Раздел второй. Эволюция представлений о бессознательном психическом в современной психологической и психоаналитической литературе (Section two. The Evolution of the Ideas on the Unconscious Mind in Modern Psychological and Psychoanalytical Literature)

18. Основные направления современной психологической разработки идеи бессознательного (50-е -70-е годы). Вступительная статья от редакции (The Main Trends in the Modern Psychoanalytic Development of the Idea of the Unconscicious (the 1950s-1970s). Editorial Introduction)

18. Основные направления современной психологической разработки идеи бессознательного (50-е -70-е годы). Вступительная статья от редакции

(1) 3. Фрейд является, несомненно, исходной фигурой в современной разработке проблемы бессознательного. И при том фигурой, исходной не календарно, а концептуально, поскольку им были введены в теорию бессознательного психологические представления, ряд из которых, будучи в дальнейшем глубоко преобразованными, по-иному осмысленными, не потерял значения для этой теории и поныне. Такими представлениями являются, например, вытеснение, психологическая защита, неосознаваемый мотив, патогенность неотреагированного стремления, символическое преобразование сознанием, сновидно измененным, содержаний сознания бодрствующего и некоторые другие.

Концепция Фрейда в целом оказывалась на протяжении десятилетий, как это хорошо известно, предметом, с одной стороны, суровой критики, с другой - апологетики и догматизации. Для советских исследователей, как психологов, так и врачей, явилось характерным ее принципиальное отклонение, обусловленное ее упрощенным характером, односторонностью и искаженным представлением о психике человека, которое на ее основе неизбежным образом возникает. Эта критическая позиция, будучи в теоретическом и клиническом отношении глубоко обоснованной, имела, однако, и свою отрицательную сторону: критика неадекватностей фрейдизма нередко перерастала в недооценку значения проблемы неосознаваемой психической деятельности, чем наносился немалый вред не только психологии, но и многим другим областям теоретического и прикладного знания, так или иначе с этой проблемой связанным. Психологическое направление, созданное Д. Ы. Узнадзе, оказалось свободным в какой-то степени от этой ошибки лишь благодаря тому обстоятельству, что с самого начала формирования им концепции психологической установки в основу этой концепции было положено представление о неосознаваемости как о важной возможной особенности самых различных видоз психической деятельности человека.

Хорошо известно, какой сложной оказалась дальнейшая судьба теории психоанализа. Апологеты этой теории пытались ее развивать путем непрерывных ее модификаций, создания множества ее мало-согласующихся друг с другом вариантов. Отсюда постепенно возникшая необычайная пестрота современного психоанализа, наличие в его рамках столь резко взаимоотрицающих течении, что зарождается сомнение в возможности вообще рассматривать психоанализ как единое направление научной мысли, характеризуемое, вопреки всем метаморфозам, неким специфическим для него теоретическим ядром.

Основная причина этой сложности эволюции и разнородности психоаналитических представлений заключается, по-видимому, в том, что Фрейд не решил в свое время, задачу построения общей теории бессознательного, хотя, возможно, рассматривал выдвинутые им положения как основу такой теории. Эта его ошибка - подстановка того, что является лишь частным, на место общего, замещение тем, что наблюдается лишь в особых условиях, универсально закономерного, - способна много объяснить в последующих нелегких перипетиях судьбы психоаналитической теории.

При согласии с тем, что именно подобная ошибка была Фрейдом в свое время допущена, следует считать справедливыми как суровых критиков психоанализа (ибо принятие частного за общее неизбежно искажает правильное видение проблемы), так и тех, кто не отказывается признавать, что в определенных частных построениях психоанализа находят свое отражение соотношения, существующие реально, и в отвлечении от которых постигнуть закономерности душевной жизни человека бывает иногда принципиально невозможно.

К этому следует добавить, что для правильного понимания истории психоаналитических представлений и, что особенно важно, для выработки адекватного отношения к психоанализу современному, следует учитывать, что за последнюю, примерно, четверть века эти представления подвергались радикальному пересмотру, особенно если иметь в виду лежащие в их основе общие психологические идеи и принципы, определяющие стратегию дальнейших исследований. В этой связи вряд ли будет преувеличением, если мы скажем, что современный психоанализ - истолкование, даваемое этой концепции Лаканом, Джозефом, Дж. Клайиом. Альтюссером, Ансбахером, Музатти, Кремерну-сом, Аммоном, М. Лангер, Митчерлихом и другими видными современными психоаналитиками, - это, конечно, нечто совсем иное концептуально, чем ортодоксальный фрейдизм в том его облике, в котором он выступал в начале века в трудах самого Фрейда, или Юнга, или Ференчи, или, даже позднее, - у Фромма и у всей "неофрейдистской" американской группы. И то же самое нельзя не отметить, сопоставляя общий стиль и направление работ представителей современной психологически ориентированной психосоматической медицины - Поллока, Виттковера, Уорнса и др. с интерпретациями их ранних предшественников- Уайта, Дэнбар или Гарма.

Такое положение вещей заставляет отправляться при критическом рассмотрении современных психоаналитических исследований от двух исходных общих положений: во-первых, от необходимости внимательного учета неоспоримых изменений, внесенных в психологическую основу психоаналитической концепции ее вот уже скоро вековой эволюцией, и, во-вторых, от отчетливого понимания, что при всей радикальности метаморфоз, испытанных психоанализом как своеобразной психологической теорией, его существо как теории философской, как концепции, имеющей определенную ярко выраженную методологическую ориентацию, определенный мировоззренческий аспект, оказалось этой эволюцией не только не поколебленным, но, скорее даже напротив, более зафиксированным, более резко, более зримо заостренным. Легко понять, насколько усложняется сочетанием обоих этих моментов анализ картины психоаналитического направления, воспроизводящей, пусть приближенно, форму, которую это направление приобрело к середине 70-х гг. нашего века. И, все же, для дальнейшей разработки теории бессознательного такой анализ необходим, ибо именно здесь, при рассмотрении конкретных процессов и результатов эволюции психоанализа, с огобой отчетливостью выступают контуры тех проблем и подходов, которые являются на сегодня наиболее для этой теории характерными.

(2) В настоящем разделе монографии приведены статьи, позволяющие создать определенное представление о некоторых важных тенденциях истолкования, звучавших в последние годы в психоаналитической литературе. Выбор этих статей не зависел от того, отражают ли они уже сложившиеся течения или только заявки на оригинальные трактовки. А их рассмотрение и сопоставление дают в какой-то степени, как нам представляется, возможность предвидеть облик, который примет, по-видимому, психоаналитическая концепция в ближайшем будущем. Мы задержимся на отдельных из этих работ, чтобы подчеркнуть их характерные черты. Тем самым мы выявим наше общее отношение к очень сложному, теоретически, содержанию второго раздела.

Этот раздел начинается со статьи широко известного представителя современного французского психоанализа Л. Альтюссера, представляющей интерес, по крайней мере, по двум причинам.

Во-первых, потому, что в ней поставлена и решается в определенном плане важнейшая методологическая проблема: отношения к психоанализу теории марксизма. Во-вторых, потому, что она характеризует восприятие фрейдизма определенными кругами левой французской интеллигенции, находящимися под одновременным влиянием как психоаналитических, так и марксистских идей. Эклектические картины, возникающие в результате этого сочетания, отражают довольно распространенное на Западе направление философской и психологической мысли. Мы остановимся поэтому на статье Альтюссера подробно.

В чем заключается основное содержание этой статьи?

Л. Альтюссер начинает с указания на потрясения, испытанные идеологией, системой культурных ценностей, которую буржуазный класс разрабатывал в фазе своего исторического подъема, происходившего в XVI-XIX веках. Эти потрясения были вызваны двумя, как выражается Альтюссер, открытиями: созданием теории исторического материализма, теории условий, форм и результатов классовой борьбы, и возникновением концепции бессознательного. До Маркса европейская культура опиралась на науки о природе, дополнявшиеся буржуазной философией истории, буржуазным истолкованием общества и человеческой личности. После него и после периода работ Фрейда, полагает Л. Альтюссер, там, где монопольно господствовала буржуазная идеология, возникает область строгой науки.

Такова историческая интродукция Л. Альтюссера. А затем его усилия направляются на определение черт сходства и различия, которые выявляются, когда прослеживается позднейшая эволюция марксизма и психоанализа.

Предваряя наши последующие замечания, скажем сразу же: ни при одном из этих сопоставлений Альтюссера нельзя упрекнуть в небрежном отношении к фактологии. События и исторические обстоятельства, на которые он указывает, реальны, но ему можно - и должно - предъявить другой упрек: он вряд ли в достаточной мере учитывает, что некоторые аналогии могут быть параллелями только формальными, т. е. не касающимися существа, подлинной природы сравниваемых явлений, а определенные расхождения принципиальными, т. е. говорящими об отсутствии какой бы то ни было близости между тем, что сопоставляется. Если же мы от этих оценок, от этой квалификации проявлений сходства и различия отвлечемся, то пропорции могут нарушиться, чувство меры утратиться и вся картина, на выявление которой направлено сопоставление, может принять далекий от действительности и даже гротескный характер.

Посмотрим теперь более конкретно, в какой мере моменты, которым Л. Альтюссер придает особенно важное значение, бросают свет на наличие черт неформального сходства между психоанализом и марксизмом.

Л. Альтюссер прежде всего подчеркивает, что как Маркс, так и Фрейд имели своих предтечей. Если экономисты школы Рикардо признавали, как на это указывает сам Маркс, существование классов и классовой борьбы, то идею реальности бессознательного можно обнаружить в литературных произведениях и в практике врачевателей даже глубокой древности. В фактическом плане Л. Альтюссер здесь безусловно, следовательно, прав. Но так ли уж существенно, так ли специфично такое сходство?!

Анализируя проблему отношения психоанализа к марксизму, Л. Альтюссер справедливо предостерегает против вульгаризации, которые возникали, когда эту близость пытались раскрывать как идентичность объектов обеих концепций (Райх и др.). Он, однако, полагает, что "в мире, в котором доминировали идеализм и механицизм", Фрейд, как и Маркс, обращался к материализму и диалектике. Материалистичность мысли Фрейда Л. Альтюссер видит в рассмотрении психоанализом объективной реальности как независящей от сознания, в атеизме Фрейда и в т. п., диалектичность же его построений - в его известном постулате "бессознательное не знает противоречий". А далее Л. Альтюссер переходит к черте, которой он придает, по-видимому, в плане аналогий, особенно большое значение: к тому, что он определяет как "конфликтный" характер и марксизма, и психоаналитической теории.

Л. Альтюссер обращает внимание на неоспоримый факт: на то, что вся история психоанализа - это непрерывная цепь внешних и внутренних конфликтов, ревизий и расколов. Эти конфликты он объясняет, однако, не столкновениями психоаналитических идей с заблуждениями, трудностями, препятствиями, а тем, что конфликтность психоанализа вытекает из самого его существа, она - следствие самой его природы. Раскрытие этой заинтриговывающей мысли Л. Альтюссер, однако, несколько откладывает и переходит к обоснованию представления о том, что такая же изначальная "конфликтность" оказалась характерной и для марксизма. Но здесь он это представление сразу раскрывает и нельзя не отметить, что делает он это в характерном для него эффектном литературном стиле, находя точные и сильные слова для выражения излагаемых им мыслей.

Маркс, говорит Л. Альтюссер, рано понял, что противником истины, которую он открыл, были не "ошибки" или "невежество", а система теоретических представлений, органически присущая буржуазной идеологии, являющаяся для буржуазного класса важным средством борьбы, которую он ведет за свое социальное утверждение. Те, кто придерживались этих "ошибок", не имели никакого желания увидеть правду (классовую эксплуатацию), поскольку их классовой задачей было,"напротив, эту правду маскировать, подчинив эксплуатируемых системе социальных иллюзий, необходимых для того, чтобы эксплуатация закреплялась. В самом существе правды, которую открыл Маркс, была борьба классов, борьба непримиримая, не знающая пощады. Маркс отчетливо видел, что наука, которую он обосновывал, была "партийной наукой" (Ленин), наукой, "представляющей" пролетариат (Маркс), наукой, которую буржуазия никогда не признает, которую она будет всегда и всеми средствами отвергать и разрушать.

Всем последующим развитием марксизма, продолжает Л. Альтюссер, подобное представление было, как известно, подтверждено. Однако не всегда осознается, что эта "конфликтность" марксистской теории - лишь следствие ее научности, ее объективности ("est constitutive de sa scientificite, de son objectivity"). Именно поэтому "философские позиции марксизма, позиции материализма и диалектики, есть и всегда останутся антагонистичными философским позициям буржуазии.

Мы видим, таким образом, что, когда Л. Альтюссер говорит об исходной "конфликтности" марксизма, он адекватно и глубоко раскрывает смысл этого условного введенного им понятия. Но - и сам Л. Альтюссер ставит этот вопрос - причем здесь Фрейд? Его ответ (суть которого мы кратко уже привели выше): "соблюдая все пропорции и на другом уровне" ("toutes proportions gardees est a un autre niveau") теория фрейдизма оказывается в отношении "конфликтности" в положении, сходном с тем, которое характерно для марксизма. Посмотрим теперь, что же заставляет Л. Альтюссера так ставить вопрос.

По его мнению, представление о человеке как о "субъекте", внутреннее единство которого обеспечивается и увенчивается его сознанием ("dont l'unite est assure et couronee par le conscience"), - это "философская форма буржуазной идеологии, которая доминировала на протяжении пяти веков и которая... поныне господствует во многих областях идеалистической философии". Представление о "сознательном субъекте" ("sujet conscient") было имплицитной философией и классической политической экономии. Маркс, однако, подчеркивает Л. Альтюссер, отверг идею, согласно которой человек, как субъект своих потребностей, это последняя объясняющая категория теории общества и в еще меньшей степени это категория, объясняющая самого человека как субъекта.

Л. Альтюссер неустанно, вновь и вновь обращается к мысли, что философская категория целостного, осознающего себя субъекта ("sujet conscient de so:") логично вписывается в буржуазные нравственные и психологические концепции. Более того, она, эта категория, оказывается таким концепциям абсолютно необходимой ("est terribleirent requfse"). И Л. Альтюссер старается подкрепить эту мысль, прослеживая ее истоки у Локка, Юма, Канта. Что же касается Фрейда, то он, разрушив представление об осознающем себя и поэтому завершенном, целостном субъекте, задел, по Л. Альтюссеру, пункт, "наиболее чувствительный во всей системе буржуазной идеологии". Он не был в состоянии осмыслить это, ибо для того, чтобы это осмыслить, "он должен был бы быть Марксом. Но он не был Марксом. Он имел дело с совсем другим объектом". Однако именно здесь - Л. Альтюссер в этом убежден - коренится одна из наиболее важных причин сопротивления, на которое психоанализ сразу натолкнулся и продолжал наталкиваться непрестанно в дальнейшем.

Л. Альтюссер не ограничивается, впрочем, только этой идеологической причиной "конфликтности" психоанализа. Он называет и другую, не идеологическую, а психологическую и очень своеобразную, а именно: наличие у каждого из людей "его собственного бессознательного", которое автоматически вытесняется, а тем самым способствует (по Л. Альтюссеру) вытеснению и самой идеи существования бессознательного ("ils ont eux meme un inconsclent qui refoule automatiquement dans une compulsion de repetition (Wiederholungszwang) I'idee de l'existence de l'inconscient").

На последних страницах статьи Л. Альтюссер кратко характеризует основные положения и схемы психоаналитической концепции, отстаивая качественное своеобразие фрейдовского бессознательного, его несводимость ни к бессознательному в его традиционном понимании (Платон, Лейбниц, Гегель), ни к бессознательному психологии, выводимому из анализа стереотипов и динамики поведения (Мерло-Понти, Гуссерль). Однако эти важные соображения представляют самостоятельную тему, которая имеет к основной идее статьи лишь косвенное отношение и к которой мы еще будем в дальнейшем по разным поводам возвращаться. Отметим сейчас только, - это необходимо для понимания позиции Л. Альтюссера, - как он толкует попытки Фрейда расширить идеи психоанализа, распространив их на психологию коллективов. Он называет эти попытки достойными сожаления, "несчастливыми" ("malheureux") и продолжает: то, что Фрейд открыл, относилось не к "обществу" или к "социальным отношениям", а только к очень своеобразным индивидуальным аффективным феноменам, и этого достаточно, чтобы отграничить Фрейда от Маркса.

Таково основное содержание или, точнее, основная логика статьи Л. Альтюссера. Какие мысли эта оригинальная и непростая интеллектуальная конструкция вызывает?

В ней нетрудно отделить аргументацию центральной мысли от самой этой мысли.

Аргументация - это указание на черты сходства, выступающие при сопоставлении эволюции, исторических и теоретических особенностей психоанализа и марксизма: наличие предшественников и у Маркса и у Фрейда; материалистические установки, диалектичность, антирелигиозность Фрейда. Но, вероятно, и для Л. Альтюссера эти моменты не имеют решающего значения. Главное для него - это "конфликтность" и марксизма и психоанализа, их неустанная борьба (каждого в своей области) с упрочившимися традициями буржуазной идеологии. Для "конфликтности" психоанализа Л. Альтюссер находит, впрочем, и другую, не идеологическую, а психологическую причину: своеобразно понимаемые эффекты вытеснения.

Центральная же мысль - это заключение о некой духовной близости ("affinite") марксизма и фрейдизма, о существовании (вопреки тому, что "объекты их разные") определенных общих для них черт и, во всяком случае, об отсутствии чего-либо порождающего их антагонизм, их концептуальную несовместимость.

На какие возражения сразу же наталкивается подобная интерпретация? Мы сформулируем их сейчас только очень кратко, в принципиальном плане, поскольку нам предстоит в дальнейшем, еще неоднократно к ним возвращаться.

Любое аналогизирование между марксизмом и психоанализом в историческом аспекте, в плане их исторической роли, глубоко неадекватно не только из-за различия масштабов вызванных ими социальных сдвигов. (Это различие масштабов Л. Альтюссер не может не учитывать - вспомним его слова "toutes proportions gardees", оно очевидно и может быть предметом спора). Речь идет в данном случае о различии, прежде всего, самой исторической роли каждого из этих направлений мысли. Роль марксизма не свелась только к разрушению представлений, подсказывавшихся буржуазной идеологией. Она была - прежде всего - созидательной. Вместо разрушенного марксизм утвердил новое понимание. Именно в этом созидании нового и заключалось основное в его грандиозной, всемирно-исторической роли.

Фрейд же, показав несостоятельность "психики, лишенной бессознательного", не дал нам разработанной теории "психики, включающей бессознательное", т. е. не дал нам, по его же собственным словам, общей теории бессознательного. Он оставил нам лишь отдельные фрагменты подобной теории, не всегда совместимые. И именно этим обстоятельством, то более робкими, то более смелыми попытками на разных путях восполнить пробелы, оставшиеся в намеченных им широкими мазками общих эскизах, объясняется очень многое в бесконечной цепи конфликтов и расколов, составляющих в совокупности, - в этом Л. Альтюссер, безусловно, прав, - всю послефрейдовскую историю психоанализа.

Мы понимаем, таким образом, проблему "конфликтности" психоанализа совсем не так, как это склонен делать Л. Альтюссер. Согласно его схеме, сопротивление, на которое наталкивается психоанализ, объясняется тем, что это учение нанесло удар по наиболее "чувствительному пункту" буржуазной идеологии, согласно которой "самосознание объекта" - это кульминация, апогей буржуазного представления о природе человека. Такое объяснение имеет, однако, две очень слабые стороны. Во-первых, оно не объясняет отсутствия успеха у психоанализа и там, где ему отнюдь не противостоит буржуазная идеология (примеры этого вряд ли необходимы). Во-вторых, само объявление идеи "самосознающего субъекта" необходимым элементом, своего рода "венцом" буржуазной концепции человека более чем спорно.

Разве эта идея представлена в бесконечном разнообразии характернейших для буржуазной философии иррационалистских концепций, т. е. теорий, в рамках которых сознание не только не наделяется прерогативой освещать и контролировать все содержание психической жизни, но вообще лишается каких бы то ни было регулирующих функций? Разве, например, у А. Бергсона, этого рафинированного идеалистического властителя дум буржуазии, мы обнаружим какие-либо признаки "культа идеи самосознания"? И разве Л. Альтюссер не знает, что примеры, напротив, весьма и весьма пренебрежительного отношения к способности сознания говорить что-либо о душевной жизни его субъекта можно было бы получить, обратившись к трудам идеологов буржуазии самого разного толка в сколь угодно большом количестве?

Поэтому, когда Л. Альтюссер рассматривает открытие ограниченности возможностей сознания, вытекающей из реальности бессознательного (открытие, являющееся неоспоримо большой заслугой Фрейда), как удар, который Фрейд нанес по самому, якобы, чувствительному пункту буржуазной концепции человека, он оказывается пленником искаженной исторической перспективы. Указав на эту ограниченность, Фрейд выявил факт реальный, но вместе с тем такой факт, который при соответствующем идеологическом облачении гораздо скорее консонирует, чем диссонирует с идеологическими установками буржуазии. И вряд ли надо напоминать, как охотно, именно поэтому, современное буржуазное общество (включая церковь!) приемлет Фрейда.

По поводу второй называемой Л. Альтюссером причины сопротивления психоанализу мы органичимся полушуткой, за которую, надеемся, Л. Альтюссер нас извинит. Ведь если представление о реальности бессознательного вытесняется у нас потому, что "мы сами располагаем бессознательным", то не следует ли начать сомневаться в наличии бессознательного у тех, кто идею бессознательного широко приемлет, т. е. прежде всего, очевидно, у наших коллег психоаналитиков? Возвращаясь, однако, к серьезному обсуждению, нельзя не отметить очевидную натянутость этого представления о второй, психологической, причине "конфликтности" психоанализа. Основным фактором вытеснения является, как известно, определенная эмоциональная тональность вытесняемого. Почему, однако, существование бессознательного как элемента психики должно обусловить наличие подобной тональности у идеи бессознательного, понять трудно.

Резюмировать сказанное выше мы хотели бы так. Между марксизмом и теорией психоанализа можно обнаружить некоторые сходные черты, но это будут черты предельно формальные, не имеющие никакого отношения к существу обеих концепций. Если рассматривать эти черты как критерии концептуальной близости, то можно породнить между собою буквально что угодно, теории, абсолютно друг другу чуждые. В действительности же марксизм и психоанализ различаются между собою радикально и отнюдь не только по своим "объектам". Между ними нет сходства ни в масштабе изменений, которые они внесли в общественную жизнь, ни в роли, которую они сыграли в развитии нашей культуры. Нет возможности сопоставлять их и в отношении их концептуальной зрелости. Ибо марксизм оперирует законами, строгими понятиями и тысячекратно оправдавшими себя прогнозами, психоанализу же остается во многих случаях удовлетворяться обращением лишь к аналогиям и метафорам, ибо - и этот момент централен- подлинной научной общей теории бессознательного Фрейд не создал.

Только соглашаясь с таким пониманием, можно без натяжек понять особенности истории психоанализа, весь "блеск" и всю "нищету" его противоречивой судьбы, его подлинное отношение к марксизму и причины его "конфликтности", оригинально освещенной в интересной статье Л. Альтюссера.

(3) Очень важной для характеристики современной проблемной ситуации является статья весьма видного теоретика психоанализа, придерживающегося прогрессивных установок, Э. Джозефа (США) "Развитие идеи бессознательного в психоанализе". Ее автор отмечает, что бессознательное или, как он предпочитает говорить, "неосознаваемая психическая активность" (отметим близость этого способа выражения принятому в советской литературе: "неосознаваемая психическая деятельность". - Редколл.), является компонентом глобального процесса функционирования психики, компонентом, подчиненным в своей динамике особым законам, отличным от тех, которые регулируют осознаваемую психическую активность. Джозеф подчеркивает глубину изменений, которым подвергся психоанализ на протяжении десятилетий своего существования, постепенное возникновение значительно более широкого представления о бессознательном, чем то, которое было разработано Фрейдом, и возможность на этой основе рассматривать идею бессознательного как относящуюся скорее к общей психологии, чем к теории психических заболеваний, сколь бы важным вклад этой идеи в клинику ни был.

Джозеф отстаивает представление, по которому психоанализ не отвергает принцип эксперимента, а основывается на особом, качественно своеобразном экспериментальном подходе, в рамках которого сохраняют всю свою силу обычные для науки требования доказуемости и возможности верификации выявляемых соотношений. Особенно же показательным для позиции этого исследователя в содержательном плане является предпочтение, отдаваемое им т. н. "структурной" психоаналитической схеме ("Оно" - "Я" - "Сверх-Я") по сравнению со схемой "топографической" ("сознание" - "подсознание" - "бессознательное"). Подчеркивая значение, которое все более приобретает в психоаналитических работах последних лет первая из этих схем, Джозеф указывает, что разграничение между осознаваемым и неосознаваемым уже не является в этих работах тем основным феноменом, той основной осью, с опорой на которую строится модель психики. Отношение между сознанием и бессознательным теряет в них значение фундаментальной особенности психического аппарата, какую оно имело в работах Фрейда, и превращается скорее в особенность частную, в параметр, который может в разной степени характеризовать разные конкретные формы психической деятельности у одного и того же субъекта. Джозеф обобщает эту позицию выразительными словами: "таким образом отношение к осознанности перестало быть принципиальным критерием, на котором основывается модель психической деятельности", и усматривает в этом сдвиге ревизию всего исходного психоаналитического подхода.

С другой стороны, оттеснение "топографической" схемы схемой "структурной" расширяет, по Джозефу, представление как о зоне, в которой могут возникать конфликты мотивов и стремлений, так и о характере самих этих конфликтов. Последние обрисовываются при таком сдвиге как обуславливаемые не только невозможностью удовлетворения потребностей организма (т. е. потребностей биологических. - Редколл.), но и как связанные с взаимоотношениями людей и противоречивыми нередко требованиями морали. Стремление к преодолению ограниченности, которую наложил на теорию психоанализа хорошо известный биологизм Фрейда, выступает в этих утверждениях Джозефа с большой отчетливостью.

Аналогичная тенденция к расширению общих перспектив проявляется и в отношении к проблеме психологии возраста. Джозеф, отнюдь, конечно, не отказывается от линии, теоретически глубоко обоснованной и ставшей традиционной для психоаналитической литературы, - от указаний на особую важность для развития личности переживаний раннего детства (переживаний, испытанных ребенком в первом его пятилетии), но он одновременно отмечает существование глубоких душевных кризисов и на более поздних возрастных этапах, вследствие чего человек выступает как система, характеризуемая внутренними противоречиями и необходимостью разрешения этих противоречии, на протяжении всей его жизни. С другой же стороны, Джозеф предостерегает от чрезмерного увлечения идеей конфликта, которая также, как известно, играет большую роль в психоаналитических построениях, отмечая, что душевная жизнь весьма многих может протекать на протяжении длительных периодов без всяких внутренних потрясений (и далее следуют указания на важную роль "защитных" психических механизмов).

Заключая, Джозеф обращает внимание на сближение, происходящее между теорией бессознательного и общей психологией, поскольку феномены, изучаемые последней, могут быть более глубоко раскрыты на основе учета их неосознаваемых компонентов; на непрестанную замену в теории психоанализа, как и в других науках, устаревающих представлений более новыми и на сохранение, тем не менее, в этой теории, вопреки всем ее преобразованиям, в качестве одной из ее наиболее важных категорий, идеи бессознательного, хотя, как это видно из сказанного самим же Джозефом, взгляды на роль этой идеи на место, которое эта идея занимает в психоаналитических концептуа-лизациях, также эволюционируют.

Мы остановились так подробно на взглядах Джозефа потому, что они являются очень показательными для общего движения идей, происходящего иногда в легко уловимых, иногда же в более скрытых, завуалированных формах в современной теории психоанализа. Эти взгляды представляют особый интерес также потому, что в них обнаруживается заметное приближение по многим линиям к высказываниям, звучавшим в советской критике психоанализа на протяжении десятилетий.

Вопрос об отношениях, складывающихся между трактовками проблемы бессознательного, характерными для советской и западной литературы, специально затрагивается в статье Н. Роллинс (США) "Сознание, бессознательное и понятие вытеснения". Автор этой работы один из немногих, пока, к сожалению, западных исследователей, глубоко изучавших, по оригинальным источникам, советскую литературу, относящуюся к теории бессознательного психического. Он проводит интересные параллели между разными способами решения проблем, возникающих в рамках теории бессознательного, отмечая, в частности, важность идеи еинергических отношений между сознанием и бессознательным, подчеркиваемую в советских работах. Наиболее оригинальным советским вкладом в концепцию бессознательного является, по мнению Роллинс, рассмотрение сознания и бессознательного как качественно различных систем психической деятельности (а не как континуума уровней бодрствования). В то же время Роллинс отмечает ряд положений, в отношении которых между позициями западных и советских авторов сохраняются принципиальные расхождения.

Статья Н. Роллинс благодаря четкости, отточенности ее формулировок особенно удобна как отправная база для развертывания теоретического спора. Так, с некоторыми критическими замечаниями Н. Роллинс согласиться нельзя. Нам представляется, что она не во всем правильно интерпретирует отношение, установившееся в советской литературе к сложной философской проблеме детерминации психики, а также к проблемам интуиции (мы обращаем в этой связи ее внимание на "Введение" и вступительные статьи к шестому и седьмому тематическим разделам монографии), символики и сновидений (здесь хотелось бы сослаться на вступительные статьи к разделам четвертому и десятому). В вопросе об отношении к научным теориям - определяется ли ценность этих теорий их объективностью как отражения действительности или их исторической ролью - она также, излагая наше понимание, недостаточно, как нам кажется, точна. Не подлежит сомнению, что единственным критерием истинности научной теории является ее соответствие объективной действительности и именно такое понимание вытекает - если быть строгим - из страниц, на которые она ссылается.

(4) В следующих двух статьях настоящего раздела - Хр. Димитрова (Болгария) "Психоанализ и философия" и С. Стоева (Болгария) "Проблема бессознательного в современном неофрейдизме" - представлена критика психоанализа с позиций теории марксизма. В работах Хр. Димитрова, безвременно ушедшего от нас выдающегося болгарского исследователя, эта критика дается с прослеживанием философских корней психоаналитического направления и вопросов, которые особенно привлекают внимание психоаналитиков в наши дни. На проблеме бессознательного автор останавливается лишь в меру его связи с психоаналитическими .категориями. В статье С. Стоева дан тщательно выполненный марксистский анализ работ американской "неофрейдистской" группы (К. Хорни, Э. Фромма и др.).

За статьями Димитрова и Стоева следует короткий цикл статей, освещающих элементы того идейного фона, на котором происходило в конце XIX - начале XX веков развитие психоанализа. Течения мысли, охарактеризованные в этих статьях, гораздо скорее противостояли психоанализу, чем сближались с ним, и тем не менее они оказывали заметное влияние на формирование психоаналитических категорий и, в свою очередь, индуцировались в какой-то степени ими. Широкая перспектива этого фона дана в статье А. Ф. Бегиашвили, в которой анализируются в сопоставительном плане феноменология Гуссерля, неопозитивизм и экзистенциализм в его сартровском варианте. В ней обсуждается также важная для теории бессознательного идея "эпохе" ("выхода из игры") Гуссерля и противоположные установки "иконо-борствующего" ("всеанализирующего") неопозитивизма. Вопросам экзистенциальной феноменологии посвящена и следующая за статьей А. Ф. Бегиашвили работа А. Татосьяна (Франция).

В сообщении И. С. Вдовиной детально исследованы соотношения, сложившиеся между психоанализом и персонализмом Э. Мунье. Это очерк, дающий представление о своеобразной критике психоанализа "справа", с позиций теистически-идеалистической философии, для которой фрейдизм - лишь один из вариантов механистического детерминизма, пример неоправданной "объективирующей аналитики". С этих же позиций пересматривается персонализмом и идея бессознательного, которое не противопоставляется идее "Сверх-Я", как это утверждается фрейдизмом, а, напротив, своеобразно сливается с последней, ибо "самые высокие свершения" творятся субъектом "без того, чтобы они были ему ведомы". Интересно, что в более поздних психоаналитических конструкциях это проникновение бессознательного в структуру "Сверх-Я" также может быть прослежено в разных формах.

Очень сложное преобразование идеи бессознательного французским структурализмом освещено в статье Г. Л. Ильина, анализирующего идеи М. Фуко. Автор обоснованно заключает, что оригинальность -построений Фуко, его отход от некоторых традиционных для структурализма интерпретаций может быть объяснен воздействиями, оказанными на него психоанализом. Основную заслугу Фуко автор видит в том, что он "ввел в арсенал истории науки... в качестве априорной составляющей знания категорию бессознательного, вскрыв новый пласт человеческой познавательной деятельности...". Этими словами выразительно подчеркивается вся глубина связей, существующих, - иногда подспудно, - между психоанализом и внешне, казалось бы, довольно чуждыми ему идеалистическими течениями. А то, что основой таких связей оказывается чаще, чем что-либо другое, идея бессознательного, лишний раз говорит о фундаментальности этой идеи и о стремлении так или иначе ее присвоить, концептуализировать, как о черте, которая характерна для философских направлений самой разной ориентации.

Вслед за статьями, освещающими теоретический фон, на котором происходило развитие идей психоанализа и психоаналитической концепции бессознательного, помещены работы, ориентированные в историческом плане: Л. Шертока (Франция) "Проблема бессознательного во Франции до Фрейда", В. М. Лейбина "3. Фрейд и К. Юнг: попытки психоаналитического решения проблемы бессознательного", Г. Ансбахера (США) "Взгляды Альфреда Адлера на проблему бессознательного", Ж. Вербизье (Франция) "Бессознательное в работах П. Жанэ" и А. Грина (Франция) "Психоаналитическая концепция аффекта". Автор первого из этих исследований, широко известный на Западе психоневролог, отличающийся, как это видно из многих его работ, глубоким знанием истории клинической психологии, прослеживает постепенное формирование представлений о бессознательном, использованных Фрейдом при создании психоанализа как исходных. Автор остроумно замечает, что Фрейд "ничего не изобрел": основные элементы его теории-неосознаваемые воспоминания, вытеснение, важная роль сексуальности и сновидений - все это уже было к концу XIX века более или менее известно. Но все это оставалось обрывками знаний, не имевшими связи друг с другом. И только Фрейду принадлежит заслуга приведения всего этого хаотического материала в систему, в нечто, способное стать предметом научного анализа.

Сильной стороной подхода автора этой статьи является дух историзма, которым проникнуто его изложение. Этот подход подготовляет к мысли, что в многовековом процессе созревания представлений о бессознательном ортодоксальный фрейдизм - это лишь этап, лишь фаза и притом довольно кратковременная, за которой последовали десятилетия дальнейшего развития идеи неосознаваемой психической деятельности, очень во многом изменившие картину, которую лишь в самых грубых, предварительных чертах набросал на заре века Фрейд. Оригинальность идей Фрейда и их неоспоримая значимость для последующего развития представлений утвердили поэтому - навсегда - его образ как подлинного новатора, глубокого мыслителя, выдающегося психолога, но отнюдь, конечно, не обязывают придерживаться этих идей после того, как были выявлены в холодном свете истории все их слабые стороны, дефекты и связанные с ними немаловажные просчеты. Заслуги Коперника (с которым часто сравнивают Фрейда в западной литературе), конечно, незыблемы, но отсюда отнюдь не следует, что мы обязаны придерживаться в точности той картины мироздания, которую Коперник впервые набросал. И вряд ли можно сомневаться в том, что коррективы, которые пришлось внести на протяжении лишь нескольких десятков лет в модель, созданную Фрейдом, неизмеримо радикальнее корректив, внесенных на протяжении веков в модель, созданную Коперником. Именно эти обстоятельства должны, по нашему представлению, прежде всего учитываться при рассмотрении развития идеи бессознательного для того, чтобы историческая перспектива не искажалась и не создавались искусственные препятствия для дальнейшего свободного развития исследовательской мысли.

Статья В. М. Лейбина, также поднимающая вопросы исторического порядка, представляет особый интерес для концепции психологической установки, поскольку в ней затрагивается проблема отношения идей К. Юнга как к взглядам, которые им предшествовали, так и к тем, которые пришли им на смену, - к учению Фрейда и к учению Узнадзе. Анализ этой взаимосвязи идей позволяет автору показать всю сложность развития идеи установки и выхолащивание, "омертвение" даже этого необычайно продуктивного понятия, возникающего при его идеалистической интерпретации.

Г. Ансбахер дает общую характеристику представлений, развитых в свое время А. Адлером как концепция неосознаваемой психики и резко отличающихся от истолкования, данного проблеме бессознательного Фрейдом. Г. Ансбахер при этом многократно приводит аналогии между интерпретациями Адлера и теоретическими позициями советской психологии, особенно подчеркивая существующую, по его мнению, близость между подходами А. Адлера и Д. Н. Узнадзе. На вопросе же о том, что принципиально отличает в методологическом плане теорию психологической установки в том понимании, которое ей придал Д. Н. Узнадзе, от идей "жизненного плана", "жизненного стиля", "схемы апперцепции" и других сходных категорий, использованных А. Адлером, он почти не останавливается. Такое смещение акцентов не может, естественно, не приводить к некоторому искажению перспективы. Отношения, сложившиеся в действительности между советской психологией и позицией А. Адлера, остаются при таком подходе не раскрытыми.

В статье Ж- Вербизье дана обстоятельная характеристика работ П. Жанэ, посвященных проблеме бессознательного. Автор подчеркивает своеобразие концепций П. Жанэ, - отличие этих концепций от психоаналитических толкований, в которых П. Жанэ видел неоправданную попытку "все объяснять подсознательным, делая из последнего нечто вроде ящика, в который помещается все, что в психологии остается необъясненным".

В статье А. Грина, дан обзор постепенного развития современного психоаналитического понимания природы и функций аффекта. Автор останавливается на физиологическом истолковании эффективности, обращая внимание как на его сильные стороны (выявление специфических связей между различными формами аффекта, определенными мозговыми структурами и неироэндокрпннои активностью), так и на его основной недостаток: невозможность осветить при его помощи роль, выполняемую аффектом как фактором организации других проявлений психической деятельности. А. Грин прослеживает постепенный переход от описания аффектов с помощью "количестзеннык" категорий к их более тонким "качественным" психологическим классификациям; сложное переплетение в идее аффекта представлений "энергетических" (аффект как "разряд") и семантических (связь аффекта со значимостью-переживания); отношение аффекта к функции осознания (проблема вытеснения и существования неосознаваемых аффектов); участие аффекта в системе психологических защит. Автор делает различие между тремя основными направлениями, по которым формировалась в последние годы психоаналитическая концепция аффекта: американским (Г. Гартман, "психология Я"), сблизившим психоаналитическую теорию аффекта с общепсихологическими представлениями; английским, в наиболее яркой форме представленным школой М. Клайн (акцент на неосознаваемых фантазмах раннего детства как на детерминантах характера последующей зрелой эффективности); французским, связанным в первую очередь с именем Ж. Лакана, разработавшего структурную концепцию бессознательного, согласно которой отвергается не только всякое противопоставление интеллекта аффекту, но и ведущая роль идеи аффекта в теории психоанализа. К этой французской концепции примыкает и система представлений самого автора статьи, подчеркивающая неразрывность аффекта и речи ("речь без аффекта мерт-за, аффект без речи не коммуницируем").

В заключение, Грин отмечает множественность функций аффекта и их связь с архаической логикой первичной символизации. Он полагает, что перед психоанализом стоит задача, аналогичная той, которая была в свое время успешно решена математиками: показать функционирование в рамках индивидуального сознания разных (не идентичных друг другу, но совместимых) "логик". Статья А. Грина дзет яркое представление об общем направлении, в котором проблема аффекта разрабатывается в современном психоанализе, о возникающих при этом логических трудностях и о своеобразном категориальном аппарате, использование которого становится для современных психоаналитиков все более характерным.

Включение в монографию этих материалов позволило придать рассмотрению идеи бессознательного, хотя и фрагментарно намеченный, но все же определенный исторический уклон.

(5) Последующие же статьи второго раздела облегчают понимание направлений, по которым происходит развитие современных психоаналитических концепций. В частности, эти статьи могут быть объединены как имеющие общую задачу: дать представление о характерных общих тенденциях толкования, проявляющихся в современной психоаналитической литературе, обуславливая ее своеобразие, отграничен-ность от фрейдизма старого типа и одновременно ярко выраженную разностильность.

Прежде всего здесь следует обратить внимание на одно из наиболее громких на сегодня течений во французском психоанализе - направление, связанное с именем Ж. Лакана, вызывающее в рамках психоаналитического движения острые споры и представляющее собою (вопреки призыву его лидера "назад к Фрейду!") заметный отход во многих отношениях от фрейдовских традиций. Это направление представлено в монографии статьями двух его видных сторонников: С. Лек-лера (Франция) "Бессознательное - это иная логика" (Статья С. Леклера в связи с ее близостью х проблематике мышления и речи, опубликована в VIII тематическом разделе настоящей монографии) и К. Клеман (Франция) "Бессознательное и язык как проблемы психоанализа". Основные вопросы, возникающие при ознакомлении с этим оригинальным и сложным направлением, относятся к доказуемости выдвигаемых им положений. Леклер, например, пишет, что "доказательство его существования (имеется в виду прослеживаемый Леклером механизм действия бессознательного. - Редколл.) выявляется только мощью... его воздействия" ("la preuve de son existence re se revele que dans la puissance... de ses effets"). He исключено, однако, что правомерность такого подхода не для всех окажется очевидной, и в этой связи могут возникать интересные дискуссии. Другим поводом для споров может послужить уже поднимавшийся в литературе вопрос о том, в какой мере описываемые Лаканом и упоминаемые как Леклером, так и Клеман способы увязывания смыслов исчерпывают собою многообразие форм активности бессознательного, - не являются ли эти способы формой неосознаваемой психической деятельности, характерной скорее для сознания сновидно измененного, чем для сознания бодрствующего (См. по этому поводу предисловие к работе К. Клеман, П. Брюно, Л. Сэв. Марксистская критика психоанализа, М., 1976 (перевод с французского)).

Направление в современном психоанализе, созданное Лаканом, заслуживает, несомненно, самого детального критического рассмотрения. Это рассмотрение дается с марксистских позиций в уже упомянутой статье Клеман, а также в статьях Н. С. Автономовой ("О некоторых философско-методологических проблемах психоаналитической концепции Жака Лакана") и Л. И. Филиппова ("Принципы и противоречия структурного психоанализа Ж- Лакана"). Н. С. Автономова резюмирует произведенный ею глубокий анализ в выражениях, которые отражают основную направленность всей марксистской критики лака-низма: "... "лингвоцентризм" лакановской концепции - это попытка, в той или иной мере характерная для всей современной буржуазной философии и психологии, осмыслить со свойственных ей позиций роль социальных факторов в формировании и функционировании человеческого сознания и психики... Лакан видит в языке результат... объективных превращений, происходящих с сознанием и бессознательным в процессе функционирования человеческой психики. Однако Лакан не делает следующего шага... и не рассматривает те факторы социальной практики, которые "позволили" языку претендовать на эту роль. Вследствие этого и многие другие проблемы, связанные с осмыслением психоаналитической ситуации в философском и методологическом плане, остаются в концепции Лакана далекими от разрешения".

Это общее направление критики выступает и у Клеман, дающей одновременно высокую оценку идеям Лакана в психологическом и лингвистическом плане. Филиппов же поставил перед собой задачу, пожалуй, даже еще более трудную, чем критика лаканизма: воспроизвести само содержание, "живую ткань" идей Лакана во всем их так трудно постигаемом "анти-рационализме". Умелое решение этой задачи позволило Филиппову отчетливо обрисовать роль Лакана как одного из наиболее радикальных преобразователей теории фрейдизма, если считать типичными для последней те формы, которые она приобрела к концу 40-х и началу 50-х гг. нашего века.

Лаканизм, как уже было сказано, при всем его влиянии, - это лишь одно из направлений внутри современного психоанализа. Другим, не менее характерным течением является связываемое с именем М. Клайн. Характеристика этого направления дана в статье Т. Мэйна (Англия) "О некоторых неосознаваемых процессах в жизни индивидов и групп". Особый интерес этой статье придает содержащийся в ней анализ защитного психологического механизма "проекции", впервые подчеркнутого и описанного Фрейдом. Т. Мэйн обращает внимание на огромную роль, которую этот механизм играет, определяя отношения, складывающиеся в больших и малых социальных группах. Одновременно он подчеркивает постепенное преобразование основных категорий психоанализа, необходимость отказа от того, что было адекватным на ранних этапах развития психоаналитической теории, но что перестало выдерживать критику по мере накопления новых клинических данных. К подобным несостоятельным более понятиям он относит такие специфические для психоанализа представления как идею Эдипова комплекса, теорию либидо, связь тревожности с подавленным сексуальным влечением. И он ставит вопрос, в какой степени новое понимание, приходящее на смену этим устаревшим представлениям, означает движение в направлении создания более общей теории. "Только время и работа смогут об этом сказать", - так заканчивает Т. Мэйн свое интересное исследование.

Для суждения о характерности происходящих в настоящее время изменений психоаналитического подхода весьма важна статья известного немецкого психиатра И. Кремериуса (ФРГ) "Дискуссия по поводу современного состояния психоаналитической теории бессознательного", особенно при ее сопоставлении с уже упоминавшейся статьей Э. Джозефа. Крем ер и ус, так же как Джозеф, высказывается в пользу большего значения "структурной" психоаналитической схемы, чем схемы "топографической", и это предпочтение означает у него (как и у Джозефа) довольно резкое изменение акцентов при определении основного в содержании и в устремлениях психоанализа. Он указывает, что т. н. "топографическая" схема ("бессознательное - подсознание - сознание") упрощает, не точно передает динамику душевных состояний в конфликтных ситуациях, в то время как схема структурная ("Оно" - "Я" - "Сверх-Я") позволяет понять их сложность, раскрывая роль, которую способны играть в них и социальные факторы. Патогенные эмоциональные конфликты не исчерпываются, по И. Кремериусу, конфронтацией между вытесненными стремлениями и тормозящей функцией "предсознания". Их активным участником может быть личность субъекта со всей сложностью ее нравственных норм и вытекающих отсюда вполне осознаваемых запретов. И. Кремериус напоминает высказывание, сделанное Фрейдом еще в 1915 г., по которому возможность (или невозможность) осознания не является предпочтительным критерием при построении психологической системы. "Топографическая" схема была тем самым, подчеркивает Кремериус, не расширена, а в корне изменена. Душевный конфликт стал рассматриваться как психологический феномен, который не связывается только с механизмами осознания или вытеснения, а обуславливается и многими иными факторами.

Если корни такого понимания и уходят в работы самого Фрейда, то вряд ли можно оспаривать, что само это понимание лишь очень медленно пробивало дорогу в психоаналитической литературе и может с основанием рассматриваться как приобретающее особую популярность только в наши дни. В то же время оно во многих отношениях означает движение навстречу доводам, звучавшим в советской критике психоанализа многократно. Дело в том, что на его основе создаются возможности для преодоления "исходных пороков" психоанализа, его биологизирующих тенденций, - для более глубокого включения в представление о природе человека социальных факторов, определяющих главное в этой природе.

(6) В статьях Е. Броуди, Ж. Палаци, М. Гилла, А. Анцьё, Ж. Валабрега, Ж. Поля обсуждаются конкретные проблемы, возникшие в рамках психоаналитического направления и имеющие первостепенное значение для понимания его современной теории.

В работе видного американского психиатра Е. Броуди ("Критический анализ фрейдовской теории подсознания: осознанность, осведомленность, организация и контекст") анализируется представление о "подсознании" как о психической инстанции, качественно отличающейся от сознания и бессознательного. Броуди напоминает, что Фрейд постулировал существование между системами бессознательного и сознания третьей системы, названной им "подсознанием" (или, точнее, "предсознанием", preconscious), и описал особенности содержаний этого третьего компонента психики. Наиболее важная из них - доступность для осознания, а также меньшая (по сравнению с сознанием) степень внутренней "логической организованности". Смысл психоаналитического лечения - в создании психологических условий ("трансфера"), при которых облегчается переход содержаний подсознания в систему сознания, совершающийся на основе повышения уровня "логической организованности" этих содержаний, - процесса, тесно связанного с возможностью их вербализации. Особое внимание в этом построении привлекает расширение представления о природе подобных "облегчающих условий", которые могут возникать, по Броуди, не только в рамках психоаналитической терапии, но и при самых разных других видах понижения уровня бодрствования или тесного эмоционального контакта.

Можно думать, что этой трактовкой Броуди пытается пролить хоть какой-то рациональный свет на одну из самых неясных страниц психоаналитической теории, на вопрос о психологической природе процессов, происходящих в условиях психоаналитического лечения, связанных с феноменом т. н. "трансфера" и способных каким-то еще очень, по-видимому, неясным образом обуславливать, согласно основному credo психоанализа, терапевтические эффекты.

Другой подход к этой же проблеме трансфера представлен в статье Ж. Палаци (Франция) "Размышления о трансфере и нарциссизме".

Палаци напоминает, что Фрейд рассматривал как подлежащие лечению психоанализом только "неврозы трансфера" (психоневрозы), отвергая возможность лечения этим методом "неврозов нарцисстических" (эквивалент, по Ж. Палаци, современного понятия "функциональные психозы"). Одновременно Палаци указывает на необходимость уточнения смысла понятия "трансфер", которое, вопреки его первостепенной важности для теории психоанализа, остается все еще очень малоизученным и разноречиво толкуемым. В результате анализа клинических данных и анализа теоретического, опираясь на работы Когута и Сандлера, Палаци приходит к заключению о крайней сложности функциональной структуры трансфера, о его своеобразной мультидименсиональности (многоизмеримости). Развитие неврозов трансфера выражается клинически, по Палаци, в уменьшении внимания к объективной реальности; в понижении порога переносимости фрустрации; в укорочении интервалов между возникновением стремлений и их реализацией в поведении; в интенсификации аффективных ответов; в усилении тревожности при понижении способности ее переносить; в оживлении инфантильных и архаических форм реагирования. И одновременно с этими сдвигами и в связи с ними - в активизации воспоминаний, остававшихся ранее неосознаваемыми вследствие защитной работы "Я". При неврозах же "нарциестичееких" (функциональных психозах) патологические сдвиги (тревожности, тоски) связаны с уязвимостью организации "Я", с неспособностью поддерживать на нормальном уровне самооценку "Я" ("estime du Sob). Клинически эти сдвиги выражаются в депрессии, ипохондрии, чувстве стыда, тревожной возбужденности, мегаломании. Терапевтическая работа выражается в подобных случаях в снятии двух защитных барьеров, - "горизонтального", основой которого является вытеснение, и "вертикального", выражающегося в отрицании и отказах (негативизме).

Эти построения Палаци. независимо от той оценки, которая может быть им дана в теоретическом плане, направлены на устранение одного из самых серьезных белых пятен (теория трансфера), существующих на сегодня в психоаналитической концепции и препятствующих рациональной обоснованности и предлагаемой ею терапевтической практике.

В статье широко известного в США психотерапевта М. Гилла ("Фрейдовские понятия бессознательного и неосознаваемого") отражено направление мысли, связанное с далеко идущим пересмотром некоторых традиций психоаналитического подхода. Гилл предлагает четко различать "бессознательное" и "неосознаваемое". Первое, по ^его мнению, это чисто психологическое понятие, второе же - нейрофизиологическая категория, выступающая в психоанализе как его "метапсихология", направленная на раскрытие мозговых основ психической деятельности. Метапсихология психоанализа, при таком понимании, это, фактически, его как-бы своеобразная нейропсихология, оперирующая идеями пространства, сил, энергий, т. е. понятиями, характерными для естественных наук, в то время как основной проблемой клинического психоанализа является, по Гиллу, динамика значений, смыслов в их связи с поведением человека, особенно - в критических, "личностных" ситуациях, возникающих перед ним на протяжении его жизни.

Излагая это понимание, Гилл отмечает его близость к взглядам, высказанным недавно Дж. Клайном, Р. Шефером и другими, указавшими на то, что психологическая теория психоанализа - это самостоятельная концепция, не нуждающаяся для объяснения выявляемых ею закономерностей в ссылках на естественнонаучные представления традиционной нейрофизиологии или психоаналитической метапсихологии. Такой подход, оговаривает Гилл, менее всего, конечно, означает отрицание нейрофизиологической основы психической деятельности, - он отправляется только от того неоспоримого факта, что значение, которое имеет стимул для субъекта, не может определяться лишь объективными характеристиками стимула. Чтобы понять это значение, неизбежно апеллирование к "жизни" субъекта но всей ее сложности и выход тем самым за рамки нейрофизиологических определений и констатации.

Очевидно, что это изъятие из системы психоанализа его метапси-хологии, - раздела психоаналитической теории, которому Фрейд уделил очень много внимания, - решительная ликвидация тем самым всех связей психоанализа с естественнонаучными дисциплинами и ограничение его проблематики только рамками клиники и психологическим аспектом, нельзя не рассматривать как глубокий пересмотр методологических основ всего психоаналитического подхода. И существуют признаки, что голоса, высказывающиеся в пользу целесообразности подобного пересмотра становятся постепенно все более многочисленными (Мы еще вернемся к обсуждению этих важных методологических проблем я связанных с ними признаков кризиса современной психоаналитической теории в заключительной статье монографии).

В статье Д. Анцьё (Франция) "Бессознательное в группах" представлено направление, которое также становится все более характерным для современного психоанализа. Его задачей является возможно более глубокое определение взаимоотношений между членами малых и больших колективов в категориях теории психоанализа (таких, как "защита Я", "идентификация", "проекция", "литературный трансфер", "комплекс Эдипа" или "Электры" и т. п.). Анцьё характеризует разные уже сложившиеся психоаналитические направления анализа внутри-групповых отношений и затем предпринимает попытку оригинального исследования этих отношений. Примечательной чертой этой работы является расширение, - а подчас и существенное изменение, - традиционного смысла психоаналитических категорий (например, понимание комплекса "Эдипа" как идентификации с начальником или товарищем, как амбивалентности в отношении авторитета и правил и т. п.). Эти сдвиги отчетливо выявляют всю трудность и спорность применения психоаналитических представлений в проблематике внутри- и межгрупповых отношений. Другой темой, в отношении которой можно предвидеть возникновение в дальнейшем острых дискуссий, является вопрос о том, в какой мере исчерпывающими проблематику групповых отношений являются закономерности и психологические механизмы, предусматриваемые психоаналитической теорией, - в чем заключается их "дополнительная" (по Л. Сэву) роль по отношению к обычно учитываемым (не-психоаналитически толкуемым) осознаваемым формам социального взаимодействия, - если вообще допускается реальность их как общественных факторов. На этих естественно возникающих вопросах Д. Анцьё, к сожалению, специально не останавливается.

В статье Ж. Валабрега (Франция) "Бессознательное и миф: постоянство и метаморфозы" представлен подход к проблеме бессознательного, существенно отличающийся по стилю от всех до сих пор нами рассмотренных. Валабрега определяет этот подход как противоположный концепции, сближающей идею бессознательного с проблемой языка: сближать эту идею можно, по его мнению, только с проблемой мифа. И он проводит ряд аналогий между качествами, формами проявления бессознательного и мифа, подчеркивая, в частности, что, с точки зрения рационального, миф и бессознательное, как и сновидение, абсурдны. Рациональное познание, научный подход стремятся очистить картину мироздания от последнего мифа, но это происходит, полагает Валабрега, только из-за невозможности признать, что сам рационализм уподобляется мифотворчеству, когда он пытается овладеть истиной в ее окончательной редакции, когда он устремляется на поиски "Святого Грааля". А далее, определив сказанным роль мифа в познании, Валабрега аналогизирует между ним и бессознательным на основе их уже чисто формальных особенностей. "Бессознательное неизменно, но его проявления, особенно защитные, изменчивы и адаптивны". И то же следует сказать о мифе. Кроме того, бессознательное, как и миф, - это не "субстанция", а "лишь позиция и только позиция". А миф, как и бессознательное, - это лишь звено в непрерывной цепи метаморфоз, в которых проявляется его постоянство и т. д.

Все это в литературном отношении, неоспоримо, очень эффектные сравнения. Но раскрывают ли они существо бессознательного как научной категории? Нам это представляется более чем сомнительным. Нам представлялось, тем не менее, целесообразным включить эту своеобразную статью в текст настоящей монографии, поскольку она ярко показывает, что иррационалистически (а, может быть, даже правильнее сказать - антирационалистически) ориентированные концептуальные конструкции - это неизбежно лишь "путь в никуда". В проблеме же бессознательного, которая сама по себе еще зо многом не ясна и запутана, такого рода подходы опасны вдвойне: утрачивая внутреннюю логику, они теряют и научный характер.

Мы надеемся, что Ж. Валабрега, чьи другие весьма интересные работы нам хорошо известны, извинит нас за эту суровую реплику.

Следующая за статьей Ж. Валабрега работа Ж. Поля (ФРГ) посвящена детализации важного и, как нам представляется, прогрессивно ориентированного истолкования, которое дает идее агрессивности ребенка психоаналитическая школа Г. Аммона с обращением особого внимания на "Я" и "динамику внутригрупповых отношений". Основная мысль этой статьи: Аммон вводит представление, как о центральной функции "Я", о "конструктивной агрессивности", которую он противопоставляет реакционному фрейдовскому понятию врожденного стремления к смерти и разрушению. Эта "конструктивная агрессивность" проявляется на ранних этапах онтогенеза и во многом зависит в своем развитии от отношений, складывающихся в рамках симбиоза ребенка и матери. Важной функцией матери является помочь ребенку переориентировать его регрессивные реакции в "конструктивную агрессию" в соответствии с нормами поведения, соответствующими его возрасту. (Более детально значение фазы симбиоза ребенка и матери для последующего общего и психосоматического развития ребенка излагается самим Г. Аммоном в его статье, включенной в пятый тематический раздел настоящей монографии).

(7) Завершается второй раздел тремя статьями, каждая из которых представляет особый интерес в теоретическом плане.

Д. Видлохер (Франция), широко известный теоретик и практик психоанализа, останавливается в своей статье ("Бессознательное и процессы психологических преобразований в условиях психоанализа") на проблеме сложности и внутренней противоречивости психологических сдвигов, происходящих в условиях психоаналитического лечения.

Он обращает внимание на упрощенность и поэтому недостаточность исходных психоаналитических схем ("клинический симптом образуется, когда воспоминание подавляется", "симптом исчезает, когда воспоминание вновь возникает" и т. д.). Он критикует и представление,, согласно которому "осознание" ранее неосознанного означает всего лишь перевод на язык, допускающий общение, того, что было ранее, хотя и активным, но трудно уловимым и некоммуницируемым. Подобная интерпретация осознания характеризуется им как слишком интеллектуалистическая и статичная. Психологические сдвиги, происходящие при осознании, указывает Видлохер, более глубоки и полиморфны, а непонимание их подлинной природы "гипостазирует бессознательное как некую субстанцию, как конечную реальность и укрепляет интерпретации схоластические и идеалистические, которые обоснованно вызывают критику".

Видлохер раскрывает свое понимание процессов, сопутствующих осознанию, подчеркивая следующее.

Уже сам факт осознания какого-либо воспоминания, желания или фантазма, осуждает больного на внутренний конфликт, неизбежно возникающий, как только подобное осознание происходит, ибо это - осознание, как правило, чего-то такого, что нелегко всписывается в реальность и нелегко с последней совместимо. Именно поэтому одно только осознание редко бывает достаточным для выздоровления. Главное, что имеет терапевтический эффект, это то, что в результате осознания перед больным могут открываться "новые пути для мысли и желаний, позволяющие ему лучше справляться с противоречивой игрой его стремлений", или, иначе говоря, может обрисоваться большая свобода выбора и поведения, которая способна смягчать клинические нарушения и даже их полностью устранять. Произойдут ли, однако, эти сложные сдвиги, зависит от фактора специфического, налагающего отпечаток на всю их последующую динамику, а иногда и не допускающего их реализации вовсе: от внутреннего сопротивления, оказываемого больным осознанию вытесненного. По существу - это сопротивление возобновлению конфликтов, связанных с нереализуемыми желаниями, когда последние становятся вновь осознаваемыми. Ибо боязнь таких конфликтов, стремление их избежать является, как это хорошо известно, мощным изначальным факторам вытеснения, и она же, эта боязнь, выступает как источник сопротивления, оказываемого больным психоаналитику, стремящемуся преобразовать вытесненное в осознанное.

Чтобы это сопротивление было преодолено, необходимо, очевидно, наличие у больного достаточно интенсивных побуждений расстаться с уже освоенной им как-то внутренней позицией и занять позицию новую, удовлетворяющую одновременно и его устремлениям и реальности. Определить наличие и оценить силу подобных побуждений, силу желания ставить себе новые цели и идти новыми путями - это одна из наиболее важных практических задач психоаналитического подхода как специфической формы психотерапии.

(Весьма интересно, что, когда Видлохер пытается более конкретно определять психологическую природу факторов, составляющих все эти своеобразные цепи отношений, он обращается к понятию установки (attitude). "Намеренно забыть нечто аффективно насыщенное, ощущать себя находящимся ниже идеального образа "Я", возбуждаться или интересоваться собою - все это фактически установки столь же конкретные и реальные, как поведение, связывающее человека с внешним миром".

Такова, в общих чертах, весьма сложная, внутренне противоречивая картина, которую Д. Видлохер усматривает за, казалась бы, простым актом осознания. Касаясь ее, нельзя не отметить ее близость в определенных отношениях к представлениям, которые, сложившись под влиянием идей Д. Н. Узнадзе, неоднократно звучали и в советской литературе. Так, при уточнении представления об "осознании" одним из нас 'было в свое время подчеркнуто: "осознание, влекущее терапевтический эффект, отнюдь не эквивалентно простому вводу в сознание информации о "вытесненном" событии. Оно означает гораздо скорее включение представления об этом событии в систему определенной преформированной установки или же само создает такую установку и тем самым (вызывает, уже как (вторичное следствие, изменение отношения больного к окружающему миру. Только при подобных условиях осознание оказывается способным устранить патогенность "неприемлемой" идеи, и эта картина отражает, по-видимому, очень общий закон" и т. д. В обоснование этого рассуждения приводятся ссылки на довольно широко представленную в психоаналитической литературе идею "перевоспитания" (reeducation) как предварительного условия терапевтической эффективности "осознания" (Ф. В. Бассин, Проблема бессознательного, М., 1968, стр. 95-96).

Близость такого понимания схеме, обрисовываемой Вгадлоквром, подметить нетрудно.

Ч. Музатти, один из ведущих итальянских психоаналитиков, ставит в своей статье "Интерпретация бессознательного: критерии объективности" столь же трудный, сколь важный вопрос о достоверности, о соответствии действительности тех толкований, к которым приходят психоаналитики в результате их исследований, и намечает некоторые методические приемы, способные контролировать это соответствие. На чем, пишет он, основывается уверенность, что интерпретация, даваемая психоаналитиком особенностям душевной жизни анализируемого, его высказываниям, это выявление скрытой реальности, а не произвольная конструкция, определяемая установками, осознаваемыми или неосознаваемыми предпочтениями, теоретическими представлениями самого же психоаналитика? Музатти заостряет этот вопрос, напоминая характерное высказывание Фрейда, в котором последний приводит рассуждения одного из критиков психоанализа. "Вы, психоаналитики, - говорит этот критик, - странные люди. Когда анализируемый соглашается с вашими интерпретациями, вы удовлетворены и считаете себя попавшими в цель. Если же, напротив, анализируемый с вами не согласен, протестует против ваших толкований, то вы объясняете эту его реакцию "сопротивлением". В результате вы обеспечиваете себе возможность быть всегда и во всем правыми".

Музатти отклоняет представление, по которому согласие или несогласие анализируемого является надежным критерием адекватности заключений психоаналитика, и выдвигает другой: живость реагирования анализируемого на предъявленную ему "объясняющую" психоаналитическую конструкцию. "Когда сообщение аналитика провоцирует внезапное появление большого количества ассоциаций, которые связываются с этим сообщением, позволяя его дополнить и расширить, то можно быть уверенным, что у психоаналитика ошибки не произошло".

Для того, однако, чтобы подобные активизирующие толкования могли быть аналитиком созданы и предъявлены анализируемому, первому приходится платить довольно дорогую цену: он дожен говорить с бессознательным анализируемого на языке этого бессознательного, он должен заставить себя следовать за мыслью причудливой, иррациональной, алогичной и для этого сам должен допускать в своих объяснениях связи алогичные, ибо без этого он будет оставаться вне системы, которую хочет анализировать, он сможет в лучшем случае эту систему наблюдать, но не перестраивать. И Музатти приводит характерные примеры таких алогизмов, которые встречаются в высказываниях психоаналитиков (См. по этому поводу также статью С. Леклера в VIII тематическом разделе настоящей монографии). Он выдвигает при этом парадоксальный, но увязанный со всем предыдущим, тезис, по которому отдельные фрагменты бесед аналитика с анализируемым могут производить впечатление "folic a deux" ("одновременного сумасшествия двоих"): "В своей работе психоаналитик непрерывно включается и выключается в то и из того, что называется "сумасшествием". Но он это делает, не подчиняясь объективной ситуации, а, напротив, доминируя над этой ситуацией, управляя ею".

Этот оригинальный анализ приемов работы психоаналитика выявляет их крайнее своеобразие и в этом плане представляет несомненный интерес.

И, наконец, Анри Эй - исследователь, имя которого известно далеко за пределами Франции благодаря его трудам, посвященным проблеме сознания и обоснованию им т. н. "органодинамической" концепции психозов. А. Эй излагает в своей статье "Проблема бессознательного" общее психологическое и клиническое понимание природы бессознательного и взаимоотношений, существующих между бессознательным и сознанием. Это понимание является дальнейшим развитием мыслей А. Эя, изложенных им на Бонневальском симпозиуме 1966 г., специально посвященном проблеме "бессознательного".

В качестве основных положений защищаемого им подхода А. Эй выдвигает прежде всего тезис о неразрывном единстве сознания и бессознательного. "Проблема бессознательного и сознания - это единая проблема, ибо каждое из этих понятий определяется через другое и они оба являются компонентами противоречивой структуры психического", - таковы первые строки его статьи. "Мы увидим сейчас, каким абсурдом является отрицание любого из этих понятий...", "понятие психического не эквивалентно понятию сознания"... и т. д. Представляет несомненный интерес, что к числу направлений, в той или другой форме отклоняющих понятие сознания, Эй относит не только нейро-физиологически ориентированных биокибернетиков типа Аттли, Шеннона, Стэнли Кобба и логико-математических неопозитивистов Венской школы (Рассела, Витгенштейна, Уайтхэда), но также психоаналитическую модель. "Фрейд и психоаналитики, - говорит он, - конечно, не доходят до... отрицания (сознания), но их схема психического аппарата, его "экономики" и "топики", исключает практически (если не теоретически) из него сознание, которое рассматривается обычно, как Фрейд выражается по поводу "Я", в качестве "ein armes Ding" ("чего-то мало существенного"). Уточняя эту мысль, А. Эй далее добавляет: "глубинная психология, которая рассматривает совокупность психического как находящуюся под гегемонией всемогущего Бессознательного... которая превращает Бессознательное в главный, если не в единственный, фактор психической жизни, является фактически отрицанием сознания, трактуемого как "эпифеномен"...".

Не менее отчетливые слова Эй находит для характеристики позиции, отвергающей представление о бессознательном. "В равной степени недопустимо как отрицать его (т. е. бессознательное) существование, так и приписывать ему роль одинаковую или даже, по мнению психоаналитиков, более значительную чем сознание".

Бессознательное выступает, по мнению А. Эя, как своеобразный - "витальный слой" психики, который находится в очень сложных, диалектически противоречивых отношениях с сознанием; который выступает как источник энергии и инстинктивных побуждений, образующих "слепую силу" желаний; которого активность подчинена примату удовольствия и может быть обобщена, в конечном счете, как активность "либидо".

И, однако, эту мысль А. Эй подчеркивает, бессознательное отнюдь не представляет собою в организации психической жизни какой-то самостоятельной силы, какой-то специфической "инстанции" (instance), претендующей на гегемонию и монополию. Его следует рассматривать в соответствии с той реальной ролью, которую оно выполняет, будучи неизбежно интегрированным в общей системе психики ("corps psychique"). Эмансипация же бессознательного (его "высвобождение") может проявляться только в форме его психопатологической дезинтеграции.

А. Эй справедливо отмечает в ряде мест близость разрабатываемой им трактовки бессознательного представлениям, сложившимся в рамках советской психологии, называя направления работ Д. Н. Узнадзе, А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурия, П. К. Анохина, Н. А. Бернштейна и др. В пользу адекватности такого понимания можно было бы привести немало и других аргументов, помимо тех, на которые непосредственно указывает А. Эй, и вряд ли можно сомневаться в интересе, который представит еще не выполненный более глубокий специальный анализ намечающейся в данном случае общности теоретических толкований.

Вместе с тем нельзя не отметить, однако, что идеи единства психики человека, предполагающая неразрывность связей между сознанием и бессознательным, интерпретируется А. Эйем не во всем так, как это предпочитают делать советские психологи. В частности, одним из нас проблема этого единства интерпретируется на протяжении многих лет как общая теория сознания и бессознательного психического, - этих. двух .взаимоисключающих и взаимоксмпенсирующих компонентов психики человека, "выступающих как единая система отношений, базирующаяся на единой установке личности на ту или иную предстоящую быть осуществленной ею "здесь" и "сейчас" деятельность (А. Е. Шерозия, К проблеме сознания и бессознательного психического, т. I-II, Тб., 1969, 1973).

Обобщающая статья А. Эя как бы подытоживает общую разноликую картину подходов к проблеме бессознательного, которые представлены в современной западной психоаналитической литературе, хотя написана она явно как изложение оригинальной концепции автора, а не как обзор. Глубина и обобщенность формулировок А. Эя, однако, таковы, что в них отразилось и многое из того, что характеризует современную психоаналитическую литературу в целом.

Как видно из сказанного выше, во второй тематический раздел вошли многие и разные работы. Они, конечно, отнюдь не исчерпывают всей сложности направлений, по которым развивается современная психоаналитическая мысль. Но определенное впечатление о разнообразии и характере этих направлений они все же дают.

18. The Main Trends in the Modern Psychoanalytic Development of the Idea of the Unconscicious (the 1950s-1970s). Editorial Introduction

Summary

A general review is presented of the various approaches to the problem of the unconscious wh'ch are current within the psychoanalytic trend. Emphasis is laid on the complexity of the latest evolution of psychoanalysis seen in a characteristic change of its problems, tasks and methods in comparison with the situation at the time of S. Freud.

The views of L. Althusser on the relationship between Freud's ideas and Marxism are examined critically. The theoretical propositions advanced by E. Joseph are regarded as demonstrative of the general movement of ideas occurring in the modern theory of psychoanalysis; in some respects they come close to the views voiced in the past in the Soviet critique of the latter. Note is made of the paper by N. Rollins in which parallels are drawn between the Soviet and Western approaches to the problem of the unconscious. Attention is drawn to the papers contributed to the second section by Kh. Dimitrov and S. Stoev containing a critique of psychoanalysis from the standpoint of Marxist theory; a number of contributions are also noted in which the philosophical trends forming the background for the d velopment of the psychoanalytical conceptions of the unconscious are retrace (Husseri's phenomenology, neopositivism, different versions of existentialis. E. Mourner's personalism and French structuralism in M. Foucault's modification).

This is followed by a description of papers dealing with the initial stages of the development of the idea of the unconscious (its treatment by K. Jung, A. Adler, P. Janet and French psychotherapy prior to Freud). The characteristic variety of modern quests in psychoanalysis is pointed out. Comments are made about the trends initiated by J. Lacan and M. Klein. The closeness of I. Kremerius position to that of Joseph is noted. Finally some views are stated regarding the contributions of E. Brody, J. Palaci, M. Gill, D. Anzieu, J. Valabrega and J. Pohl to the second section. Highly differing in their orientation with regard to problem and method, the studies deal with the problems of "subconsciousness", transfer, Freudian metapsychology, the manifestations of the activity of the unconscious in groups, as well as the role of the relations established between the mother and child in the early stages of ontogeny in the development of the child's mind. Attention is drawn to the irrationalism imparted to the treatment of the problem of the unconscious by J. Valabrega.

The closing papers of D. Widlccher, С Musatti and H. Ey are particularly interesting from the point of view of problem and method. H. Ey's study contains a generalized approach to the problem of the unconscious, in many respects being close to the way it is posed in Soviet psychology.