутверждению. Фрейд объяснил первопричины многих явлений человеческой психики, в том числе и разнообразных неврозов. А в нашем суетном мире вряд ли найдется человек, совершенно свободный от них. В больном обществе - больные люди. По статистическим данным, только в Москве каждый четвертый подросток страдает каким-нибудь нервным недугом.

Для тех, кто односторонне ханжески смотрит на жизнь и науку, неприемлемы идеи Фрейда о роли сексуальности и бессознательного в жизни "загадочных существ, которые зовутся людьми". Среди "вредных", а потом и гонимых учений, наряду с кибернетикой, генетикой и социологией оказался и психоанализ Фрейда. В результате так называемых идейных дискуссий 30-х, 40-х и послевоенных годов безвинно гибли настоящие "зубры", энтузиасты этих наук.

(Достаточно вспомнить повесть "Зубр" Даниила Гранина.) Еще в 30-е годы ликвидирован Психоаналитический институт (был такой в Москве!), подверглись репрессиям многие крупные отечественные психиатры и психологи. Только в последние годы вновь переизданы основные работы Фрейда на русском языке - спустя несколько поколений россияне впервые познакомились с "Введением в психоанализ", "Очерками по истории сексуальности", "Психологией бессознательного". В Тбилиси вышел двухтомник Фрейда "Труды разных лет".

Итак, кто же он, Фрейд? Великий ученый - психиатр и психолог,- оказавший огромное влияние на всю мировую культуру XX века? Бесстрашный новатор в области исследования человеческого духа? Врач, излечивший от нервных болезней многих детей и взрослых? Друг писателей с мировыми именами - Ромена Роллана, Томаса Манна, Стефана Цвейга? Корреспондент, оппонент великого русского физиолога И. П. Павлова, находившегося с Фрейдом в переписке?

На каждый из этих вопросов можно дать утвердительный ответ. Но прежде всего он, страшно не любивший, по его неоднократным признаниям, научных перебранок, был бунтарем в науке, в медицине, готовым "пожертвовать жизнью ради великой идеи". Об этом он писал в письме к невесте Марте Бернайс еще в 1886 году. А в "Очерках истории психоанализа" (1919) утверждает: "Люди сильны, когда защищают великую идею..."

Зигмунд Фрейд был... поэтом. По крайней мере -в тех полутора тысячах писем, которые он отправил своей невесте Марте Бернайс за четыре года от помолвки до свадьбы (1882-1886).

Влюбленный Фрейд был до сих пор неизвестен отечественным читателям; его письма к невесте публикуются в русском переводе впервые.

Зигмунд познакомился с Мартой в доме своих родителей - она оказалась подругой его сестры. Встреча была случайной. Марта жила в предместье Гамбурга, а Зигмунд работал и учился в Вене. После помолвки мать невесты поставила перед Фрейдом условие: свадьба состоится лишь тогда, когда тот сможет обеспечить благосостояние семьи... Так что чтением этих писем мы обязаны не только автору и адресату, но и теще Фрейда.

"Сокровище мое, Мартхен" - так начинались многие письма Фрейда, написанные им более века назад. )ни мчались почти ежедневно в течение четырех лет из Вены в окрестности Гамбурга, где жила его невеста - "маленькая принцесса". Он называл ее ласково - Мартхен. По-русски "Марточка" звучит неточно, не передает, говоря словами Зигмунда Фрейда, структуру душевных движений. По аналогии с Гретхен из "Фауста", на которого Фрейд опирался и любил, мы решили сохранить этот уменьшительно-ласкательный немецкий суффикс.

О чем же писал Фрейд невесте? Только ли о любви? Естественно, прежде всего о любви. В его письмах - и рыцарское служение Прекрасной Даме, своей Корделии - Мартхен ("Для меня такая радость дарить тебе что-нибудь", - писал он), и понимание многообразия человеческих отношений ("Мы обеднили бы наши взаимоотношения, если бы я видел в тебе только лишь возлюбленную, а не друга", - признавался Фрейд невесте), и сомнение в том, насколько сильно ответное чувство Марты ("Я не намерен вести только монологи, обращенные к любимой в разлуке").

Фрейд писал невесте рано утром и поздно вечером, иногда днем и даже ночью (он сам указывает это в начале почти каждого письма. Писал в лаборатории, в своем кабинете в клинике, в отеле, в гостинице. Почтительное "Вы" почти сразу сменяется в письмах на дружеское и доверчивое "ты".

Его письма густо "населены" людьми, мыслями, чувствами и... прозаическими денежными расчетами, поскольку безденежье часто посещало молодого Зигмунда. Литературный дар Фрейда позволяет без особого напряжения живо представить себе и его возлюбленную, "странствующую принцессу Марту", и ее сестру Минну, и талантливого друга Фрейда - Шенберга, и, конечно, младшую сестру Зигмунда - Долфи, отважную Долфи, совершавшую вместе с братом поход через горный перевал в Альпах. Из этих писем узнаешь и о родителях Фрейда, почтенных старых жителях буржуазной викторианских нравов Вены, и о его других сестрах Розе и Митци, которым он всегда считал своим долгом оказывать материальную помощь, даже тогда, когда в кармане было всего несколько гульденов.

В этих письмах, как и в жизни, широчайший диапазон мыслей и чувств: от трагических нот (там, где он 16 сентября 1883 г. исследует психологические причины самоубийства его друга Натана Вейса) до шутливых, ласковых интонаций.

Но, быть может, самое главное в строчках, обращенных к Марте, - философские раздумья молодого ученого, раздумья о жизни и смерти, о смысле ожидания и терпения, о великой тайне человеческого бытия и загадках человеческой психики, многие из которых он впоследствии глубоко исследовал и по-своему объяснил миру.

И еще: в письмах к Марте Фрейд рассказывал о своих друзьях со школьной поры и коллегах по научной стажировке и в клиниках. Это помогает представить ту среду, которая окружала его. Прежде всего имею в виду исполненные благодарности строки об ученых старшего поколения, которых Фрейд считала своими наставниками, о профессоре Мейнерте, возглавлявшем психиатрическое отделение Венской городской больницы общего профиля, и конечно же профессоре Шарко, с которым он познакомился и подружился во время научной стажировки в Париже, в знаменитой клинике Сальпетриер (1885-1886). Ни одно из парижских впечатлений не оказало на Фрейда столь значительного влияния, как профессор Шаркр с его новаторскими теориями психических механизмов истерии, в области неврозов и шире - психопатологии. Фрейд был покорен талантом и демократичностью Шарко, его медицинскими исследованиями. Он видел в нем одного из великих врачей, чей ум граничит с гениальностью. Восемь лет спустя Фрейд посвятит ему некролог, где есть и такие строки: "Как преподаватель Шарко был просто ослепителен. Каждая из его лекций по своей композиции представляла собой маленький шедевр; лекции Шарко давали богатую пищу мысли..."

Во время стажировки в Париже он подружился с молодым врачом из России - доктором Даркшевичем, о котором писал Марте 4 ноября 1885 года: "Я узнал, что Даркшевич влюблен и ждет писем, как и я, и это сблизило нас. Он не падок на светские знакомства и не ищет никаких удовольствий. И поэтому он - именно тот человек, который мне нужен".

Кстати, на стене одного из зданий Казанского университета, где впоследствии работал Даркшевич, установлена мемориальная доска в память об этом крупном русском неврологе.

В парижских письмах присутствует и другой русский коллега - один из ассистентов профессора Боткина. в

Тогда же Фрейд восторженно писал Марте о спектаклях с участием знаменитой Сары Бернар, чьей игрой он не раз наслаждался в парижских театрах, о богатствах Лувра и великолепии собора Парижской Богоматери.

Словом, в этих письмах история любви двух молодых людей конца XIX века, а любовь - всегда неповторима. Загадки, тайны и странности любви относятся к тем вечным вопросам, над которым мучается отнюдь не худшая часть человечества. В поисках ответов Фрейд апеллировал к любимому своему поэту и ученому Иоганну-Вольфгангу Гете, Вильяму Шекспиру, Фридриху Шиллеру, Генриху Гейне, Лессингу. Ссылки, свободное цитирование их поэтических творений со всей очевидностью обнаруживают блестящую эрудицию Фрейда. Он словно за поддержкой обращается к гениям мировой культуры: и не только тогда, когда строки его дышат любовью, но и тогда, когда размышляет в письмах к Марте о свободе, о религиозной терпимости. Одно из писем - 23 июля 1882 года - начинается с вольного цитирования драмы Лессинга "Натан Мудрый" и целиком, до последней строчки пронизано его демократическими, гуманными идеями. К творчеству Готхольда Эфраима Лессинга (1729-1781) автор писем обращается не случайно. Лессинг жил в городе, где спустя век жила вместе с родными невеста Фрейда, Марта Бернайс. Но не только это обстоятельство, вероятно, послужило стимулом ассоциативного движения мысли Фрейда. Не менее важна его солидарность с гуманизмом Лессинга, основоположника немецкой классической литературы, драматурга и теоретика искусства эпохи Просвещения. Ведь в "Гамбургской драматургии", как и в "Лаоко-оне" (1766), Лессинг отстаивал эстетические принципы реализма, правду жизни и человеколюбие.

В письме к Марте обыгрывается сюжет о трех кольцах из драмы Лессинга "Натан Мудрый". Но, конечно, Фрейда интересовала не только сюжетная канва, но и глубинный смысл произведения. Лессинг выступил в драме "Натан Мудрый" как убежденный сторонник религиозной терпимости и свободы.

Именно это ясно ощущается в письмах к Марте, с которой Зигмунд прожил долгую семейную жизнь с момента свадьбы, с сентября 1886 года. Он не ошибся в своей избраннице. Дочь Фрейда - Анна пошла по стопам отца и стала известным ученым-психоаналитиком. Пятеро сыновей Зигмунда и Марты избрали другие гуманитарные профессии. Как и свойственно детям, они отчасти критически смотрели на личность отца. В частности, сын Фрейда - Оливер в одном из интервью утверждал, что его отец как воспитатель не был свободен от предрассудков своего времени. Он строго предостерегал сыновей от опасностей мастурбации, что вызывало некоторую напряженность в их взаимоотношениях.

Но более всего размышлениям о личности молодого Зигмунда Фрейда мы обязаны его сыну Эрнсту. Это он составил и выпустил книгу в издательстве "Фишер", которая так и называется - "Письма к невесте", книгу о любви его родителей. А любовь - это всегда взлет человеческой личности, любовь - ценность общечеловеческая. Это, кстати, никогда не отрицал и сам Фрейд, признававший огромную роль сексуальных влечений в поведении личности. Трактуя понятие "либидо" для уяснения массовой психологии и психоневрозов, Фрейд называл так "энергию тех первичных позывов, которые имеют дело со всем, что можно обобщить понятием любви". Он представлял эту энергию как некую количественную величину. "Суть того, что мы называем любовью, есть, конечно, то, что обычно называют любовью и что воспевается поэтами, - половая любовь с конечной целью полового совокупления. Мы, однако, подчеркивал Фрейд, не отделяем всего того, что вообще в какой-либо мере связано с понятием любви, т. е. с одной стороны - любовь к себе, с другой стороны - любовь родителей, любовь детей, дружбу и общечеловеческую любовь, не отделяем и преданности конкретным вещам или абстрактным идеям". Так мыслил Фрейд.

В книге "Психология масс и анализ человеческого "Я" (1921) он доказывал, что все эти стремления психоанализ рассматривает как выражение одних и тех

же побуждений первичных позывов, которые в зависимости от обстоятельств могут быть оттеснены от сексуальной цели. Однако они всегда сохраняют свою первоначальную природу в степени, достаточной для того, чтобы обнаружить свое тождество (самопожертвование, стремление к сближению). Он апеллирует к великому древнегреческому философу Платону, к его Эросу, где осмыслены происхождение и действие половой любви так же, как Фрейд оценивал любовную силу психоаналитического либидо. Он ссылается и на Библию, в частности, на Послание к коринфянам, где апостол Павел превыше всего прославляет любовь, понимая ее, конечно, в широком смысле. Фрейд имеет в виду высказывание апостола Павла: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий".

Неуступчивый, смелый характер Фрейда и в этой работе дает о себе знать. Когда "оскорбленное общество" бросило психоанализу упрек в "пансексуализме", Фрейд ответил с несломленным достоинством ученого и человека: "Кто видит в сексуальном нечто постыдное и унизительное для человеческой природы, волен, конечно, пользоваться более аристократическими выражениями: эрос и эротика. Я бы сам изначально мог так поступить, избегнув множества упреков. Но я не хотел этого, так как по мере возможностей избегаю робости. (...) Сначала уступишь на словах, а потом и по существу. Я не могу согласиться с тем, что стыд перед сексуальностью - заслуга: ведь греческое слово эрос, которому подобает смягчить предосудительность, есть не что иное, как перевод нашего слова любовь". И резюме, похожее на гордый вызов общественному мнению: "Наконец, тот, на кого работает время, может уступок не делать". Заметьте, это написано в 1921 году, когда научная изоляция уже давно канула в Лету, учение Фрейда обрело множество не только противников, но и сторонников в лице цюрихской школы К. Юнга, А. Адлера, Э. Фромма и множества других. Как созвучно это словам письма Марте в последний год помолвки 2 февраля 1886 года: "Уже в школе я всегда был среди самых дерзких оппозиционеров. Я неизменно выступал в защиту какой-нибудь крайней идеи и, как правило, готов был платить за это".

В целом же в работе "Психология масс и анализ человеческого "Я" (1921) предпринята первая попытка Фрейда на основе психоаналитической теории объяснить развитие человеческого общества, связать особенности психической структуры личности с поведением целых социальных групп.

Ученый полагал, что любовные отношения мужчины и женщины находятся "за пределами церкви и войска". Он рассматривает эти организации как большие искусственные массы, где необходимо известное внешнее принуждение, чтобы удержать их от распада.

В церкви (Фрейд берет для примера католическую), как и в войске, - как бы различны они ни были в остальном - культивируется одна и та же иллюзия, что имеется верховный властитель. В католической церкви - Христос, в войске - полководец, каждого отдельного члена массы любящий равной любовью. На этой иллюзии держится, по отнюдь не бесспорному мнению Фрейда, все. Если ее отбросить, они распадутся тотчас же, поскольку это допустило бы внешнее принуждение в таких массовых социальных институтах, как церковь и войско.

О своей равной любви Христос заявляет вполне определенно: "Что сотворите единому из малых сих, сотворите Мне". К каждому члену этой верующей массы Он относится как добрый старший брат, является для них заменой отца. Церковь проникнута демократическим духом именно потому, что перед Христом все равны, все имеют равную часть Его любви. Не без глубокого основания подчеркивается сходство церкви с семьей, недаром верующие называют себя братьями во Христе, то есть братьями по любви, которую питает к ним Христос. Продолжая исследование массовой психологии, Фрейд доказывает, что связь каждого члена церкви с Христом является одновременно и причиной связи между членами массы. Подобное, по мнению Фрейда, относится и к войску; полководец - отец, одинаково любящий всех своих солдат, и поэтому они - сотоварищи. В смысле структуры войско отличается от церкви тем, что состоит из ступенчатого построения масс. Правда, и церковь выработала подобную иерархию, но она не играет в ней аналогичной роли, так как за Христом можно признать больше озабоченности об отдельном человеке, чем за полководцем-человеком. Фрейд отстаивает понимание либидонозной структуры церкви и войска и, более того, считает недопустимым и в теории, и на практике пренебрежение этим фактором. Он критически отмечает, что прусский милитаризм был крайне "непсихологичен". Военные неврозы, разложившие германскую армию, признаны по большей части выражением протеста отдельного человека против роли, которая отводилась ему в армии, против черствого обращения начальников с рядовым человеком из народа.

Рассматривая либидо, то есть психическую энергию влечений, связанных с любовью в широком смысле слова, Фрейд психологически исследует требования католической церкви к верующему. Каждый христианин любит Христа как свой идеал и, кроме того, чувствует себя связанным с другими верующими эмоциональным и иным самоотождествлением личности с другим человеком или образом. Церковь требует, чтобы каждый верующий любил других христиан, как любит их Христос. Таким образом, церковь в обоих случаях, обращаясь к психологии массы, требует восполнения либидонозной позиции. Это выходит за пределы конституции массы. Можно быть хорошим христианином и все-таки быть далеким от мысли поставить себя на Его место, любить, подобно Ему, всех людей. Необязательно ведь слабому смертному требовать от себя величия души и силы любви Спасителя, писал Фрейд. Но это дальнейшее распределение либидо в массе является, вероятно, тем моментом, на котором церковь основывает свои притязания на достижение высшей нравственности.

Сущность религии, причины ее возникновения волновали аналитический ум ученого. Первую попытку осмыслить эту серьезную философскую проблему он предпринял еще в 1913 году в книге "Тотем и табу". Свои рассуждения о религии и ее роли в культуре, обществе и сознании человека он продолжил в книге "Будущее одной иллюзии" (1927), переведенной практически на все европейские языки, в том числе и на русский. И свой последний фундаментальный предсмертный труд "Моисей и единобожие" (1939) он полностью посвятил глубинному толкованию этой проблемы с позиции психоанализа, обобщая многолетний опыт историко-религиозных исследований.

Оппоненты необоснованно упрекали Фрейда в иррационализме. Но как раз сторонником рационалистической, просветительской линии в философии предстает он в своих трудах, в частности, когда исследует будущее религии, которую он считал все-таки большой иллюзией.

В этих трудах религия исследуется как часть мировой культуры, причем культуру Фрейд понимает широко, как знания и умения, накопленные человечеством, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей. И во-вторых, "пренебрегая различием между культурой и цивилизацией", Фрейд включает в это понятие все институты, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений, и особенно - для дележа добываемых благ. Но всякая культура - по мысли Фрейда - вынуждена строиться на принуждении и запрете влечений.

Трудно обвинить Фрейда в необоснованном оптимизме. "Неизвестно даже, будет ли после отмены принуждения большинство людей поддерживать ту интенсивность труда, которая необходима для получения прироста жизненных благ". И далее мысль Фрейда движется в направлении трезвого предостережения: "Надо, по-моему, считаться с тем фактом, что у всех людей имеет место деструктивность, то есть антиобщественные и антикультурные тенденции, и у большого числа лиц они достаточно сильны, чтобы определить собою их поведение в человеческом обществе".

Фрейд считает неверным положение, что человеческая психика с древнейших времен не развивалась и, в отличие от стремительного прогресса науки и техники, сегодня все еще такая же, как в начале истории. "Наше развитие идет в том направлении, что внешнее принуждение постепенно уходит внутрь, и особая психическая инстанция, человеческое Сверх-Я включает его в число своих заповедей". Это усилие Сверх-Я есть в высшей степени ценное психологическое приобретение культуры. Но здесь же Фрейд с тревогой отмечал, что громадное число людей повинуется соответствующим запретам, продиктованным культурой, лишь из-за угрозы реального наказания, под давлением внешнего принуждения. Бесконечно многие культурные люди, которые отшатнулись бы в ужасе от убийства или кровосмесительства, не отказывают себе в удовлетворении своей алчности, своей агрессивности, своих сексуальных страстей, не упускают случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными, и это продолжается без изменения на протяжении многих культурных эпох.

Фрейд прослеживает возникновение религиозного чувства, рассматривая его прообраз, когда маленький ребенок беспомощен и полагается на отца, внушающего ему иногда страх, но все-таки способного защитить его от различных опасностей, известных в том возрасте.

На заре истории беспомощность человека перед грозными силами природы оставалась, а с нею тоска по отцу - Богу. Боги выполняли сложную задачу с точки зрения психоанализа: нейтрализовали ужас перед природой, примиряли с грозным роком, выступающим прежде всего в образе смерти, и вознаграждали за страдания и лишения, выпадающие на долю человека в культурном обществе. Так создавался арсенал представлений, порожденных потребностью сделать человеческую беспомощность легче переносимой, выстроенных из материала воспоминаний о беспомощности собственного детства и детства человеческого рода. Это ограждает человека в двух направлениях: против опасностей природы и рока и против травм, причиняемых самим человеческим обществом.

Общий смысл всего таков: жизнь в нашем мире служит высшей цели, подразумевающей совершенствование человеческого существа. По-видимому, объектом этого облагорожения должно быть духовное начало в человеке - душа, которая с течением времени так медленно и трудно отделялась от тела.

Религиозные представления имели долгую историю развития, зафиксированы разными культурами на их различных фазах. Мудрость, всеблагость, справедливость - все это черты единого божественного существа, которое в нашей культуре сосредоточило в себе всех богов архаических эпох. Религиозные представления считаются драгоценнейшим достоянием культуры, высшей ценностью, какую она может предложить людям, гораздо большей, чем все искусства и умения, позволяющие открывать земные недра, снабжать человечество пищей или предотвращать его болезни.

Не без полемической струны Фрейд задает вопрос: "Что являют собой религиозные представления в свете психологии, откуда идет столь высокая их оценка и какова их действительная ценность?"

В полемике с воображаемым противником Фрейд ссылается на свой труд "Тотем и табу", где пытался объяснить возникновение религий. Дело в том, что он вслед за известными английскими этнографами начала XX века Фрэзером и Робертсоном-Смитом считал первой формой религии тотемизм, иными словами, представление о сверхъестественном родстве между родом, племенем и тотемами, то есть видами животных и растений, иногда неодушевленных предметов. Фрейд полагал, что в тотемистической религии нашел отражение "отцовский комплекс", люди поклоняются животному, считая его своим предком. Но оно же приносится в жертву и ритуально поедается в день празднества, а затем оплакивается. Тотем, в интерпретации Фрейда, является символом - заместителем убитого и съеденного праотца, вина за убийство которого сохраняется в бессознательном. Из тотемизма Фрейд выводил все религии, прежде всего иудаизм и христианство. Большинство этнографов и историков религии не приняли этой фрейдовской трактовки.

В книге "Будущее одной иллюзии" Фрейд восстает против злоупотребления религиозным воспитанием, поскольку это порабощает сознание. Если же попытка нерелигиозного (это, кстати, существенно отличается от антирелигиозного) воспитания окажется безуспешной, то, считал Фрейд, придется вернуться к прежнему суждению. Люди так мало доступны голосу разума, над ними безраздельно властвуют их импульсивные желания. Так трезво думал Фрейд о природе человека.

Ученый не знал всех подробностей "русского эксперимента" после Октября 1917 года, но словно предвидел результаты советской политики в области религии. "Намерение насильственно и одним ударом опрокинуть религию,- несомненно, абсурдное предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспективно. Верующий не позволит отнять у себя веру ни доводами разума, ни запретами. Было бы жестокостью, если бы в отношении кого-то такое удалось". Увы, жестокостей в мировой и в отечественной истории было немало.

Уподобляя влияние религиозных утешений действию наркотиков, Фрейд возражает против того, что человек в принципе не может обойтись без иллюзорного религиозного утешения. Вынести тяготы жизни не способен человек, в которого с детства вливался сладкий - или кисло-сладкий - яд. А другой, воспитанный в трезвости? Кто не страдает от невроза, тот, возможно, не нуждается в наркотических средствах анестизирования.

Фрейд убежден, что человек устоит в тяжелом испытании. Осознав свою малость внутри мирового целого, поняв, что он уже не является объектом нежной заботы благого провидения, человек будет предоставлен своим собственным силам. А это само по себе уже чего-то стоит. Непреклонна вера Фрейда во всевозрастающую силу науки:

"Человек все-таки не совершенно беспомощен, наука много чему научила его со времен потопа, и она будет и впредь увеличивать свою мощь.

Перестав ожидать чего-то от загробного существования и сосредоточив все высвободившиеся силы на земной жизни, человек, пожалуй, добьется того, чтобы жизнь стала сносной для всех и культура никого уже больше не угнетала".

Верный своей манере обращаться к мировой литературе, так ярко проявленной еще в письмах к невесте, он заканчивает словами Гейне из поэмы "Германия. Зимняя сказка". Учитывая, что поэма хорошо известна любому образованному читателю, Фрейд называет поэта "одним из наших единоневерцев" и приводит его саркастические строки:

 Пусть ангелы да воробьи
 Владеют небом дружно.

Примечательно, что в книге "Будущее одной иллюзии" Фрейд размышляет о Советском Союзе и "гигантском эксперименте над культурой, который в то время ставился в обширной стране между Европой и Азией". Надо признать, что оценка "гигантского эксперимента над культурой" в России конца 20-х годов у Фрейда была двойственной. И это объясняется судьбой самого ученого.

В статье "Моя жизнь и психоанализ", написанной уже в конце жизни, он сообщал, что родился 6 мая 1856 года в Фрейберге, в Моравии, маленьком городке нынешней Чехии. "О моих предках с отцовской стороны я знаю, что они некогда обитали в рейнских землях, в Кельне; в связи с очередным преследованием евреев в XIV или XV веках, семейство перебралось на Восток, и на протяжении XIX века оно переместилось из Литвы через Галицию в немецкоязычные страны, в Австрию". Кроме раннего детства в Моравии и Лейпциге и вынужденной эмиграции в глубокой старости, Фрейд провел жизнь в Вене, в Леопольдштадте, своеобразном еврейском гетто. Там он окончил гимназию, медицинский факультет Венского университета, где начал свою научную деятельность как специалист в области физиологии и неврологии. Вскоре из-за тяжелого материального положения семьи оставил "чистую науку" и стал врачом-психиатром, уже к 1899-му разработав психоанализ, обессмертивший его имя. Отсюда, из столицы Австрии, летели его письма к Марте Бернайс, где речь очень часто шла, напомним, и о хронической нехватке денег. Поэтому совершенно искренно Фрейд писал много позже в труде "Недовольство культурой" (1929): "С того, кто в юности испытал и лишения и нищету, кто познал безразличие и надменность имущих, следовало бы снять подозрения в том, что у него нет понимания и благожелательности по отношению к борющимся против имущественного неравноправия".

В то же время Фрейд считал, что коммунисты в России ошибочно полагают, что все зло якобы происходит от частной собственности. Ученый был убежден, что ликвидация частной собственности не решит проблему врожденной людской агрессивности, ибо это, по его мнению, - "неискоренимая черта человеческой природы". "Становится понятным, чтр попытка создания новой коммунистической культуры в России находит свое психологическое подкрепление в преследовании буржуазии. Можно лишь с тревогой задать себе вопрос, что будут делать Советы, когда они уничтожат всех буржуев", - критически писал Фрейд. Он считал "безмерной иллюзией" идею о равенстве всех людей, поскольку сама природа установила неравенство физических и умственных способностей.

Вообще "Фрейд и Россия"- большая тема, еще недостаточно исследованная. "В России психоанализ известен и распространен",- писал Фрейд уже в 1914 году. Действительно, почти все его работы к этому времени были переведены на русский язык. Многие крупные русские ученые - психиатры Н. Е. Осипов, И. Д. Ермаков, Ю. В. Каннабих, выдающиеся психологи А. Р. Лурия, Л. С. Выготский разделяли идеи психоанализа и в дальнейшем развили эту теорию.

Отечественная философская мысль оценивала теорию Фрейда неоднозначно, но роль этого учения в развитии мировой культуры, искусства и философии была столь огромна, что крупнейшие русские философы, изгнанные в 1922 году на "философском" пароходе из Советской России, Н. А. Бердяев (1874-1948), С. Л. Франк (1877-1950), Б. П. Вышеславцев (1877-1954) Л. П. Карсавин (1882-1952), - каждый по-своему оценивали учение Фрейда.

В статье "О рабстве и свободе человека" (1930) Бердяев, размышляя о конфликтности эротической жизни человека, отмечал:

"Фрейд совершенно прав, утверждая дисгармоничность, конфликтность половой жизни. Человек испытывает травмы, связанные с полом. Он испытывает мучительные конфликты между бессознательной половой жизнью и цензурой общества, социальной обыденностью.

Это конфликты и сексуальные, связанные с полом, и эротические, связанные с любовью. Но для Фрейда проблема любви-Эроса остается закрытой".

Это критическое замечание, связанное с "ограниченностью миросозерцания Фрейда", получило дальнейшее развитие в движении бердяевской мысли: "Пол есть безличное в человеке, власть общего, родового; личной может быть только любовь".

Еще более остро и обстоятельно рассмотрен этот аспект проблемы - "психоанализ как миросозерцание" - в одноименной статье С. Л. Франка в 1930 году. Он разграничивает психоанализ как медицинскую гипотезу и как мировоззрение.

В отличие от других оппонентов, обвинявших философскую мысль Фрейда в иррационализме, Франк, напротив, видит в позитивизм и рационализм. И это вызывает у него критику фрейдизма, который он считает "циничным мировоззрением". Не потому, что Фрейд говорит о низменных сторонах человеческой жизни, а потому, что не верит в реальность высших начал духовной жизни; свысока относится к духовной жизни, усматривая в ней лишь иллюзорное отражение чисто животных импульсов.

Но Франк признает за психоанализом "лишь какой-то элемент правды", указывает, что "Фрейд и здесь обнаруживает свойственную ему интеллектуальную проницательность". Но тут же как бы занижает и эту оценку, поскольку мысль Фрейда о том, что в человеческой душе есть вообще влечение к гибели, к самоуничтожению и что "любовь" и "смерть" связаны между собой неразрывными нитями, по мнению Франка, высказывалась многими проницательными сердцеведами. В целом же Франк критически оценивает "разрушительный, нигилистический характер психоанализа" в мировоззренческом аспекте.

В критическом восприятии психоанализа Бердяеву и Франку не уступает и Вышеславцев. Крупный специалист по немецкой классической философии, он решил сопоставить традицию христианского платонизма, идущую от Соловьева и Бердяева, с данными современной психологической школы. В книге "Этика преображенного Эроса" он вступает в непримиримую полемику с теорией Фрейда. Русский философ признает определенную научную заслугу Фрейда в том, что в основе самых возвышенных форм человеческого сознания, религии, искусства - подсознательные, сексуальные инстинкты. Но - и в этом главный полемический выстрел Вышеславцева - создатель психоанализа не смог постичь истинный смысл сублимации, неизбежно предполагающей возведение низшего к высшему, а нб в сведении высшего к низшему. Поэтому с позиций Фрейда всякая возвышенная, "сублимированная" форма сознания иллюзорна: индивидуальная любовь есть иллюзия; религия, нравственность и красота тоже не что иное, как иллюзия, обманное представление, поскольку представляют собой подавленную сексуальность. По Вышеславцеву, на одном полюсе фрейдизм и психоанализ, на другом, противоположном, - платоническое и христианское понимание сублимации.

Характерно, что все крупные отечественные мыслители обращались к творчеству гениального русского писателя Ф. М. Достоевского.

Свою философию Эроса Бердяев связал с русской литературой. В работе "Миросозерцание Достоевского" (1923) он доказывает, что все творчество Достоевского проникнуто страстной любовью. По Бердяеву, в романах Достоевского воплощены два типа любви: любовь-сладострастие и любовь-жалость. Оба эти чувства составляют два полюса любви. Любовь - это всегда путь к другому, разврат же приводит к невозможности выхода из замкнутости в себе, из ложного самоутверждения, что демонстрирует Федор Павлович Карамазов.

Примечательно, что размышления Бердяева о философии любви в России смыкаются с идеями другого крупного философа - Л. П. Карсавина. В статье "Федор Павлович Карамазов как идеолог любви" (1921) ученый анализирует свойственный Достоевскому дух Эроса, которым проникнуто его творчество. Рассуждая о двух типах любви в романе Достоевского "Братья Карамазовы", философ видит в любви всевластную, неодолимую, живую стихию, в основе которой диалектическая идея - о "двуединстве" любви, о слиянии любви и любящего. Диалектическая природа любви - по Карсавицу - представляет двуединство жизни и смерти, свободной личности и абсолютного бытия.

Обращался к Достоевскому и выдающийся философ С. Л. Франк. В статье "Достоевский и кризис гуманизма" (1931) Франк задается вопросом: чем обусловлено огромное влияние Достоевского на духовную жизнь Запада? Объяснение философа таково: проблема человека, подлинного существа человеческой личности является центральной в творчестве Достоевского. Но эта проблема занимала также умы лучших представителей европейской культуры XIX-XX веков в то время, когда в Европе происходил кризис гуманизма как мировоззрения, основанного на безрелигиозной вере в человека и его возможности. "Достоевский, - писал Франк, - не отворачивается с брезгливостью и презрением ни от одного человеческого существа, напротив, перед лицом морализующего общественного мнения он есть признанный адвокат своих падших, злых, слепых, буйствующих и бунтующих героев". В интерпретации русского философа, Достоевский в иррациональной глубине сознания своих героев видит признаки истинно великого, вечного. Ибо лишь там может произойти встреча человека с Богом и приобщение к добру и свету. Здесь, по мысли Франка, и находит свое воплощение новый гуманизм Достоевского.

Совершенно по-иному трактует творчество гения русской и мировой литературы Фрейд в статье "Достоевский и отцеубийство" (1928), блестяще используя методологию и технику психоанализа для понимания философских, эстетических и этических концепций Достоевского, равно как и его многогранной личности, "как писателя, как невротика, как мыслителя-этика и как грешника".

Фрейд считает бесспорным, что место Достоевского-писателя в одном ряду с Шекспиром. "Братья Карамазовы" - величайший роман из всех, когда-либо написанных, а "Легенда о Великом Инквизиторе" - одно из высочайших достижений мировой литературы". Фрейд сразу же объявляет: "К сожалению, перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие". Интересны и самобытны мысли Фрейда о Достоевском как моралисте. Представляя его человеком высоконравственным на том основании, что только тот достигает высшего нравственного совершенства, кто прошел через глубочайшие бездны греховности, мы игнорируем одно соображение. В философском понимании Фрейда, нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, - того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности - принципа отречения, в то время как нравственный образ жизни - в практических интересах всего человечества.

Философски рассуждая именно таким образом, Фрейд пришел к выводу, что попеременно то грешить, то каяться - характерная русская черта, как и сделка с совестью. Эта мысль Фрейда вызывает очень серьезные возражения вследствие своей односторонности, как и его мнение "о бесславном конечном итоге" нравственной борьбы Достоевского. После исступленной борьбы во имя примирения притязаний первичных позывов индивида с требованиями человеческого общества он вынужденно регрессирует к подчинению мирскому и духовному авторитету - к поклону царю и христианскому Богу... Фрейд считал, что Достоевский "упустил возможность стать учителем и освободителем человечества и присоединился к тюремщикам". Это тоже требует доказательств, которых Фрейд не представляет читателю. Вступая на путь собственно психоаналитического исследования, Фрейд предполагает, что в этом и проявился невроз Достоевского, из-за которого он и был осужден на такую неудачу. По мощи постижения и силе любви к людям ему был открыт иной - апостольский - путь служения.

Фрейд исследует чрезвычайно повышенную эффективность Достоевского, его эпилептическую болезнь как симптом тяжелого невроза и его огромную потребность и способность любить, проявляющуюся в его сверхдоброте и позволявшую ему любить и помогать там, где он имел бы право ненавидеть и мстить, например, по отношению к его первой жене и ее любовнику. Фрейд на основе психоанализа высказывает предположение, что несильные припадки начались у Достоевского уже в детстве, и только после потрясшего его переживания на восемнадцатом году жизни - убийства отца - приняли форму эпилепсии. По мнению Фрейда, очевидна связь между отцеубийством в "Братьях Карамазовых" и судьбой отца Достоевского. Психоанализ склонен видеть в этом, событии тягчайшую травму, и в реакции Достоевского на это - ключевой пункт его невроза. Он ссылается на высказывание брата писателя - Андрея Достоевского о том, что Федор "уже в молодые годы перед тем, как заснуть, оставлял записки, что боится заснуть сме-ртоподобным сном и просит поэтому, чтобы его похоронили только через пять дней". Психоанализ разъясняет, что смысл таких припадков - в отождествлении с умершими или с другим человеком, еще живым, но которому мы желаем смерти. Психоаналитическое учение утверждает, что этот другой для мальчика обычно отец, а припадок является как бы самонаказанием за пожелание смерти ненавистному отцу. Отношение мальчика к отцу двойственно: помимо ненависти, из-за которой хотелось бы устранить отца как соперника, есть и некоторая доля нежности к нему. Страх перед отцом из-за кастрации делает ненависть к нему неприемлемой, кастрация ужасна как в качестве кары, так и цены любви. Анализируя Эдипов комплекс, характеризующий всю гамму отношений в семейном треугольнике (отец, мать, ребенок) применительно к сложной личности Достоевского, Фрейд ссылается на одну сцену из "Братьев Карамазовых". Это разговор Дмитрия Карамазова со старцем, из которого ясно, что Дмитрий носит в себе готовность к отцеубийству и бросается перед ним на колени. Святой как бы отстраняет от себя искушение исполниться презрением к убийце или им погнушаться, а потому смиряется перед ним. Фрейд отмечает, что симпатия Достоевского к преступнику действительно безгранична, далеко выходит за пределы сострадания и напоминает благоговение, с которым в древности относились к душевнобольному. Преступник для него - почти спаситель, взявший на себя вину, которую в другом случае несли бы другие. Убивать больше не надо, после того как он уже убил, но следует ему быть благодарным, иначе пришлось бы убивать самому. Этическая ценность этой доброты не оспаривается. "Может быть, - пишет Фрейд, - это вообще механизм нашего доброго участия по отношению к другому человеку, особенно ясно проступающий в чрезвычайном случае обремененного сознанием своей вины писателя".

Можно не соглашаться с интерпретацией личности русского гения Фрейдом, но нельзя не признать оригинальности и философичности в его психоаналитических объяснениях личности Достоевского. Несложно проследить логическую связь этой работы Фрейда с более ранней - "По ту сторону принципа наслаждения" (1919), одной из самых дерзновенных по творческому анализу природы инстинктивной сферы человеческой психики. Он поднялся до философского понимания всеобщих биологических законов жизнедеятельности организма, включая человека. Понятие "Эрос" дополняется понятием "Танатос", двух главных сил природы, которые стремятся "объединить живое вещество во все большие и большие единицы" или, наоборот, "вернуть живую материю в неорганическое состояние". Эти идеи - с позиций психоанализа - являются основными в теории вытеснения и сублимации. Поразительно, но еще в 1910 году на международном конгрессе в Гамбурге на предложение обсудить концепцию Фрейда председатель заявил: "Это предмет не для научного конгресса, а для полиции". Но уже с середины 20-х годов фрейдизм стал практически господствующей ориентацией в западноевропейской и американской психологии и сексологии. По свидетельству Томаса Манна, долгое время воздух был наполнен мыслями и результатом психоаналитической школы.

"Психоанализ - мое творение. В течение десяти лет им занимался один только я, и все неудовольствия, вызванные у современников этим явлением, всегда обращались против меня", - вспоминал Фрейд в "Очерках истории психоанализа" (1914).

"Неудовольствия" были очень серьезными: официальная Вена сделала все возможное, чтобы отклонить свое участие в возникновении психоанализа. Фрейд предполагал, что если бы он согласился обсуждать психоанализ на шумных заседаниях венских медицинских обществ, где разразились бы все страсти и были бы высказаны все ругательства, готовые сорваться с языка и таившиеся в уме, то гонение на психоанализ было бы прекращено, и Фрейд не стал бы чужим в своем родном городе, признав правоту поэта Шиллера, вложившего, правда, по другому поводу, в уста Валленштейну:

 Никак мне венцы не простят,
 Что я лишил спектакля их.

Кстати, на враждебность официальных медицинских кругов Вены Зигмунд Фрейд с горечью сетовал еще в письмах к невесте, когда, возвратившись из парижской стажировки, делал доклад о результатах своих исследований в клинике Сальпетриер под руководством великого французского невролога Шарко (1886). Собственно, предыстория психоанализа в его письмах к Марте. Сколько раз в письмах к невесте упоминается имя его старшего друга,соавтора "Этюдов об истерии" венского врача Йозефа Брейера. Молодой Фрейд доверял ему и свои личные тайны, в частности, одному из первых рассказал о помолвке с прелестной девушкой из Гамбурга Мартой Бернайс. "Катарсичес-кий метод" Брейера Фрейд во всех своих работах признавал предварительной ступенью психоанализа.

Содержание "катарсиса" в том, что симптомы у больных истерией связаны с потрясающими, но забытыми сценами их жизни. И врач в процессе лечения больного заставляет его под влиянием гипноза вспомнить былые переживания и воспроизвести их.

Началом же собственного психоанализа Фрейд считал решительный отказ от гипноза и введение метода свободных ассоциаций.

Вместе с Брейером, в гостеприимном доме которого Фрейд часто бывал, он открыл регрессию, характерную для психических процессов. Сущность регрессии в том, что ассоциации больного от тех сцен его психической жизни, которые необходимо объяснить, влекли его назад к еще более ранним переживаниям, к юности, а затем и к детским впечатлениям больного. Оказалось, что психоанализ ничего не может объяснить в настоящем состоянии больного, не обращаясь к его прошлому. Всякое болезненное переживание предполагает другое, более ранее, которое в тот момент может и не стать явным признаком неврозов, но обнаруживает эту предрасположенность впоследствии.

Еще в 1899 году Фрейд лечил пациентку по имени Дора. Бесчисленное множество раз анализировал он сцены, вызвавшие вспышку нервного заболевания. Затем он обратился к детским переживаниям пациентки, предложив ей вспомнить все, до мельчайших деталей исследуя это. И тогда Дара увидела сон, где всплыли забытые подробности ее детства. Анализируя этот и другие сны больных, Фрейду удалось найти верный путь лечения. Об этом он писал в фундаментальном труде "Толкование сновидений" (1900). На основе многочисленных клинических исследований Фрейд доказал, что в нашем мозгу сохраняются следы всех прежних переживаний, которые ярко проявляются во снах. В это время, когда уменьшается контроль сознания и разума, человек способен воспринимать то, что вскоре обнаружится в осязаемой форме.

Не забудем, что еще в годы помолвки он активно занимался анатомией головного мозга в Вене, а затем в Париже. Об этом тоже свидетельствуют его письма к невесте. Впоследствии в книге "Толкование сновидений" он с полным основанием утверждал: "Диагностическая способность снов - явление, которое широко известно, но возникающий телесный недуг нередко обнаруживается раньше и отчетливее, чем в состоянии бодрствования. Более того, все телесные ощущения во сне многократно усиливаются".

Бессознательная жизнь человека проявляется главным образом в сновидениях. И совсем не случайно Зигмунд Фрейд, оказавший огромное влияние на литературу и искусство XX века, основы своей знаменитой теории психоанализа заложил и развил на рубеже двух столетий в фундаментальном труде "Толкование сновидений" (1900). В сновидениях реализуются скрытые или ранее не осуществленные желания человека. Именно сновидения помогают и современной науке глубже исследовать "хрупкую проблему" человеческойпсихики.

В эти годы научные круги официальной Вены игнорировали многие идеи Фрейда, в лучшем случае считая их "шуткой дурного тона". Начались разногласия даже со старым другом Йозефом Брейером, который по-прежнему придерживался своей "гипноидной теории". Фрейд же отверг гипноз в качестве лечения и, в отличие от Брейера, видел в психическом раздвоении личности результат процесса "вытеснения" переживаний раннего детства.

Это "вытеснение" может быть сексуально окрашенным, нежным или враждебным. Но сам факт вытеснения сексуальной энергии из сферы бессознательного и "перенесения", преобразования ее в другие виды психической энергии - этот факт Фрейд считал бесспорным доказательством "происхождения творческих сил невроза". Кстати, и сам Фрейд страдал некоторыми недугами, в частности неврастенией на почве усталости и одиночества, а также мигренью. Обо всем этом он с обезоруживающей откровенностью сообщал в письмах к невесте. Но, разумеется, это не было просто информацией. Отнюдь. Как истый ученый, Фрейд и себя, и свое собственное душевное состояние подверг тогда только зарождавшемуся психоанализу. Глухая стена изоляции, возникшая вокруг идей Фрейда, держалась в Европе не один год. Его имя ханжи от науки подвергали едким насмешкам, не давая себе труда тогда, как, впрочем, и в дальнейшем у нас, в России, вникнуть в суть его теории. Фрейд тяжело переживал это, но рядом с ним всегда было его "сокровище", его любимая Марта, теперь уже супруга и друг. Об этом периоде Фрейд вспоминал не без горечи: "Вокруг меня очень скоро образрвалась пустота. Утешением за дурной прием, который гипотеза сексуального происхождения, или первопричины неврозов, встретила даже в тесном кругу друзей, служила мысль, что я отважился на борьбу за новую и оригинальную идею".

Правда, идея, ответственность за которую легла на плечи Фрейда, по его собственному признанию, была изначально дана ему тремя учеными, к которым он питал глубочайшее уважение: Йозефом Брейером, затем профессором Шар ко, которого Фрейд всегда благоговейно считал своим гениальным учителем и, наконец, профессором Хробаком, известным венским гинекологом. Все трое передали Фрейду мнение о сексуальных первопричинах неврозов, которое они, строго говоря, не разделяли. По этому поводу Фрейд замечал, что "совсем не одно и то же высказать какую-нибудь мысль в виде беглого замечания или отнестись к ней серьезно, устранить все противоречия и завоевать ей место среди других признанных уже истин. Это отличается примерно так же одно от другого, как легкий флирт от законного брака со всеми его обязанностями и трудностями".

В создании учения о "вытеснении" Фрейд был, безусловно, самостоятелен. Но однажды ему показали отрывок из книги Шопенгауэра "Мир как воля и представление", где философ пытался объяснить причины безумия. "То, что этот мыслитель говорил о сопротивлении какому-либо мучительному явлению, настолько совпадало с содержанием моего понятия о вытеснении, что только благодаря неначитанности я имел возможность сделать это оригинальное открытие", - иронически признавался Фрейд.

Действительно, читая одного из основателей философии жизни Артура Шопенгауэра (1788-1860) и Фридриха Ницше (1844-1900), поражаешься сходству их понятий с некоторыми, глубоко самостоятельными идеями Фрейда. К примеру, термин "Оно", обозначающий инстинктивное влечение, впервые встречается именно у Ницше. Правда, в понимании Фрейда "Оно" - одна из трех инстанций психического механизма, наряду с "Я" и "Сверх-Я". "Оно" под пером Фрейда означает средоточие агрессивных и сексуальных влечений, тогда как "Сверх-Я" представляет собой моральное сознание, а "Я" осуществляет приспособление человека к реальности.

Эту концептуальную близость чувствовал и сам Фрейд. В ту пору он "вполне сознательно отказался от громадного наслаждения, которое дает чтение книг Ницше", полагая, что влияние идей немецкого философа уменьшит самостоятельность и объективность его собственного научного поиска. Фрейд был твердо убежден, что "никакие предвзятые идеи не должны служить помехой в переработке его психоаналитических впечатлений". Учение о "вытеснении" - фундамент, на котором зиждется все здание психоанализа, теоретическое осмысление наблюдений над невротиками. Понимание и исследование бессознательной душевной деятельности человека помогли открыть в жизни невротика причины его страданий и благодаря этому успешно лечить его. Бессознательное рассматривается им как активная часть личности и вместе с тем - как хранилище эмоций, забытых или вытесненных фактов.

Но здание психоанализа оказалось бы непрочным, логически незавершенным, не будь многочисленных клинических наблюдений сексуальных переживаний детей и взрослых. "Научный триумф по поводу идей о детской сексуальности бледнел при мысли, что открытий такого рода следует, пожалуй; стыдиться, - признавался Фрейд. - Тем более удивительным казалось, что столько труда положено другими на то, чтобы не замечать столь бесспорное положение".

К проблеме детской сексуальности он обратился и в работе о Леонардо да Винчи "Воспоминание детства", где практически применил метод психоанализа к исследованию личности величайшего художника итальянского Возрождения Леонардо да Винчи (1452-1519), гений которого поистине универсален: его слава военного инженера была не меньшей, чем известность музыканта, игравшего на лютне, сконструированной им. На этой работе следует остановиться подробнее, тем более что массовый читатель пока лишен возможности познакомиться с нею: в двухтомник она не включена и вышла мизерным тиражом в Ростове-на-Дону.

Исследование психологии личности Леонардо Фрейд вел с целью понять характер, историю души и всеохватывающий гений человека, казавшегося его современникам не менее загадочным, чем потомкам. Оставив громадное художественное наследие, он сочетал в себе ученого-экспериментатора, создавшего чертежи летательных аппаратов, изучавшего питание растений и их реакцию на яды.

Научные исследования отвлекали Леонардо от кисти, нередко он бросал начатую картину и почти не заботился о судьбе своих произведений. Это и ставили ему в вину современники.

Исследуя детские воспоминания Леонардо о коршуне, Фрейд пытается объяснить, почему остались незавершенными многие полотна Леонардо: "Леда" и "Святой Онуфрий", "Вакх" и "Иоанн Креститель в юности".

Портрет моны Лизы, жены богатого флорентийца Франческо Джокондо, он писал четыре года, но так и не смог закончить. Заказчик так и не получил картину, которая теперь является гордостью Лувра.

Чтобы проникнуть в душевную жизнь человека, даже такого гения, как Леонардо да Винчи, нельзя, как это бывает в большинстве случаев, из скромности и стыдливости обходить особенности его сексуального поведения. Это, по мнению Фрейда, бесспорно. Анализируя огромные пласты исторического материала, ученый отмечал: "В те времена, когда безудержная чувственность боролась с мрачным аскетизмом, Леонардо был примером строгого воздержания, которое вряд ли можно ожидать от художника, так ярко изображавшего женскую красоту".

В чем же здесь тайна и как ее объяснить? Фрейд, изучив огромное количество исторических, эпистолярных, искусствоведческих материалов, по-новому оценивает такие проявления в сексуальной жизни человека, которые иными оппонентами рассматривались как доказательства болезни или ущербности.

Превращение психической энергии в различные практические действия также невозможно без потерь. Сдерживание чувства любви на то время, пока познаешь, приводит к замещению. Отдаваясь познанию, уже не так сильно любят или ненавидят, а то и вообще пренебрегают любовью и ненавистью. Исследуют вместо того, чтобы любить. И поэтому, быть может, жизнь Леонардо так бедна любовью по сравнению с жизнью других великих людей.

Леонардо был не в состоянии ограничить свои поиски, отделить художественное произведение от всей громады мироздания.

Когда в характере личности мы видим одно-единственное сильно выраженное влечение, как у Леонардо - любознательность, то объясняем это особой склонностью, которая возникает уже в раннем детстве и укрепляется впечатлениями детства.

Для малышей характерно постоянное любопытство. Нескончаемыми "почему?" ребенок хочет заменить только один главный вопрос, откуда и как он появился. Начиная с трехлетнего возраста ребенок, как свидетельствуют психоаналитические наблюдения, решительно отвергает мифологический смысл сказки об аисте. Этого недоверия достаточно для начала умственной самостоятельности ребенка. Фрейд считает, что начиная с трех лет дети переживают период инфантильного сексуального исследования. Они чувствуют свой разлад со взрослыми и не прощают им обмана.

Он ведет исследование по-своему, догадываясь, что ребенок пребывает во чреве матери, строит свои предположения о зарождении ребенка от еды, о трудно постижимой роли отца. Уже тогда он предчувствует существование полового акта, который представляется ему как нечто предосудительное и насильственное. Фрейд исследовал неврозы у детей в клиниках Вены и Берлина, о чем он тоже писал Марте ("Дети мне нравятся больше, чем взрослые больные. Они такие маленькие, и их головы еще ничем не затуманены"). На основе психоанализа и врачебных наблюдений он полагал, что период детского сексуального исследования разом обрывается энергичным вытеснением и для дальнейшего развития любознательности (в ее ранней связи с сексуальными интересами) есть три варианта. Исследовательское начало может разделить судьбу сексуальности, любознательность остается с того времени угнетенной, и свобода умственной деятельности ограничивается в течение всей жизни. Ясно, что это способствует образованию неврозов.

Отметим, что Фрейд многократно подчеркивает важность свободы, непредвзятости интеллектуального творчества. Иногда интеллектуальное развитие достаточно сильно, чтобы противостоять мешающему сексуальному вытеснению. Подавленное сексуальное начало возвращается из области бессознательного в виде навязчивой склонности к анализированию, во всяком случае, изуродованное и несвободное, но достаточно сильное, чтобы окрасить умственные процессы наслаждением и страхом, присущим сексуальному.

Наблюдения за повседневной жизнью показывают, что многим удается переключить значительную часть своего полового влечения на профессиональную деятельность. Половому влечению особенно свойственна такая "щедрость", ибо оно обладает способностью сублимироваться, то есть может в зависимости от обстоятельств заменить свою ближайшую цель другими, более высокими и несексуальными целями.

Фрейд, размышляя о психологическом своеобразии Леонардо, стремясь разгадать загадку его гениальности, обращает внимание на тот тип личности, самый редкий и совершенный, который избегает как сдерживания интеллектуального поиска, так и невротического навязчивого влечения к анализу. Сексуальное вытеснение - по Фрейду - имеет место и в этом случае, но ему не удается отодвинуть часть сексуального наслаждения в сфере бессознательного. Страсть к исследованию и здесь носит на себе характер запретного и заменяет собой половую деятельность. Вследствие полного различия глубинных психических процессов (сублимирование, а не прорыв из бессознательного) эта страсть не приобретает характер невроза и свободно служит интеллектуальным интересам.

Фрейд обратил внимание на соединение у Леонардо сильной страсти к исследованиям с бедностью его половой жизни, которая ограничивалась, так сказать, идеальной гомосексуальностью. То, что после напряжения детской любознательности в направлении сексуальных интересов ему удалось большую долю своего либидо преобразовать в страсть к исследованию, и есть ключ к тайне его существа.

Леонардо был незаконным ребенком нотариуса Пьеро да Винчи, потомка земледельцев, которые именовались по месту жительства. Ссылаясь на русского писателя Д. С. Мережковского, Фрейд также предполагает, что мать Леонардо - крестьянка Катарина - оказала на него в детстве сильное влияние.

Единственный раз Леонардо в ученых записках, где говорится о полете коршуна, привел сведения о своем детстве. Он вспоминал картину, всплывшую из ранних детских лет: "Кажется, мне было судьбой предназначено так основательно заниматься коршуном, потому что у меня сохранилось, наверное, очень раннее воспоминание, будто, когда я лежал в колыбели, прилетел ко мне коршун, открыл мне хвостом рот и много раз толкнулся хвостом в мои губы".

Вот как Фрейд трактует это. Сцена с коршуном - не воспоминание Леонардо, но фантазия, которую он создал позже и перенес в свое детство.

Стремясь осветить сокровенное, Фрейд смотрит на фантазию о коршуне глазами психоаналитика, и она уже не кажется странной. Переводя ее на общепонятный язык с помощью техники психоанализа, он видит ее эротический смысл. Фрейд пишет: "Содержащийся в фантазии образ коршуна, двигающего там хвостом, соответствует представлению об извращении полового акта..." Тем более, что "хвост есть один из известнейших древних символов и способов изображения мужского полового органа".

Леонардо относит мнимое воспоминание о коршуне к грудному возрасту. Под этой фантазией скрывается не что иное, как отголосок впечатления от кормления материнской грудью (эту прекрасную сцену он, как и многие другие художники, изображал кистью, рисуя Богоматерь с Младенцем). Мы объясняем фантазию сосанием материнской груди и обнаруживаем вместо матери - коршуна. Откуда возник этот коршун и как он попал сюда?

Фрейд высказывает смутную догадку. В священных иероглифах древних египтян мать изображали в виде коршуна. Египтяне почитали такое божество материнства. Эту богиню называли Мут, только ли случайно созвучие с немецким словом "Mutter" (мать). Из книги мудрости восточных жрецов "Гермес Трисмегистус", на которую ссылается Фрейд, известно, что коршун считается символом материнства, так как древние египтяне думали, будто существуют коршуны только женского рода.

Леонардо мог хорошо знать этот миф, он был человеком огромной эрудиции. А кроме того, во всех источниках отцы церкви распространяли предание о коршунах, споря с теми, кто сомневался в возможности непорочного зачатия.

Гораполло, один из самых авторитетных авторов древности, утверждал, что коршуны оплодотворяются от ветра. Анализируя какой-нибудь детский вымысел, Фрейд стремился отделить его реальное содержание от позднейших воздействий, изменений. В случае с Леонардо он считал, что замена матери коршуном указывает на то, что ребенок чувствовал отсутствие отца и жил только с матерью.

Но из официального документа 1457 года - флорентийского налогового кадастра - мы узнаем, что в числе членов семьи был и Леонардо, пятилетний незаконный сын синьора Пьеро да Винчи, к тому времени уже состоявшего в браке с донной Альберой.

Несомненно, должны были пройти годы разочарований, прежде чем решились взять незаконное дитя, здоровое и красивое, вместо тщетно ожидаемых законных. Наиболее соответствовали бы подобному толкованию фантазии о коршуне, если бы маленький Леонардо не сменил свою одинокую мать на супружескую чету. Ведь в первые три-четыре года складываются впечатления и вырабатываются стереотипы реагирования на внешний мир, которые никакими позднейшими впечатлениями не могут быть замещены. Тот факт, что Леонардо первые годы жизни провел только с матерью, должен был оказать огромное влияние на его внутреннюю жизнь. И маленький Леонардо, вероятно, с особым усердием размышлял, откуда берутся дети и какое отношение имеет отец к их появлению.

Таким образом, ощущение этой связи между исследовательским складом его души и историей его детства привело позже к мысли, что ему, наверно, было предопределено изучать птичий полет, потому что его еще в колыбели посетил коршун.

Любознательность, направленная на птичий полет, происходит из детского сексуального исследования.

Материнское божество Мут изображалось обычно с женской грудью и мужским торсом.

Итак, у богини Мут то же соединение материнских и мужских черт характера, что и в фантазии Леонардо.

Почему образу, который должен олицетворять сущность матери, фантазия придает противоположный признак мужской силы? Разгадкой, по мнению Фрейда, служит теория инфантильной сексуальности.

Самой удивительной чертой этой фантазии является то, что она превратила сосание материнской груди в пассивный акт, т. е. в ситуацию, несомненно, гомосексуального характера. Фрейд полагает, что эта фантазия указывает на его давнишнюю связь между детским отношением Леонардо к своей матери и его позднейшей, явной, хотя и идеальной гомосексуальностью. Во всех случаях гомосексуальности, исследованной Фрейдом, обнаруживалось, что в раннем детстве имело место сильное, хотя и забытое впоследствии эротическое влечение к лицу женского пола (как правило, к матери). И у всякого художника Фрейд предполагает те же стремления, которые других толкают к сексуальному действию, ибо невозможно представить, чтобы в душевной жизни человека не было места сексуальности в широком смысле слова - либидо, пусть далеко отклонившегося от первоначальной цели или нарочно сдерживаемого от своего удовлетворения.

Фрейд вновь и вновь обращается к русскому писателю Мережковскому, пролившему свет на то, кем была эта Катарина. Не без оснований он строит догадку, что мать Леонардо, бедная крестьянка из Винчи, приехала в 1493 году в Милан наоестить своего 41-летнего сына, но заболела, умерла и была похоронена сыном с большой пышностью. Все расходы на похороны - - от двух фунтов воска до платы за катафалк и колокольный звон, Леонардо тщательно записал в своем дневнике. Счет затрат на погребение когда-то горячо любимой матери есть искаженное проявление его огромного горя. Нормальной психике такая деформация несвойственна, но при неврозах встречается часто.

Сильные, но вытесненные в подсознание чувства находят выход в незаметных и даже нелепых поступках. Это может объяснить, почему Леонардо записывал расходы на погребение матери. Подсознательно он, как в детстве, испытывал к ней чувство, имевшее эротическую окраску. Сопротивление этому детскому влечению не допускало, чтобы в дневнике ее память была почтена более достойно. Компромиссный выход из невротического конфликта проявился в виде короткой записи, ставшей загадкой для потомков.

Те, кто видел картины Леонардо, помнят застывшую улыбку сомкнутых губ на странно прекрасном портрете флорентийки моны Лизы Джоконды. Эта улыбка, отмечал Фрейд, вот уже четыре века загадочно очаровывает зрителей.

Анализируя мнения многочисленных критиков-искусствоведов, он приходит к выводу, что в улыбке моны Лизы соединены два разных начала. В этом шедевре идеально воплощены противоположности, из которых состоит женская любовь: скромность, самоотверженная нежность и жестокая, требовательная чувственность, стремящаяся подчинить себе мужчину. Фрейд разделяет мнение русской исследовательницы А. Константиновой: "За долгое время, когда художник был занят портретом, он так проникся им и сжился со всеми деталями этого женского образа, что черты его и особенно таинственную улыбку и странный взгляд стал переносить на все лица, которые он потом писал".

Развивая эту мысль, Фрейд полагает, что, возможно, улыбка моны Лизы покорила Леонардо потому, что пробудила что-то, уже давно дремавшее в его душе (вероятно, старое воспоминание). Воспоминание это было достаточно глубоко, чтобы, проснувшись однажды, больше его не покидать. Еще в юности Леонардо искусно вылепил несколько смеющихся женских и детских головок.

Итак, его художественные упражнения начались с разработки двух сюжетов, которые должны нам напомнить сексуальные объекты, обнаруженные при анализе фантазии о коршуне. Если прелестные детские головки были повторением его самого, то улыбающиеся женщины были не чем иным, как повторением Катарины, его матери. В таком случае мы вправе предположить, что у его матери была загадочная, блаженно-восторженная улыбка, которая забылась, но затем вспомнилась, когда он увидел ее вновь у флорентийской дамы.

Под этим влиянием в нем проснулось влечение, которое возвращает Леонардо - уже на новом уровне мастерства - к первым художественным опытам, к изображению улыбающихся женщин. Он рисует "Мону Лизу", "Святую Анну втроем" и несколько странных картин, персонажи которых отмечены той же загадочной улыбкой. Так благодаря своим ранним эротическим переживаниям празднует он триумф, еще раз преодолевая своим искусством тормозящий запрет.

Итак, материалом для психоаналитического исследования служат факты биографии, а также случайные события и воздействия внешней среды, с одной стороны, и сведения о том, как реагирует на них индивид - с другой.

Опираясь на знание психического механизма, психоанализ пытается понять сущность индивида в динамике его реакции, открыть его изначальные побудительные мотивы и их дальнейшее превращение и развитие. Если это удается, то по взаимодействию характера и судьбы, субъективных и объективных факторов выясняется жизненное поведение личности.

Фрейд считал несомненным, что случайность незаконного рождения Леонардо и страстная любовь к нему матери имели решающее влияние на формирование его характера и дальнейшую судьбу в силу того, что наступившее после этой детской фазы сексуальное вытеснение переключило либидо в страсть познания и обрекло в течение всей жизни на сексуальную пассивность. Но это вытеснение не должно было наступить неизбежно, у другого оно, может быть, не наступило бы вовсе.

Фрейд не абсолютизировал возможности психоанализа и отчетливо видел его границы. Две особенности Леонардо остаются необъяснимыми средствами психоанализа: его необычайная склонность к вытеснениям и его выдающаяся способность к сублимированию примитивных влечений.

Влечения и их превращения - это самое большое, что доступно психоанализу, выявляющему психологическую связь между внешними переживаниями и реакцией на них личности с ее влечениями.

Защищая свои исследования, в которых огромное значение придается случайностям, он считал упреки оппонентов несправедливыми. Мнение, будто случайность недостойна решать нашу судьбу, возвращает нас к миросозерцанию, победу над которым подготовлял Леонардо, утверждая, что Солнце недвижимо. "Нас, конечно, обижает, что праведный Бог и благое Провидение не охраняют нас лучше от подобных влияний в самый беззащитный период нашей жизни. При этом мы охотно забываем, что, в сущности, все в нашей жизни случайно, начиная от нашего зарождения... Еще нельзя во всех подробностях определить и разграничить, что в нашей жизни обусловлено необходимостями нашей физиологии, а что - случайностями нашего детства, но в целом не может быть сомнения в важном значении именно первых наших детских лет", - писал ученый.

Следует сказать, что эта маленькая монография о Леонардо воспринимается как бестселлер. Блестящая эрудиция Фрейда и на сей раз обнаружилась со всей очевидностью. Многократно он обращается к Д. С. Мережковскому, избравшему героем исторического романа Леонардо. Фрейд считает русского писателя тонким психологом, исследовавшим ненасытную страсть Леонардо к знаниям; недаром великого художника называли "итальянским Фаустом".

Фрейд и сам был, думается, во многом подобен Фаусту нашего времени. Не случайно в 1930 году Фрейд был удостоен премии имени Гете. - своего любимого поэта, к которому он так часто обращался еще в письмах к невесте.

Этот удивительный человек прожил яркую и долгую жизнь. Он начал дерзким, нетипичным отпрыском добропорядочной еврейской семьи торговца шерстью, а завершил жизненный путь в Лондоне, в вынужденной эмиграции, - в возрасте 83 лет. Фашисты преследовали и травили его в родной Вене, а в нацистской Германии все произведения мыслителя были сожжены публично. Геббельс лично руководил в 1933 году этим варварским актом. От фашистских чернорубашечников всемирно известного ученого спасло правительство США, выкупив его за большие деньги. А все сестры Фрейда погибли в гитлеровских концлагерях.

Книги Фрейда с начала 20-х годов продолжают завоевывать признание многочисленных читателей во всем мире. Томас Манн произнес знаменитую речь о Зигмунде Фрейде. Стефан Цвейг посвятил соотечественнику впечатляющее по силе воздействия художественно-документальное эссе.

Как яркая творческая индивидуальность, Стефай Цвейг свидетельствовал, что фрейдовские мысли "свободно обращаются в крови эпохи и языка; требуется, собственно говоря, больше напряжения для того, чтобы мыслить вне их, чем для того, чтобы мыслить ими". Действительно, крупнейшие умы в области философии, искусства и литературы находились в сфере влияния учения Фрейда и его научной школы, влиятельной и поныне. Когда Стефан Цвейг послал ученому свою рукопись о Достоевском, то получил ответ из Вены, с улицы Берггассе, 19, где жил Фрейд. Как и в статье "Достоевский и отцеубийство", - но только в узких рамках дружеского послания 19 октября 1920 года, Фрейд еще раз излагает свое понимание "великолепия поэтического творческого дара" Достоевского с позиций психоанализа. Он спорит с Цвейгом, оставившим за Достоевским приписываемую русскому гению эпилепсию, то есть "органическое мозговое поражение вне душевного строя, как правило, связанное с ее упрощением". У Достоевского же, напротив, истерия, проистекающая из самого душевного склада русского писателя. И это вовсе не медицинский педантизм, а нечто существенное, выражающее себя в гениальном художественном творчестве. Фрейд считает это признаком особенно сильного и неразрешенного конфликта, свирепствующего между первичными устремлениями и затем раскалывающего душевную жизнь на два лагеря. "Думаю, что всего Достоевского можно было бы построить на истерии", - доверительно сообщает Стефану Цвейгу Фрейд. Он напоминает известному европейскому прозаику то место из биографии Достоевского, где устанавливается трагическая связь между позднейшим недугом его зрелых лет с наказанием со стороны отца, последовавшим при обстоятельствах весьма серьезных. Этот факт из детства писателя и придал позднейшему случаю перед казнью травматическую силу для повторения в виде припадка, и всей жизнью Достоевского завладевает двоякое отношение к авторитету отца - царя: сладострастно-мазохистское подчинение и мятежное возмущение. Мазохизм включает в себя чувство вины, всеми силами стремящееся к "освобождению".

И далее Фрейд высказывает необычайно глубокое суждение, согласно которому амбивалентность, раздвоенность чувств "есть также наследие душевной жизни примитивного человека, сохранившееся, однако, гораздо лучше и в более доступном сознанию, чем у других народов, виде в русском народе". Это сильное предрасположение к амбивалентности, в сочетании с детской травмой, могло предопределить необычайную интенсивность заболевания истерией.

Фрейд напоминает о склонности к амбивалентности своих подлинно русских пациентов, как и почти всех героев Достоевского.

Его резюме делает честь Фрейду не только как исследователю, врачу, но и человеку, способному синтезировать, объединять достижения разных наук для объяснения сложных явлений человеческой психики.

В письме к Стефану Цвейгу он заключал: "Без психоанализа Достоевский непонятен, то есть он в нем не нуждается, так как каждым своим персонажем и каждой фразой сам его поясняет. То, что "Братья Карамазовы" трактуют как именно личную проблему Достоевского - отцеубийство - и основополагают психоаналитический тезис о равноценности деяния и злого намерения, всего лишь один из примеров. Также и своеобразие его половой любви, которая либо безудержная страсть, либо глубокое сострадание, неуверенность его героев в том, любят ли они или ненавидят, когда любят, и когда именно они любят, и т. п., указывает, на какой необычной почве произросла его психология".

Нигде так точно не определил Фрейд основную задачу психоанализа, как в письме Ромену Роллану от 19 января 1930 года. Это письмо, где первая строка "Уважаемый друг" - воплощение вежливости и любезности, а последняя "Искренне Ваш преданный Фрейд" - глубоко полемично. Фрейд расходился с Ролланом в оценке интуиции, в отношении к мистическим воззрениям на природу и общество. Рассуждая об интуиции, Фрейд иронизировал: "...Мистики ей доверяются, ожидая от нее разрешения мировых загадок". По мнению ученого, мистика никак не может нам открыть ничего, кроме примитивных, близких первичным позывам побуждений и реакций, очень ценных при правильном понимании - для эмбриологии души, но непригодных для ориентации в чуждом нам внешнем мире. И пожелание ярого полемиста: "Если бы нам с Вами еще раз в жизни лично встретиться, хорошо бы об этом поспорить. Издалека же сердечное приветствие лучше полемики".

Учение о психоанализе, родившееся из врачебной практики, шагнуло далеко за рамки медицины, оказало огромное влияние на философию, искусство, литературу XX века.

В чем же причины фрейдовской "эпидемии", охватившей европейское и американское искусство и философию последних десятилетий? Почему именно Фрейд стал своеобразным символом многих особенностей новейшей культуры, а его учение воспринималось как "климат общественного мнения"?

Дело в том, что влияние Фрейда на Западе не ограничено какими-нибудь рамками. Фрейдизм, по сути, стал "целой этической концепцией, а не простым механическим приложением к искусству, которое можно легко распознать и отличить от традиционных творческих методов". Это отмечал английский писатель Джеймс Олдридж, книги которого широко известны в нашей стране.

Необходимо уточнить, учение Фрейда явилось не только этической, но и художественной, эстетической концепцией, далеко оторвавшись от первоначальной почвы клинических наблюдений. Фрейдизм стал системой взглядов на человека и чуждое ему общество, а сам Фрейд воспринимался многими современниками, в числе которых был и С. Цвейг как "великий разрушитель древних скрижалей, антииллюзионист, человек, который своим беспощадным рентгеновским взором проникает сквозь все прикрытия и предрассудки".

Основной причиной широкого и стремительного распространения фрейдизма стала психоаналитическая концепция человека, которая воспринималась как своеобразная модель структуры "гомо сапиенс".

Фрейдовская концепция объясняла душу человеческую, исполненную любви, страданий, пороков и достоинств.

Многие писатели и художники восприняли открытия Фрейда как новаторскую, научно аргументированную критику лицемерного общества, морали и особенно ее ханжеского замалчивания проблемы пола.

Работы Фрейда обосновали пристальное внимание к индивидуальному миру человека. Но ведь это и есть главная проблема искусства: "Мир Человека и Человек в окружающем мире".

В Европе и США учение Фрейда нередко рассматривается как сильный катализатор современного искусства. На основе обобщения богатейших эмпирических данных фрейдизм обосновал новое, более глубокое представление о природе человека. Он оказал особенно значительное влияние на содержание, форму и творческий метод модернизма. Фрейд привнес авторитет строгой науки в исследование побудительных стимулов и коренных целей человеческой деятельности. То, что интуитивно изображали мастера кисти и слова, у Фрейда обрело системность и аргументацию. Благодаря психоанализу широко распространилась точка зрения, что человеческие влечения и страсть - это гораздо большая сила в жизни людей, чем социально обусловленная мораль. Вследствие этого искусство углубляется в исследование внутренней реальности человека, проявляющейся, согласно психоанализу, в мифах, символах и сновидениях.

Фрейд "только поднес зеркало к нашим лицам, говоря то, что обычно говорили великие философы и великие трагические писатели". Пожалуй, автор этого суждения, американский литературовед Стэнли Хьюман, прав, но с одной существенной оговоркой: сам Фрейд-ученый тоже смотрелся в это зеркало. И, в свою очередь, испытывал взаимовлияние художников, философов, поэтов. Совсем не случайно для подтверждения идей психоанализа он широко и свободно привлекал факты из античной и современной литературы - от Софокла до Шнитцлера, популярного австрийского драматурга. Более того, Фрейд считал, что Артур Шнитцлер параллельно и независимо от него открыл близкие психоанализу положения и в поэтической форме выразил то, что позднее было сформулировано им в научной теории. Действительно, один из героев драмы Шнитцлера "Покрывало Беатриче" почти по Фрейду характеризует сущность сновидений.

Фрейд и сам признавал, что в его понимании "поэты - драгоценные союзники, и к голосу их следует прислушаться. Ибо ведомо им многое между небом и землей такого, что не снится нашим школьным мудрецам. В знании психологии поэты оставили далеко позади нас, людей прозы, потому что, творя, они черпают из таких источников, каких мы еще не открыли для науки".

Фрейд даже готов отказаться от приоритета открытия самого главного в психоанализе - бессознательного. "Поэты и философы открыли бессознательное раньше меня... То, что я открыл, это лишь научный метод изучения бессознательного".

Первую четверть XX века многие деятели науки и культуры не без основания называли "психоаналитической эрой". Например, автор обширного исследования "Фрейд на Бродвее" Д. Сивере убежден, что драматургия США в результате распространения психоанализа обрела независимость от европейского театра и нашла свое содержание и национальные формы его воплощения. Амбивалентные - раздвоенные - натуры, вроде Бланш Дюбуа из пьесы Теннеси Уильямса "Трамвай "Желание", наводнили подмостки театров мира.

Фрейд разрабатывал на основе психоаналитической теории коренные проблемы эстетики, и в частности, категорию "комического". Привлекая множество фактов литературного и искусствоведческого характера, обобщая клинические наблюдения, Фрейд доказал, что все наши мысли, и слова, и действия обусловлены не свободной волей, а причинно-следственной связью, воспоминаниями, хранящимися в скрытом виде в глубинахлодсознания.

В книге "Остроумие и его отношение к бессознательному", которую многие считают шедевром психологического прозрения и анализа научной мысли, исследуя десятки анекдотов, острот, рассмотрев с позиций психоанализа каламбуры Гейне, афоризмы Лих-тенберга, Фрейд определил психологическое происхождение остроумия, комизма и юмора, их различие и сходство. В связи с этим он писал: "Во всех трех видах работы нашей душевной деятельности удовольствие вытекает из экономии; все три вида аналогичны в том, что представляют собой методы получения удовольствия из душевной деятельности, удовольствия, которое, собственно, было потеряно лишь вследствие развития этой деятельности. Ибо эйфория, которую мы стремимся вызвать этими путями, является не чем иным, как настроением духа в тот жизненный период, когда мы вообще справлялись с нашей психической работой с помощью незначительной затраты энергии, настроением духа в нашем детстве, когда мы не знали комизма, не были способны создавать остроты, не нуждались в юморе, чтобы чувствовать себя счастливыми в жизни".

Эта работа, умножившая славу Фрейда и его научной школы, как и "Толкование сновидений", "Основы психоанализа", создана через 15-20 лет после свадьбы Зигмунда Фрейда и Марты Бернайс.

Остается добавить лишь одно: в те четыре года (1882-1886), когда полторы тысячи писем Фрейда летели на крыльях любви к его невесте, молодой, тогда еще малоизвестный ученый был, несомненно, счастлив.

Светлана Лайне