Письма 1882-1886 гг.

Письма 1882 г.

Большой науке я сделаю серьезный комплимент, если скажу: "Высокая наука, я остаюсь Вашим покорным слугой, Вы внушаете мне глубокое благоговение, но не сочтите меня безнравственным, Вы никогда не смотрели на меня по-дружескц, никогда не говорили мне утешительных слов. Вы не отвечаете, когда я пишу; Вы не слышите, когда я говорю; я знаю другую Даму, которую ценю больше, чем Вас, и она стократно вознаграждает меня за служение ей".

Вена, 10 июня 1882 г.

Моя дорогая, горячо любимая девочка!

Я знал, что как только нас будет разделять расстояние, ясно пойму всю меру своих лишений. Но все еще не могу осознать глубину своих чувств. Твой нежный образ неотступно стоит передо мной. Это сладкая греза, солнечная мечта, и я боюсь отрезвления.

Друзья говорят, что это и есть настоящая любовь. Вспоминаю отдельные черты твоего облика, такие прелестные и необычные, дарящие чувство такого блаженства, что никакая фантазия никогда не создаст ничего подобного. Марта - очаровательная девушка, о которой все говорят почтительно, с уважением. И это при первой встрече пленило меня, а благородное доверие наряду с любезностью усилило во мне веру в собственную ценность и вселило новые надежды, прилив творческой энергии, что так необходимо мне.

Если мы встретимся снова, я смогу преодолеть

робость и некоторую натянутость наших отношений. Мы вновь окажемся одни в Вашей милой комнатке, моя девочка опустится в коричневое кресло, а я сяду у ее ног на круглую скамеечку. И мы будем общаться друг с другом... Ни смена дня и ночи, ни вторжение посторонних, ни прощания - никакие заботы не смогут лэаздучить нас.

Tвой прелестный портрет, твои образ... Признаюсь, я сначала недостаточно ценил, когда перед глазами был прообраз, прототип. Но теперь, чем чаще я всматриваюсь в портрет, тем больше вижу и сходство и различие с моей любимой. Я ожидал, что на портрете бледные щеки станут алыми, как те розы, которые держали твои нежные руки. Но дорогой образ остается спокойным и словно говорит мне: терпение, терпение... Я ведь пока только образ, знак, тень на бумаге, а сущность снова явится тебе, и ты никогда не сможешь меня забыть.

С удовольствием помещаю твой портрет среди моих домашних богов, которые висят над рабочим столом. Но суровые мужские лица, о которых я думаю с уважением, как бы подсказывают мне, что нежное девичье лицо должно быть отделено от них. И я готов хоть двадцать четыре часа в сутки вновь и вновь воскрешать свои воспоминания.

У меня не выходит из головы, что я где-то читал об одном человеке, который носил свою возлюбленную в маленьком шкафу, но после долгих размышлений оставил это занятие. Это, кажется, сказка "Новая Мелузина" в драме Гете "Годы странствий Вильгельма Мейстера". Этот сюжет смутно напоминает о моих желаниях. Спустя долгие годы я перечитал эту книгу и нашел подтверждение своим догадкам. Притом нашел больше, чем искал. Забавнейшие легкие намеки внезапно то здесь, то там вызывали у меня ассоциации с нашими отношениями.

Но когда вспоминаю, какое значение придаешь ты моему самоутверждению, я то сержусь на эту книгу, то с наслаждением отбрасываю ее, утешая себя тем, что моя Марта - не русалка, а прелестное человеческое дитя. Мы находим общий язык с помощью юмора и хорошо понимаем друг друга, хотя ты, возможно, будешь разочарована, когда вновь перелистаешь эту маленькую книгу о Вильгельме Мейстере. Но мне не хотелось бы забивать твою голову дикими фантазиями и серьезными идеями, которые одолевают меня.

Это письмо, любимая Мартхен, я написал не сразу. Эли и Шенберг были вчера и сегодня вечером у меня; вчера кроме них было еще несколько девушек. Чтобы не возбуждать никаких подозрений, я казался обходительным, компанейским, хотя охотнее остался бы наедине с собой.

Только взгляд Шенберга доставил мне отраду, и рой самых дорогих воспоминаний - в красках и звуках - ожил во мне, когда я смотрел на его энергичное, честное лицо. Главный человек в этих воспоминаниях ты, волшебница... И потому Шенберг, которого ты и я знаем, становится мне с каждым днем помню прощание с тобой на вокзале и твой последний привет. А сегодня услышал от Эли известие о твоем приезде, о котором страстно мечтаю.

Твой брат, мне кажется, хорошо себя чувствует у нас в Вене. Я не пошел с ним дальше, сказав ему, что с момента твоего приезда я не одинок. Кроме того, я нашел забвение в работе и утешил себя верой в то, что Марта будет моею так долго, как долго останется моя дорогая невеста! Если я не решался раньше связать твою судьбу с моею и разделить не только радость, но и суровое несчастье, если я должен тебя все-таки увезти, то позволь это сделать теперь. Постарайся забрать у твоих любимых родственников все фото, на которых ты еще ребенок. Мне думается, я смогу сохранить старые фотографии, которые принадлежат твоей матери, по меньшей мере, до твоего возвращения. Если тебе нужно что-нибудь отсюда, я буду счастлив, как никто другой, выполнить любое твое желание. Дай мне знать все о твоих нынешних отношениях (деловых, дружеских). Это даст мне возможность легче перенести твое отсутствие.

Используй пребывание в Гамбурге для укрепления своего здоровья. Я бы с удовольствием посмотрел на твои щеки, пухленькие, как на детских фотокарточках. Время уже заканчивается, письмо уже полностью написано, лист бумаги кончается, и я вынужден завершить таким образом беседу с тобой... Будь здорова и не забывай бедного мужчину, чью душу ты спасла и осчастливила.

Минна передала мне сердечный привет через Тенберга.

Лудшая сестра Марты Бернайс.

Вена, вторник, 27 июня 1882 г., до полудня, в лаборатории

Моя милая невеста, я вырвал несколько листов из моей расчетной книжки, чтобы написать тебе во время эксперимента, который провожу. Перо я похитил с рабочего стола профессора. Коллеги думают, наверное, что я занят только экспериментами и один из них даже задержал меня минут на десять. Рядом со мной один врач для бедных исследует в лаборатории мази, не представляют ли они вред для здоровья.

Передо мной в аппарате кипят и вздымаются клубами газы, за которыми я должен начинать наблюдение.

В целом здесь все располагает к самоотречению, ожиданию. Химия состоит на две трети из ожидания; жизнь, очевидно, тоже, и самое прекрасное, что можно себе позволить, это то, что я сейчас делаю.

Твое милое письмецо пришло неожиданно и потому вдвойне желанно. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, ощущая в дорогих строках очаровательное смущение. Будь внимательна, девочка, наведи снова порядок в своих выдвижных ящиках, я надеюсь, - новый порядок. ...Хотел еще что-то сказать, но мой изначально глупый сосед втянул меня в беседу о солях ртути. Да осудит его Бог за это.

Твое письмецо как бы компенсировало сегодняшнюю скверную погоду, оно словно солнечный луч в голубом небе, хотя на самом деле туманно и дождливо.

Почему ты думаешь, что адрес, по которому ты теперь написала письмо, бросается в глаза. Здесь это наиболее удобно, или ты думаешь, что этот адрес бросается в глаза именно в Вандсбеке? Твое письмецо (я не хочу больше говорить "очаровательное") прибыло из Берлина. Я хотел бы сказать все самые ласковые слова в твой адрес - сожалею только, что знаю их так мало.

На конверте - почтовый штемпель Гамбурга. Вандсбек так близко от Гамбурга? Ты уже видела море? Шлю ему большой привет, мы еще придем к морю вместе. Земля и море должны действовать сообща, а моя невеста должна оставаться цветущей. Разлука сделает ее еще более привлекательной.

Я так тщеславен, что хочу уважать и признавать тебя все-таки не больше, чем родину. Как это дерзко с моей стороны, если знать, что ты - любима.

Бедная Минна должна была выдумывать пять страниц длинного письма экспромтом. Что за опасные вещи написала ей Мартхен? Позволь мне все-таки знать, что пишет обо мне Эли. Это должно быть довольно забавно.

Ты делаешь меня ленивым, Мартхен. Я работаю в течение дня, но вечером я совершенно не способен даже книгу посмотреть. Поэтическими произведениями не интересуюсь. Потому что сам пережил прекрасную поэзию. Большой науке я сделаю серьезный комплимент, если скажут "Высокая наука, я остаюсь Вашим покорным слугой, Вы внушаете мне глубокое благоговение, но, не сочтите меня безнравственным, Вы никогда не смотрели на меня по-дружески, никогда не говорили мне утешительных слов. Вы не отвечаете, когда я пишу; Вы не слышите, когда я говорю; я знаю другую Даму, которую ценю больше, чем Вас, и она стократно вознаграждает меня за служение ей. У нее только один слуга, не тысячи, как у Вас. Вы поймете, что теперь я посвящаю себя невзыскательной, милостивой Даме. Вспомните менядобром, я снова вернусь. Я должен писать Марте". Но все будет выглядеть по-иному, лучше, если смогу ежедневно видеть мою Мартхен и говорить с ней.

Обе Дамы (и Наука, и Марта) смогут тогда мирно уживаться, ладить друг с другом, и гордая, неприступная Дама должна будет уступить другой - ласковой и скромной, чтобы направлять путь и вознаграждать. Вчера я был у своего друга Эрнста фон Флейшля", которого я до сих пор не представил тебе. Раньше я во всех отношениях завидовал ему. Теперь у меня есть преимущество. Он десять или двенадцать лет был помолвлен; она была, его ровесницей и готова была сколько угодно ждать его, а он поссорился с нею по неизвестным мне причинам.

Эрнст - отличный человек, по натуре и воспитанию он принадлежит к числу лучших. Его физическое совершенство, развитое упражнениями, сочетается с глубоким умом и многообразными дарованиями.

Эрнст фон Флейшль (1847-1891) - ассистент Венского института физиологии:

Красивый, благородный, наделенный всеми талантами и прилежанием, имевший оригинальное суждение о большинстве вещей, он был моим идеалом. Когда мы стали друзьями, я искренне радовался его достоинствам. На этот раз поделился с ним мнением об одном памфлете, а он учил меня японской игре "Гоу". Он поразил меня тем, что изучает санскрит. Я обещал держать это в тайне, но сразу же знал, что раскрою Марте эту тайну, как и другие, более важные.

Я думал о друге, который превосходит меня во многих отношениях, и меня вдруг пронзила мысль, как он мог бы поступить с такой девушкой, как Марта, какое сияние он мог бы придать такому алмазу, как Марта? Ведь ты уже привела в восторг наш бедный Каленберг. И Альпы, и водный путь в Венецию, и великолепие собора святого Петра в Риме меркнут по сравнению с тобой. Наверное, это прекрасно - ощущать значимость и влияние любимого, такого мужчины, как Эрнст, у которого немало преимуществ предо мною. И возможно, девять лет ее счастливой жизни резко контрастировали бы с девятью годами моего скромного бытия. Но я умею ждать, и Бог вознаградил меня, послав такое сокровище, как ты, Марта. Я испытал настоящее мучение, живо представив себе, как легко могла бы случиться твоя встреча с Эрнстом. Ведь он ежегодно проводит два месяца в Мюнхене, вращается в обществе образованных людей. Его вполне могла бы увидеть Марта, например, у своего дяди (Михаэль Бернайс (1834-1897) - дядя Марты, профессор истории литературы Мюнхенского университета). Хотел бы я знать, какое впечатление произвела бы на него она.

Затем я отбросил прочь мрачные плоды своего воображения. Мне стало ясно, что я не уступлю свою возлюбленную, если даже она поступит неверно по отношению ко мне. Часть счастья, от которого Марта добровольно отреклась в час нашей помолвки, мы еще наверстаем. Девушка должна обещать оставаться довольно долго молодой, бодрой и свежей, и даже спустя девять лет так прелестно удивляться всему новому и прекрасному, как она это делает теперь.

Надеюсь, Марта все-таки не уйдет с головой в домашние заботы, ведь Марта - не Лизетта (Лизетта - персонаж одного из стихотворений Христиана Геллерта(1715-1769)).

Должен ли я в будущем иметь нечто лучшее, если заслужу? Мечтаю только об одном: Марта станет моею.

Сердечный привет моей дорогой от Зигмунда.

Гамбург, воскресенье, 23 июля 1882 г.

Натан называет тебя еврейкой. Какой жизнерадостный еврей! Говори дальше, Что еще скажет бравый Натан?

Эти строки из драмы Лессинга или нечто подобное. Я не могу сейчас побежать в городскую библиотеку, чтобы проверить цитату. Тот, кто навечно стоит на Генземаркт, простит меня за такую вольность.

...Вспоминаю первые дни нашего знакомства. Признаюсь, я сразу влюбился в маленькую девушку и неожиданно для себя оказался в Гамбурге (В Гамбурге на Генземаркт стоит памятник великому немец кому мыслителю и писателю Лессингу (1729-1781). ). Помнишь, ты прислала мне кольцо, которое твой отец некогда подарил матери. По аналогии я заказал другое маленькое кольцо для твоего крошечного пальчика. Но оказалось, что настоящее кольцо, то есть подлинник вещи, у тебя дома. Все, кто видел его, говорили, что это копия подлинника, совсем как в драме Лессинга. Мне было досадно от этого. В голову лезли мрачные мысли, казалось, никого не смогу полюбить. Меня осенила грустная мысль: не любит ли она другого, а, может, другие без ума от нее. Вот с таким умонастроением я приехал в Гамбург. Утро было, как всегда, теплым и прекрасным, а вечер похож на утро. День же я благодарил за то, что он так естественно заполняет время между добрым утром и не менее добрым вечером.

Разумеется, я предполагал, что девушек могут отпугивать деспотические свойства моей личности. Но это не заставило меня отказаться от своих стремлений, Я жаждал чего-то исключительного, требовал от жизни великого и в малом хотел увидеть символы значительных явлений.

Марта с семьей в это время жила в окрестностях Гамбурга.

Моя любимая из семьи ученых - и занимается она сейчас писательством, то есть в данное время неутомимо пишет мне письма, как и я. Естественно, ей приходится тратить небольшие деньги на почтовую бумагу. Мне тоже. И вот для моей любимой прилежной девушки я выбрал такую бумагу, на которой она может писать только мне - в этом и состоит мой деспотизм. Внутри каждого листа бумаги - по моей просьбе - гравер великодушно поставил монограммы "М" и "3" - начальные буквы твоего и моего имени. Таким образом, эту почтовую бумагу можно использо-ватн только для общения со мной.

Человек, которому я в пятницу заказал эту необычную бумагу, обещал исполнить только в воскресенье. "Поскольку в субботу, - сказал он, - мы не работаем. Так у нас принято испокон веков". Ох, я знаю эти старые обычаи!

Коммерсант, к которому я обратился, был моложавым, покровительственно-любезным господином. На вид я дал бы ему пятьдесят четыре года. Я сильно заблуждался. Оказалось, что семьдесят четыре года. Он хвастался своей работоспособностью и страстью к наслаждениям. Более того, он уверял, что и не думает скоро расставаться с жизнью. Этот человек мне понравился. У меня тоже было оптимистическое настроение в тот момент. В воскресенье мы встретились вновь. Он очень гордился качеством и элегантностью выполненных монограмм. Видимо, я тоже немного импонировал ему, ибо он обошелся со мной не только как с клиентом, но и решил показать здание немецкого банка напротив его магазина.

Там лежат деньги гамбургских коммерсантов, не желающих хранить их дома. Подвалы банка до отказа заполнены золотом и серебром.

Я высказал предположение, что часть драгоценных металлов, вероятно, находится и на складах его магазина. Тогда он мне подробно объяснил, почему так много богатых людей стремится положить свои сбережения именно в банк.

- Если клиент виноват и задолжал мне, то, вместо того, чтобы платить наличными, он идет в банк и переводит деньги со своего счета на мой, - пояснил мой собеседник.

Должен признаться, что я так и не понял особенностей банкового дела, связанных с уплатой долгов. Но старик не отпускал меня, и мне пришлось поставить стул рядом с ним. Он расспрашивал, где я уже побывал, рекомендовал мне и то и другое и сказал:

- Я охотно показал бы Вам город, но я старый еврей, Вы только посмотрите на мою внешность.

Его борода была взлохмачена. "Мог бы вчера побриться в парикмахерской", - подумал я.

- Не правда ли, Вы знаете, какой пост скоро наступит?

К сожалению, я знал. По преданию, спустя несколько лет после рождества Христова был разрушен Иерусалим. Но нужно ли все это рассказывать тебе, моя любимая? "Что мне Гекуба?" Мне совершенно безразлично это. Иерусалим разрушен, а Марта и я живы и счастливы. Возможно, будущие историки докажут, что если бы Иерусалим не разрушили, то еврей погибли бы, как многие народы до этого события. Только после разрушения былых храмов началось формирование иудейской религии.

- За девять дней до иудейского поста мы отказываемся от любых удовольствий. Это - память о разрушении Храма в Иерусалиме. Нас здесь немного людей старой закалки и мы крепко придерживаемся религиозных традиций. Но, правда, от жизни не отгораживаемся. Многим мы обязаны одному человеку.

Раньше в Гамбурге и Альтоне (Альтона - район Гамбурга) была одна еврейская община, позже она разделилась. Религиозным образованием занимались раввины, уж? давно осевшие в Германии. Пригласили мы известного тогда раввина Бернайса (Дедушка Марты - Исаак Бернайс (1792-1849) был раввином германо-израильского объединения синагог), незаурядную личность. Этот человек и занимался нашим духовных воспитанием. Был ли он уроженцем Гамбурга? Нет, он приехал из Вюрцбурга. Наполеон I в свое время послал его туда учиться. Он прибыл сюда, в Германию, совсем молодым человеком, но до тридцатилетнего возраста он жил не здесь.

- Знали ли Вы его семью? - поинтересовался я.

- Конечно. Я рос вместе с его сыновьями, - и напомнил два имени: Михаэля Бернайса в Мюнхене и Якоба Бернайса (Якоб Бернайс (1824-1881) - профессор филологии в Бонне) - в Бонне.

- Да,- подтвердил он, - но был еще и третий сын, который жил в Вене. Он умер там. При жизни он все время был как бы в тени по сравнению с братьями. Я тоже знал его. Богатая натура отца удачно воплотилась в детях. Отец был лингвистом, филологом, комментировал старинные трактаты. Дети тоже стали выдающимися людьми, унаследовав отцовский талант. Первый сын стал известным филологом, продолжившим исследования отца. Второй обладал тонким художественным вкусом и в своих работах раскрыл огромное эстетическое богатство творений наших великих поэтов. Третий сын (Борман Бернайс (1826-1879) - отец Марты), серьезный и замкнутый, осмыслил жизнь глубже, чем это возможно с помощью науки и искусства. Он, по мнению многих знавших его, был идеальным человеком. Он создавал новые духовные богатства, а не истолковывал уже созданные сокровища человеческой мысли.

Копию его кольца - драгоценный сувенир на память о нем - подарила мне Мартхен. Если бы этот старый еврей, с таким воодушевлением рассказывавший о благотворном влиянии своего духовного учителя, мог догадаться, что мнимый доктор Вале (Доктор Вале - друг Фрейда и прежний поклонник Марты) из Праги завтра будет целовать внучку того высокочтимого господина!

А старый еврей все предавался юношеским воспоминаниям, и черты Мудрого Натана, героя драмы Лессинга, виделись мне в его колоритном облике. Он отзывался о незабываемом наставнике юности, раввине Исааке Бернайсе как о человеке духовно щедром, гуманном и глубоко религиозном. Мудрый раввин полагал, что не следует навязывать свои взгляды тому, кто ни во что не верит. Порой он становился очень требовательным. То, что нам по легкомыслию казалось не столь важным и даже безрассудным, он осмысливал как непреложный закон. Например, он считал, что грешно безразлично относиться к религиозным заповедям о пище. Вообще, это может стать предметом глубоких размышлений. Действительно, человечество в течение столетий верит. Следовательно, веру, религию ни в коей мере нельзя считать безрассудством. Напротив, в религии есть некий высший смысл. Когда Бог создал первых людей, поселив их в садах Эдема, земного рая, то первой его заповедью стала, как известно, заповедь о пище - от какого древа они могли вкушать, а один из них не имел разрешения на это, И если одна из первых заповедей Господних касалась пищи, то вправе ли мы равнодушно наблюдать, когда ее нарушают.

Он поделился со мною еще несколькими глубокосодержательными толкованиями религиозных заповедей. Святое писание претендует исключительно на истинность и предполагает покорность и послушание верующих. Но все это никак не связано с неотъемлемым правом человека на сомнения и уж тем более на ниспровержение каких бы то ни было авторитетов.

Но Лессинг прав в том смысле, что религиозное воспитание многих поколений обусловило прогресс человечества. Влияние религии на сознание человека огромно, особенно когда религиозные, глубоко философские идеи перестали быть застывшими догматами. Они стали объектом глубоких научных размышлений и, конечно, оказали огромное влияние на мировое искусство, поэзию и литературу. Сколько гениальных мыслителей и поэтов черпали из религиозных сюжетов духовную пищу для своих творений. Даже если отвлечься от глубокого содержания религии, то надо признать, что ее необычайная одухотворенность и логическая стройность вдохновляли лучшие умы человечества.

Старый еврей хорошо запомнил все наставления гамбургского раввина. Не потому, что воспринимал его как святого, нет.

- Он учил нас радоваться, постигая глубокий смысл религиозного учения. Он был настроен критически по отношению к земной жизни и давал нам ясные представления о благих и совершенно определенных целях религиозного воспитания.

И все это хранил в своей памяти старый еврей, сделавший нашу монограмму для внучки своего Учителя.

- Раввин не был сухим аскетом. Напротив, он внушал нам, что все люди, и евреи, в частности, созданы для радости, труда и наслаждения. Он жалел каждого, кто не мог радоваться и наслаждаться.

Здесь я вспомнил Эли с его жизнерадостным мироощущением: "Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо". А старый еврей продолжал говорить о необходимости радоваться даже малому в этой жизни, а за каждую удАчу благодарить Бога. И главное, помнить, что все в этом прекрасном мире взаимосвязано. Человек создан для радости, повторял он, радость - для человека. Его наставник особенно настойчиво провозглашал это в дни празднеств.

- В Новый год христианин обычно полагает, что наступят лучшие времена, а все плохое - уйдет. Для еврея Новый год - торжественный день примирения и согласия, день, определяющий его судьбу на целый год. Казалось бы, мы должны испытывать страх перед решением Господним, но этого, к счастью, не происходит. Напротив, стремимся доказать, что любим Бога и целый день постимся. Мы соблюдаем пост, потому что любим Бога. А любовь может принести и не такую жертву. Новый год, таким образом, - это праздник любви Бога. Иудейская религия учит, что человек в этот день должен ощущать радость. Словом, это праздник Божьей радости.

В это время пришел другой клиент, и Натан, прервав речь, мгновенно превратился в ловкого коммерсанта. Я взволнованно откланялся, но старый еврей, наверное, так и не догадался, какое отношение имею я к его Учителю. На прощанье он обещал, если будет по делам в Праге, то не откажет себе в удовольствии разыскать меня.

Увы, он не найдет меня в Праге. Но, чтобы не огорчать его, хотелось бы доставить ему другую радость. Если моя Мартхен приедет в Вену и возьмет что-нибудь из семейных реликвий, напоминающих о ее благородном деде, мы зайдем на Адольфплац к тому старому еврею, ученику твоего дедушки,, и ты назовешь свою фамилию - Бернайс. И старый еврей поймет, как много воды утекло с тех пор, когда он благоговейно внимал своему Учителю, но благородство раввина Бернайса живет в его внучке.

Верю, это важно знать и для нас с тобой. И если религия способна придать жизни высокий смысл и радость, то она не покинет наш дом.

Вена, 18 августа 1882 г., ночью

А мне любовь лишь Твоя нужна. Дает мне радость И жизнь она. Мой друг, для счастья, Любя, живи, - Найдешь ты счастье В своей любви.

Моя любимая!

Один мой друг, неисправимый грешник, с которым охотно делюсь жалобами на несовершенство мира, сегодня вдруг вытащил из книжного шкафа томик Гете и прочел из его неподражаемых стихов эти строки. В них столько глубокого внутреннего чувства.

Эти поэтические строки созвучны сейчас моей душе гораздо в большей степени, чем моему другу. И я, чтобы не выдать своего волнения, поспешил расстаться с ним. Хотелось остаться наедине со своими мыслями.

Работа уже не спорилась, сосредоточиться в тот день после обеда, как ни старался, не смог. После обеда мне встретился давний товарищ, с которым вместе учились в университете. К сожалению, трагические неудачи отбросили его далеко от первоначальных замыслов юности. Общение с друзьями приобретает теперь особую притягательность; почти одновременно мы ощутили серьезность жизни. Идеалы, казавшиеся нам в юности высокимиги легкодостижимыми, отодвигались все дальше и дальше. В результате они стали еще дороже. Некоторые замкнулись в себе и уже молча старались сохранить в своем сердце эти высокие стремления.

Сейчас я расстроен, устал и уже с меньшей надеждой смотрю в будущее. Но, размышляя о своей судьбе, я не хотел бы променять ее ни на какую другую. Я думаю не столько о себе, сколько о Мартхен, моей Мартхен, и мне так хочется предложить ей что-нибудь хорошее.

Почти все мои друзья очень бедны и обещают друг другу помочь, если смогут. Они - хорошие люди, иначе я не считал бы их своими друзьями. Но, по сути, мы, к сожалению, так мало можем помочь друг другу. И тем не менее редко кто из них не стремится вселить надежду и поддержать другого. Я задумался о психологии этого состояния. Ведь человек, поддержавший другого, и сам становится сильнее, увереннее от того, что сделал благое дело. Таким образом, он как бы возвысил и собственную душу. А глубинный психологический механизм этого явления, мне кажется, таков: благодетель, принимающий хотя бы частично несправедливости мира на себя и отводящий их от друга, подсознательно, а может быть, сознательно, надеется, что аналогично поступят и по отношению к нему.

Это счастье - быть любимым девушкой, которая стала твоей избранницей. И все-таки я не вправе отрекаться от того, что многие мужчины помогают мне выжить.

...Итак, я легко примирился с тем, что мы так бедны. Рассуди, моя милая, если бы успех точно соответствовал заслугам, то задушевное отношение между людьми, возможно, и поубавилось бы.

Я не знаю, любишь ли ты или тебе лишь приятно мое признание в любви. Если бы со мною случилось несчастье, разве могла бы моя девушка сказать: "Я больше не люблю тебя. Ты потерял всякую ценность в моих глазах". Это было бы чудовищно и напоминало мир официальных чинуш, о заслугах которых можно судить по мундиру, погонам да наградам на груди.

Неужели все в жизни зависит от капризного случая? Богатых баловней судьбы благополучно минуют несправедливости и несчастья. А что же остается бедным? Может ли для них верная любовь стать такой ценностью, без которой все на свете меркнет или становится фальшивым? Без тебя я невзрачен и беден, с тобой я стану богатым и сильным, равнодушным ко всеобщему признанию, верю в это.

О, моя дорогая Мартхен, мы так бедны. Но это - не причина отступать от добрых традиций: мы должны сообщить все родственникам и знакомым, что любим друг друга и хотим жить вместе. Но тогда нас спросят: "А что у вас за душой, какой капитал?" - "Ничего, кроме того, что верно любим друг друга". - "И больше ничего?"

Что же нам нужно практически? Две или три комнатки, где можно жить, есть, встречать гостей. Печь, в которой всегда пылал бы огонь для приготовления пищи.

А каким должно быть внутреннее убранство жилья? Столы и стулья, кровати, зеркало, напоминающее нам, счастливым, о стремительном беге времени, кресло для приятных размышлений, ковер, помогающий хозяйке содержать пол в чистоте. Белье, изящно перевязанное лентой и уложенное в ящики шкафа; твое платьице нового фасона и шляпы с искусственными цветами, картина на стене, посуда для каждодневного обихода и бокалы для праздничного застолья, тарелки и блюда да еще крохотная кладовка с маленькими запасами. Туда можно заглянуть, если сильно проголодался или неожиданно нагрянул гость. Большая связка ключей... Мелочи? Но все это приносит с собою радость и уют. Да, прежде всего, домашняя библиотека, ночной столик и лампа, чей мягкий свет располагает к доверительности и интимности. И каждый предмет в доме должен содержаться в хорошем состоянии, иначе хозяйке не понравится.

Многие вещи будут безмолвно свидетельствовать о серьезной работе, благодаря которой содержится такой дом. Другие вещи - символы художественного вкуса хозяев и память о дорогих друзьях, о городах, где они побывали и с большим удовольствием вспоминали о приятных часах, которые так хочется возвратить.

Все это - маленький мир счастья, мир благородной человечности. И это так необходимо каждому. Однако это еще не фундамент семейного очага. Настоящую жизнь в него могут вдохнуть только два человека, невыразимо любящие друг друга. Могут ли влиять на нас такие мелочи, как каждодневный быт? Пока не пробил час великой судьбы, самоотречения, могут - и без всяких сомнений. Но мы должны каждый день говорить, что все еще крепко любим друг друга. Ужасно, когда два любящих сердца не способны найти ни достойной формы, ни времени для ласковых слов. Они как бы берегут нежность на случай неожиданной беды, болезни, когда сама ситуация вынудит их к этому. Не надо скупиться на нежность. Чем более тратишь ее, тем более она восполняется другим. Если о нежности забывают, то незаметно утрачивается душевная связь, и отношения супругов бывают подобны в таком случае ржавому замку. Вроде бы и есть замок, да что им откроешь, если весь заржавел? Не единожды два любящих сердца оказывались в подобной ситуации.

Думаю о тебе. Ты так далеко от меня. Усилием воли заставляю себя смириться с этим. Мое бедное, милое дитя, сколько печали уже выпало на твою долю, хоть ты и не склонна делиться своими переживаниями. Наверное, не сразу сможешь вздохнуть с облегчением. Ведь порой тебе кажется, что счастье покинуло тебя. Нет, надо стремиться достойно получить свою долю радости жизни. Верю, ты принесешь много счастья. Ты сама - мое счастье, без тебя я падаю духом, все валится из рук. С тобой, для тебя мне хочется энергично действовать, работать и наслаждаться этим миром вместе с тобою.

Сердечный привет тебе. Может быть, в эту минуту ты тоже думаешь обо мне и вспоминаешь то время, когда ждала меня в саду.

Твой Зигмунд.

Вена, 25 сентября 1882 г

Моя любимая Мартхен!

Не дождавшись твоего ответа, спешу сообщить о себе и своих делах. Честно говоря, мне так не хватает личного общения с тобой. Хочу быть совершенно откровенным и даже доверчивым, что, по-моему, так естественно между людьми, решившими связать свою судьбу, отдавшими друг другу руку и сердце. Тем не менее признаюсь, у меня нет особого желания писать, не получая ответа. Если ты не будешь поддерживать наш диалог в письмах, я, пожалуй, и вовсе прекращу переписку. Пока ведь - только мои монологи, обращенные к любимой в разлуке. Эти монологи нуждаются в поддержке и постоянном развитии, иначе, если негативные эмоции будут накапливаться, может возникнуть ложное впечатление о наших отношениях. Взаимность - вот гарант нашей дружбы и любви.

Я не всегда очень ласков, часто серьезен и откровенен, как это и подобает среди друзей. Убежден, что дружба немыслима без искренности. Все-таки надеюсь, что ты замечаешь мое отсутствие среди тех, кто окру жает тебя сейчас. Отсутствие человека, для которого ты - самая большая ценность на земле. Поверь, я не считаю это своей заслугой. Но понимаю, что мое восприятие твоей личности, мое отношение к тебе очень отличается от тех, кто, не раздумывая, позаба вился бы тобой как милой игрушкой. Для них такой выбор очень легкий и предпочтительный.

Моя милая, хорошая, не подумай, пожалуйста, что мне доставляет удовольствие упрекать тебя. Нет я лишь считаю, что между нами не должно быт никаких недомолвок и обид. Ты ведь прекрасно пони маешь, с того момента как мы решили связать свои судьбу в одну, мы оба должны стать иными, чем прежде, то есть жить интересами и заботами дру друга. Смею заметить, что и в старости ничто н сможет вытеснить нынешний образ любимой девушки Буду крайне удручен, если в итоге ты загрустиш и заплачешь. Нет, ты постарайся поставить себя на мое место. А если вдруг и я зареву от обиды?

Супружество - трудная задача. Чтобы решить ее мы должны крепко поддерживать, а в случае необ ходимости и исправлять ошибки друг друга. Одни лишь страстные любовные признания не помогут. В моем представлении, семейная жизнь немыслима когда один скрывает свои неприятности от другогс утаивает реальное положение вещей. Жить вместе - значит помогать друг другу во всем, делить и радост и беду.

Мне кажется, девушки обычно ждут и даже требуют от дружеского общения с мужчиной только сплоп ныхудовольствий. Вы, девушки, часто вполне удовлеп ворены, если соблюдены только внешние приличи и можно о ком-нибудь отозваться примерно так: "О (или она) сегодня так мил и сердечен".

Когда в августе я был нездоров и Эли навести меня, он укоризненно спросил, почему я, тяжело больной, не лег в больницу, чтобы не обременять родны Вот такого в наших отношениях не должно быть, мс любимая. Ни при каких обстоятельствах мы не може быть в тягость друг другу. Мечтаю проводить с тобо тихие, светлые часы, окружить тебя вниманием и заботой и надеюсь на взаимность. Хочется, чтобы м всегда любили друг друга, уважали бы привычки и вкусы в той мере, в какой это только возможно между близкими. Надеюсь, мне это удастся.

Скажу откровенно, однажды ты заставила меня глубоко страдать. Помнишь случай, когда ты решила пожертвовать мною ради дружбы с Фрицем, точнее, для Фрица. Я все вытерпел, и в конце концов ты осознала свой проступок. Правда, в тот момент я недооценил твое настойчивое стремление утвердить свою самостоятельность. Ты искренне рассказала мне об этом и как бы дала мне право считать отнюдь не каждое твое решение окончательным и бесповоротным.

Нам так необходимо взаимное доверие. Когда любимая становится еще и другом, это лишь возвышает ее. Было бы ужасной потерей для нас, если бы я, например, вздумал видеть в тебе лишь возлюбленную, а не друга. Содержание наших отношений в таком случае намного обеднилось бы. В человеческих взаимоотношениях прекрасна лишь правда без всяких прикрас и утаивании.

Вот тебе моя рука, которую предлагаю с сердечным желанием и доверием и поступи со мною так же (Письмо без подписи... Вероятно, как предполагает Эрнст Фрейд, оно было передано Марте лично).

Вена, вторник, 5 октября 1882 г.

Кому же другому, как не моей горячо любимой, искренне уважаемой Марте, должен я сообщить о результате своего визита к профессору Нотнагелю 2.

Не сердись, моя прелестная девушка. Сегодня в полдень я был просто смущен и очарован тобою и потому не смог ввести тебя в ту обстановку, в которой оказался, борясь за свое место под солнцем. Но меня волнует не только моя борьба и мои научные интересы, которые внутренне связаны меж собой. Более всего я невыразимо счастлив тем, что ты проявила внимание ко мне. Мне так необходимо твое участие во всем, что связано со мной. Все мои идеи представят большую ценность лишь при условии, если ты примешь участие в их разработке вместе со мною. Хотя итог визита к профессору не совсем такой, как хотелось бы мне, я не вижу никаких оснований терять надежду на лучшее будущее, если ты, мой милый ангел, выдержишь все трудности вместе со мною.

Итак, я был у Н. со всеми моими сочинениями и с рекомендацией Мейнерта (Профессор Мейнерт - руководитель психиатрической клиники, в которой работал Фрейд). Дом новый, - почти готовый, квартира еще пахнет лаком, а комната ожидания просто великолепна. На стене - удивительная картина. На ней изображены четверо детей, один из которых - замечательный юноша, который через двадцать лет займет ведущее положение в медицине; маленькая девочка, с несомненными признаками такой красоты, что уже через десять лет молодежь на студенческих балах будет драться из-за нее. Оба - брюнеты; я предположил - и как оказалось впоследствии - совершенно правильно, что их мать была темноволосой. Кроме них - некрасивая блондинка более старшего возраста; черты ее - напоминают отцовские. Она держит на руках дитя, бесспорно похожее на нее.

Затем я осмотрел множество книг вдоль стен, большой портрет серьезной темноволосой женщины, запечатленной с мольбертом основательницы семьи и рядом - мужчина, который будет решать нашу судьбу. Жутко сознавать, что этот человек знает обо мне решительно все, и я совершенно ничем не могу помочь себе. У меня создалось такое впечатление, словно он принадлежит к другой породе. Древнегерманский дикарь. Совершенно светлые волосы едва отличаются от цвета кожи. Голова, шея, щеки, брови густо заросли волосами. Две огромные бородавки на щеках и переносице. Никакого намека на красоту, но общее впечатление чего-то очень значительного.

Внешне я выглядел взволнованным, но внутренне, как всегда, был готов к борьбе за свои идеи.

- Мне поручено вручить Вам рекомендательное письмо профессора Мейнерта и выразить его сожаление по поводу того, что он не застал Вас на днях. Возьму на себя смелость передать Вам его открытку, поскольку это в моих собственных интересах.

В то время как он читал письмо, я присел на корточки и увидел, что там было написано:

"Уважаемый коллега! Я рекомендую Вам г-на доктора Зигмунда Фрейда. У него несколько ценных работ в области гистологии. Прошу обратить внимание на его пожелания и стремления.

Надеюсь вскоре увидеть Вас. Ваш Теодор Мейнерт".

- Рекомендация моего коллеги Мейнерта очень важна для меня. Итак, что Вы желаете, господин доктор?

Когда он обращался ко мне, возникало очень приятное впечатление. Он говорил, как человек, действительно думающий, и в его словах таилась мысль, сдержанная, но вызывающая доверие.

- Хотя, конечно, нетрудно догадаться о Ваших устремлениях. Известно, что теперь Вы хотите занять должность ассистента. Можно предположить и то, что спустя некоторое время - короткое или продолжительное, - займете другое, более высокое положение. Ваши научные работы представляют определенный интерес. У вас будет достаточно возможностей продолжить свои медицинские исследования. Словом, я придерживаюсь мнения представить Вас как претендента на должность ассистента. У Вас с собой Ваши работы, господин доктор?

Я вытащил из кармана мои статьи и комментировал их, в то время как он просматривал тексты.

- Сначала я был зоологом, потом - физиологом, теперь занимаюсь гистологией.

Я закончил и уже собрался уйти, чтобы не занимать драгоценное время профессора, как советовал мне Брюкке, который некогда начинал у него ассистентом. Но тут начал говорить он:

- Не буду скрывать от Вас, здесь побывали многие господа в качестве претендентов на вакантную должность. Не хочу вселять в Вас никаких надежд. Это было бы бессовестно с моей стороны. Но я намерен назвать Ваше имя как претендента на эту вакансию и постараюсь помочь Вам в этом деле. Другие кандидаты будут свободны. Как я уже сказал, не даю никаких обещаний, да Вы и не ждете их. Поживем - увидим. Ваши работы я хотел бы оставить у себя.

Это прозвучало совсем по-дружески. Когда я отдавал ему свои статьи, он уже не казался мне таким резким, как раньше.

Дело в том, что первое место уже было обещано одному кандидату (сыну пражского профессора, как гласит молва), и речь может идти о второй вакансии, судьба которой еще не решена. Но профессор намерен оставить за собой свободу действий, хотя он серьезно воспринял мою кандидатуру.

- Еще одна просьба, г-н профессор. Теперь я аспирант в больнице широкого профиля, и если Вы не можете вселить в меня никаких надежд и раскрыть перспективы, то, возможно, Вы позволите проходить аспирантуру у Вас, как и все другие?

- Что это значит - аспирант? Я не очень хорошо ориентируюсь в этом.

Я коротко объяснил ему (моя девушка должна смириться с подробным рассказом), что наша больница состоит из двух частей: клиники и отделений. В клиниках профессор ведет занятия с аспирантами и студентами, в отделениях главный врач вместе с младшими врачами (без студентов) лечит больных. Профессор имеет право выбора, кого именно из аспирантов он возьмет, главврач лишен возможности тщательно отбирать младших коллег. Каждый врач может стать аспирантом, как я, но при этом он надеется и ждет, что, возможно, освободится вакансия младшего врача в больнице. Поняла, Мартхен?

Профессор Н., казалось, ничего не понял, поскольку он резюмировал так:

- Если у Вас есть перспектива занять место хирурга и представится шанс, не упустите его. Продолжайте работать в области науки, а когда подойдет время, рассмотрим Ваше заявление о должности ассистента. Я приму это в расчет.

- Но у меня нет возможности сейчас в полной мере отдаться науке. Я должен освоить медицину во всех ее аспектах, предельно широко и быстро. Чтобы обрести научную самостоятельность, вероятно, уеду в Англию, где у меня есть родственники. Я уже долго работал даром, за спасибо.

Придется оставить незавершенной одну работу, связанную с химией в медицине, которую уже начал.

- Не думаю, что Вы должны непременно что-то публиковать, - сказал он в ответ, - продолжайте работать только в научном плане. Ведь можно заниматься научными исследованиями.

- Я знаю это, и кроме того, методы работы физиолога не очень отличаются от режима научного работника.

- Вот именно, - подхватил он.

- Хотелось бы заняться тем, что в ближайшее время потребуется практикам.

- Делайте это, если считаете нужным. С моей точки зрения, Вам ничто повредить не может, и если возникнет подходящая ситуация, я дам знать.

- Итак, если я Вас правильно понял, мне нужно действовать так, словно и не было разговора с Вами.

- Да, - сказал он, - обеспечьте себя на все случаи жизни. Я ничего не могу обещать. Это было бы безнравственно с моей стороны. И все-таки Вы предпочитаете академическую или практическую карьеру?

- Мои склонности и моя прежняя жизнь доказывают, что лучше - первое, но я должен...

- Да, Вы должны жить и в настоящий момент зарабатывать на жизнь. Я это понимаю. Еще раз повторяю: поживем - увидим.

После этих слов он встал.

- Благодарю Вас в любом случае. Могу ли я спустя некоторое время получить мои работы? Это последние экземпляры.

- Как только прочту их, прошу Вас через три-четыре недели зайти ко мне и я возвращу всё. Теперь я очень занят.

- Позвольте поблагодарить Вас, господин профессор. Впрочем, самое существенное содержится также в годовом отчете и учебнике профессора Швальбе "Неврология".

Еще один поклон, и я ушел.

Ну, моя любимая, каково? В ближайшее время ничего не изменится. Первое место уже потеряно. Что касается второй должности, то я, конечно, буду принят в расчет как конкурент, о чем профессор честно и сказал. Через несколько дней Мейнерт, который пользуется у Н. большим авторитетом, лично будет ходатайствовать за меня, и если он, вместе с другими друзьями, которые есть у меня среди профессоров, сделают это, тогда мои шансы возрастут. Пока же буду продолжать работать так, словно ничего не произошло. Я еще подумаю над тем, чем энергично заняться именно сейчас. Размышляю над непривлекательной, но практически очень важной и интересной областью кожных заболеваний.

Завтра хочу зайти к Мейнерту и сказать, что никакого свободного аспирантского места там нет. Вот такие у меня намерения.

Твоя бедная мать, несмотря на то, что .наши интересы антагонистичны, симпатичный человек. Надеюсь, ей уже стало лучше. И еще надеюсь увидеть тебя в субботу приблизительно в десять часов утра.

Твой верный Зигмунд.