27. Проблема бессознательного в трактовке французского структурализма. Г. Л. Ильин (Problems of the Unconscious as Treated by French Structuralism. G. L. Ilyn)

27. Проблема бессознательного в трактовке французского структурализма. Г. Л. Ильин

Институт истории естествознания и техники АН СССР, Москва

Среди всех представителей структурализма и квази-структурализ-ма, а также при всех своих ипостасях (культуролог, философ, литературовед, лингвист и др.) Мишель Фуко интересен для нас прежде всего как историк науки, решающий проблемы, связанные с личностью в науке и историческим взглядом на науку о человеке и научное творчество. Эти проблемы, ставшие актуальными в наше время, определяются необходимостью дальнейшего научно-технического прогресса, созданием марксистской методологии исследования истории, теории и методологии науки. Исследование Фуко представляет интерес также и потому, что, не будучи ортодоксом структурализма, он в какой-то мере пытается преодолеть крайности последнего, придать ему более гибкую, рафинированную форму.

Фуко написаны крупные работы по истории медицины ("Психическая болезнь и личность", "История безумия", "Рождение клиники"), историко-культурные, философские и историко-научные работы методологического плана ("Слова и вещи", "Археология знания", "Порядок речи").

Работы Фуко давно и неоднократно обсуждались советской критикой в связи со структурализмом [1; 2; 3; 4; 5; 6; 7]. Связь же идей Фуко с фрейдизмом оставалась нераскрытой, хоти эта связь определенно существует и, более того, в значительной степени определяет научное развитие представлений Фуко. Выявление этой связи позволит с новым вниманием отнестись к изысканиям несомненно значительного-ученого, каким является Фуко.

В настоящей работе предполагается охарактеризовать в основном три проблемы, которые решает Фуко в своих работах: общество и патологическая личность; развитие научного знания и личность; научная истина и потребность в добывании этой истины. Все они будут освещены с точки зрения отношения Фуко к проблеме бессознательного, которую можно назвать лейтмотивом всего его творчества и вместе с тем ключом к его интерпретации. Начнем с ранних работ Фуко, чтобы проследить таким образом эволюцию его исторического взгляда на личность, вызвавшего большой интерес в научных кругах Франции.

1. Первая книга Мишеля Фуко "Психическая болезнь и личность", вышедшая в 1945 г., отмечена явным влиянием группы "дезальенистов" - так называлось во Франции течение марксистски настроенных ученых-психиатров, стремившихся объяснить психическое заболевание оторванностью от социальной среды и построить теорию конкретной, исторически и социально обусловленной патологической личности в. противовес "мифологическим" теориям того времени. Конкретным объектом такой науки (конкретной психиатрии) "может быть только психически больной человек, а вовсе не психоз сам по себе", - утверждали Фоллен и Боннафэв дискуссии 1946 года [18, 157]. Заметим, что стремление изучать личность, а не психоз рождено оппозицией Фрейду, и именно в этом пункте Фуко позднее изменит течению дезальенистов.

Идея, развивавшаяся (марксистски ориентированными психиатрами, заключалась в том, что каждой общественной эпохе свойственен свой вид психических заболеваний: демоническая патология средних веков; нарушение рассудка и абстрактного интеллекта после Ренессанса и Декарта и т. д. Этот подход отличался как от идей Дюркхейма и американской психологии (Рут Бенедикт), так и от эволюционистского подхода в психопатологии.

Концепции Дюркхейма и американских психологов имеют то общее, что болезнь рассматривается ими в аспекте "негативности и возможности" [8, 73] (как отклонение от нормы и как результат статистического разброса). В действительности общество выражается положительным образом в психических болезнях, которые демонстрируют его члены [8, 75]. Именно социальная структура порождает болезнь: положение опеки, в которое был поставлен больной законом 1838 г. (имеется в виду история Франции), его полная зависимость от медицинских решений способствовали установлению в конце XIX века истерической личности [8, 15]. "Судьба больного с тех пор была определена более чем на век: он был отчужден (aliene). И это отчуждение отмечает все его социальные отношения, все его действия, все условия его существования" [8, 81].

В свою очередь не прав эволюционизм (в частности, Фрейда и Жане), видящий "в регрессиях самую суть патологического и его реальное происхождение" [8, 84]. "Чтобы детское поведение стало для больного убежищем, чтобы возвращение этого поведения рассматривалось как факт несомненной патологии, нужно, чтобы общество установило между настоящим и прошлым индивида полосу отчуждения, которую нельзя пересекать... Чтобы уберечь ребенка от конфликтов, педагогика помещает его в главный конфликт, в противоречие между его детской жизнью и реальной жизнью" [8, 84]. "Неврозы регрессии выявляют не невротическую природу детства, но архаический характер педагогических институтов" [8, 85]. "Истинное основание психологической регрессии лежит в конфликте социальных структур" [8, 86].

Замена конфликта инстинктов, которым психопатология объясняла психические болезни индивида, реальными противоречиями социальных отношений, исторически обусловленной отчужденностью человека от его собственного существования была, несомненно, шагом вперед от мифологического толкования человеческой природы, предложенного фрейдизмом. Но врач - не политик, он не может оперировать социальными конфликтами, кроме объяснения ему нужен метод практического лечения. Вот почему для того, чтобы вписать в историю общества индивидуальную историю больного, Фуко пытается соединить исторический подход с традиционным эволюционным, свойственным описанию фактов патологии, начиная с Джексона и кончая Фрейдом. "Основная ошибка психоанализа и вслед за ним большей части генетических психологии - это, несомненно, неумение ухватить эти два несводимых измерения эволюции и истории в единстве психологического становления" [8, 37]. Фуко метко замечает, что "психоанализ надеялся написать психологию ребенка, описывая патологию взрослого" [8, 23]. А принимая во внимание известное высказывание Фрейда о психической эволюции, правда, не оригинальное ("психическая эволюция индивида повторяет вкратце эволюцию человечества" [15 105]) и отдельные его работы, особенно после 1910 г., можно эту мысль продолжить, сказав, что психоанализ надеялся написать психологию истории с точки зрения ложно истолкованной психологии ребенка, описывая патологию взрослого.

Соединение истории с эволюцией привело к тому, что марксистское понятие социального отчуждения приобрело у Фуко смысл фрейдовского взаимоотношения сознания и бессознательного, а именно - отношения вытеснения, отталкивания, которое Фрейд считал "центром и связкой всех частей психоаналитической доктрины" [13, 39]. Если в "Психической болезни..." фрейдовские понятия - запрет, конфликт, вытеснение - объяснялись социально-исторически, то в "Истории безумия", напротив, история толкуется фрейдистски: "можно написать историю ограничений - этих темных действий, обязательно забываемых, как только они совершаются, посредством которых культура отбрасывает все то, что было для нее Внешним" [9, 111].

В "Истории безумия" Фуко, подобно Фрейду, толковавшему сны, пытается истолковать безумие. Именно поэтому перед нами не история психиатрии ("монолог разума о безумии", как определяет ее Фуко), а история безумия, умопомешательства, попытка описать его как язык, дать ему слово, которого его лишали в течение веков. "Фрейд взял безумие на уровне его языка, восстановил один из основных элементов опыта, сведенных к молчанию позитивизмом,... он возобновил в медицинской мысли возможность диалога с неразумным" [9, 411].

Фуко стремится найти пункт и причину раздела разума и безумия, но не в глубине человеческой личности, а в глубине человеческой истории, "обнаружить область, где человек безумный и человек разумный, разделяясь, еще не разделены, и на языке древнем, примитивном, неразвитом, более раннем, чем язык науки, ведут диалог их разъединения, который свидетельствует, что они еще общаются" [9, 11]. Отношение разума и болезни разума превращается в отношение принимаемого и отвергаемого, одобряемого и неодобряемого, понимаемого и чуждого, другого. Но это "другое" имеет свою логику, свой язык, который можно, а по Фуко и должно, понять, сделать не только объектом, но и средством познания. Речь идет о том, чтобы исследовать разум посредством того, что разумом не является, того, что с ним граничит и его ограничивает.

В попытках Фуко определить разум через его противоположность, через безумие, умопомешательство, т. е. через отрицаемое, отвергаемое и подавляемое, отражается существенная потребность науки в определении своих границ, определении степени условности ее пределов, которые постоянно нарушаются и вновь устанавливаются в процессе научного познания. Эта проблема особенно близка психологии научного творчества. Для создания методов исследования и стимуляции научного творчества очень важно, в каком смысле решается эта проблема теоретически. "Не познав чрезмерного, не узнаешь меры", - говорил античный философ. Но одиозный опыт Фрейда показывает, что познание "чрезмерного" часто приводит к мифотворчеству. Как будет видно далее, подобная же судьба ожидала и Фуко, когда он пришел к выводу о "смерти человека" в будущей науке. И причина этого вовсе не в самом oобращении к "чрезмерному", а в том, что ему придается чрезмерное значение.

2. В последующих работах Фуко желание выявить отчуждаемые элементы мысли, стремление дать слово молчавшим доселе компонентам знания привело его к расширению самого понятия научного знания. "Знания, философские идеи, разного рода мнения, а также институты, коммерческая и полицейская практика, нравы - все это сводится к некоторому имплицитному знанию, свойственному данному обществу. Это знание глубоко отлично от знаний, которые можно найти в научных трудах, философских теориях, религиозных утверждениях, но именно оно делает возможным появление в данный момент теории, мнения, практики" [17]. Выявление упорядоченностей, выражающих это знание на уровне вербальных следов, - вот задача "археологии знания" (вспомним археологию сознания Фрейда), - так формулирует Фуко новый метод исследования. Интересы исследователя смещаются в сторону изучения "преднаучных" и "предконцептуальных" условий развития научной мысли. В "Словах и вещах" не разум и его болезнь, а отношения наук, их иерархия и зависимость их развития от "неосознаваемых" структур, определяющих условия возникновения знания, - вот, что интересует Фуко в новом цикле его поисков.

Описание и обоснование нового метода последуют позднее, вначале же были "попытки, отчасти слепые" [11, 26], его применения. Открытия, сделанные новым методом, по-видимому, удивили самого их автора. Оказалось, якобы, что "человек не существовал внутри классического знания" [17]. Последующее его появление в рамках гуманитарных наук обязано возникновению наук, изучающих жизнь (биология), язык (филология) и труд (экономика). Только благодаря им "установился человек, который является как тем, кто живет, говорит и работает, так и тем, кто познает жизнь, труд и язык, и, наконец, тем, кто может быть познан в той мере, в какой он живет, говорит и работает" [17]. Однако появление темы человека не более, чем эпизод в истории наук. Потому что, "начиная с Соссюра, Фрейда и Гуссерля, в центре того, что является основным в познании человека, вновь появилась проблема значения и знака" [17]. И поскольку "до настоящего времени порядок человека и порядок знаков были в нашей культуре несовместимы один с другим" [17], то отсюда следствия: "а) химеричность науки о человеке, которая была бы в то же время анализом знаков; б) опыт показывает, что, развиваясь, гуманитарные науки ведут скорее к исчезновению человека, чем к его апофеозу" [17].

С первым следствием, которое имеет в виду прежде всего психоанализ, трудно не согласиться. Второе выглядит несколько запоздалым: период увлечения бихевиоризмом, начавшем с игнорирования понятий "сознание", "мышление", "субъект", давно прошел. Эволюция бихевиоризма показывает, что он без них не смог обойтись.

Однако проблема, обсуждаемая Фуко, действительно существует. "Исследования в психоанализе, лингвистике, этнологии децентриро-вали субъекта в отношении законов его желаний, форм его речи, правил его действий,... стало ясно, что человек сам по себе, вопрошаемый о том, что он такое, не мог дать себе отчет в своей сексуальности, в своем бессознательном, в систематических формах своего языка или регулярностях своей фантазии" [11, 22]. Эти исследования вскрыли факторы, определяющие сознание, формы его поведения и вместе с тем сознанием не отражаемые. Это было открытие уровня, который наряду с физиологическим, клеточным и биохимическим составляет архитектонику человеческого поведения и который, так же как и они не дан сознанию индивида непосредственно. Этот уровень представляя собой особую форму психического, проявлялся во всех формах человеческой деятельности, в том числе речевой, исследуемой лингвистикой, и мифотворческой, изучаемой этнологией. Следовательно, это было одно из наличных или еще одно из возможных направлений исследований. Но Фуко считает его единственным: "Горизонтом всякой гуманитарной науки является проект сведения сознания человека к его реальным условиям, восстановления по нему содержания и формы, которые его породили и которые ускользнули от него; вот почему проблема бессознательного - его возможности, его статут, его способ существования, средства его познать и выявить - это не просто внутренняя, случайно встреченная проблема гуманитарных наук, - это по сути дела проблема самого их существования" [10, 375].

Успехам структурализма, которые вдохновляют Фуко, благоприятствует здоровая научная тенденция к сближению гуманитарных наук с естественными. Однако, если гуманитарии видят в этом сближении средство дальнейшего развития наук о человеке, то для Фуко, сводящего исследование личности к изучению бессознательных причин ее действия, личность, субъект познания уничтожается прогрессом знания, поскольку исследование причин действий субъекта сводит на нет субъекта как причину этих действий.

3. Интересно представление Фуко об истории гуманитарных наук, начиная с XIX века, излагаемое на основе трех моделей, соответствующих биологии, экономике и филологии, лежащих, как отмечалось выше, в основе гуманитарных наук: "Господство вначале биологической модели (человек, его душа, его группа, его общество, язык, на котором он говорит, существуют в романтическую эпоху как живые существа и они действительно живут: их способ бытия органический, и их анализируют в терминах функций); затем идет царство экономических моделей (человек и вся его деятельность являются местом конфликтов, их выражением и решением); наконец, как Фрейд сменяет Конта и Маркса, начинается царство филологической модели (когда речь идет об интерпретации и обнаружении скрытого смысла) и лингвистической (когда речь идет о структурировании и выявлении значащей системы)" [10, 371].

Сам Фуко в полном соответствии с представляемой им историей гуманитарных наук пытается основать новую науку - "археологию знания", отличную как от анализа языка, так и от анализа истории научной мысли и психологического анализа, и более всего напоминающую замысел построения теории языка науки или даже рассмотрение науки как языка. Основная особенность "дискурсивного" анализа: "анализ высказываний осуществляется без обращения к cogito" [11, 160]. "Не следует понимать субъекта высказывания как тождественного автору формулировки,... он есть место определенное и пустое, которое может быть заполнено различными индивидами; но это место, вместо того, чтобы быть определенным раз и навсегда и сохраняться в том же виде на протяжении всего текста, книги или произведения, изменяется-или, скорее, оно достаточно изменчиво, чтобы повторяться равным самому себе во многих фразах, либо чтобы изменяться в каждой... Описание формулировки, как высказывания, состоит не в анализе отношений между автором и тем, что он говорит (или хочет сказать, или говорит, сам того не желая), но в определении, какую позицию может и должен занять всякий индивид, чтобы стать его субъектом" [11, 125].

Итак, вместо субъекта - позиция, совокупность правил для совершения высказываний. Таким образом объектом археологического анализа становится не знание, а правила его формулирования, недоступные "наивному" сознанию и потому неосознаваемые. В этом особенность Фуко, как историка науки, по замечанию Гедэ; он "рассматривает как вторичные изменения в знании, рожденные экспериментом, и как основные - мутации на уровне правил его формулирования" 116, 51]. 342

Ансамбли правил формулирования научных высказываний составляют, по Фуко, основные структуры научного мышления (эпистемы), аналогичные структурам языка в лингвистике. Понятие эпистема (или эпиотемё, как его еще называют некоторые советские авторы) вызвало много споров и замечаний. Остановимся на одном, исходящем из лагеря структуралистов. Пиаже отмечает, что "в "Словах и вещах" последовательные эпистемы не могут быть выведены друг из друга ни формально, ни даже диалектически и происходят одни из других без "всякой связи, как генетической, так и исторической. Иначе говоря, последнее слово археологии разума говорит, что разум изменяется неразумно" [19, 114]. Пиаже замечает, что создатель эпистем "даже кажется испытывает от этого некоторое удовлетворение" [19, 114].

Для нас в свете проведенного анализа это удовлетворение вполне понятно: в бессвязности эпистем Фуко видит подтверждение своей давней идеи об иррациональности, хаотичности и бесформенности осно-шания разума, о безумии как alter ego разума, его тени,возникающей и исчезающей вместе с ним. Впрочем, надо думать, Фуко принимает желаемое за действительное и удовлетворяется иллюзией. В этом смысле симптоматично его обращение в дальнейшем к проблеме желания и иллюзии. По существу же этому обращению способствовало, несомненно, изъятие субъекта из процесса научного познания и образование вследствие этого зияющей пустоты в картине мира, представленной Фуко.

Но "свято место пусто не бывает", и вот на место человека с его желаниями, стремлениями и прогнозами водружается что-то весьма значительное и туманное, чему Фуко даже не дает определения, но изменения в чем, как пишет Фуко в "Порядке речи", составляют целые эпохи в познании мира - "желание истины" (volonte de verite).

Он насчитывает "три переворота в морфологии нашего желания знать; три этапа нашего филистинизма" [12, 64]. Первый разделяет Гесиода и Платона. После Платона речь перестала непосредственно выражать желание или власть, появилось различие между истинным и ложным высказыванием. "Истина переместилась от акта ритуализованного, действенного и справедливого процесса выражения к самому высказыванию: его смыслу, форме, объекту, его отношению к референту" [12, 17]. Затем при переходе от XVI к XVII веку (особенно в Англии) "появилось желание знать, опережающее свое актуальное содержание..., желание знать, которое налагало на познающего субъекта (и, в какой-то мере, ранее всякого эксперимента) определенную позицию, взгляд и функцию (видеть, а не читать, проверять, а не комментировать)". Наконец, третий пункт раздела приходится на начало XIX века "с его основообразующими актами современной науки, образованием индустриального общества и позитивистской идеологии, которая его сопровождала" [12, 64].

"Желание знать" станет нам понятнее, если мы обратимся к Фрейду. В "Будущем одной иллюзии", определяя иллюзию, он пишет: "Мы назовем иллюзией убеждение, в мотивации которого превалирует реализация желания, как если бы иллюзия сама по себе отказывалась от подтверждения реальностью" [14, 83]. Но говорит при этом, что "иллюзия" не обязательно ложна, т. е. нереализуема или находится в противоречии с реальностью" [14, 82]. Предположив иллюзорность религии, Фрейд затем предположил также иллюзорность других культурных ценностей, политических принципов, отношений между полами, но главное - принципов построения научного знания, научной картины мира. "Наше убеждение в возможности открывать что-то во внешней реальности посредством наблюдения, размышления и научных методов - имеет ли оно какое-нибудь основание? Ничто не должно удерживать-нас от применения наблюдения к нашей собственной природе и от использования мысли для ее собственной критики" [14, 91].

Кажется весьма правдоподобным, что именно эти размышления Фрейда вдохновили Фуко, что именно этот наказ Фрейда, на выполнение которого сам он не посчитал себя готовым, стремится воплотить-Фуко в своих работах. Вот почему история научной мысли называется этапами "филистинизма", вот почему основанием для этих этапов выбирается "желание истины", - все это признаки иллюзорности научной картины мира, являющейся проекцией в научном сознании замаскированной игры неосознаваемых мотивов. "Истинная речь, которую необходимость ее формы освободила от желания и власти, не может узнать желание истины, которое ее пронизывает; а желание истины, то, что налагается на нас уже давно, таково, что истина, которую оно желает, не может его не маскировать" [12, 22]. Таким образом, желание истины и ее перипетии скрыты, замаскированы от нас самой истиной; желание истины отталкивается, не признается истиной, подобно бессознательному, отвергаемому сознанием, потому что истина, по определению, не зависит от желаний и воли людей и возможность такой связи порочит ее.

За всеми туманными описаниями "трагического столкновения потребности и иллюзии" лежит действительная проблема согласования социальных интересов и интересов развития научного знания, проблема, толкуемая Фуко идеалистически, и действительно трагичная в обществе, где это столкновение доходит до антагонизма. Но представленная в мистифицированной на манер Фрейда и Ницше форме, она вряд ли может быть разрешена.

4. Эволюция взглядов М. Фуко показывает, что французский структурализм в его лице не нашел подхода к проблеме построения теории сознательной личности, вслед за Фрейдом, по выражению И. П. Павлова, "взял немного вниз и зарылся в дебрях бессознательного", а затем и попросту отбросил понятие активной личности, как это чуть раньше было сделано американским бихевиоризмом. Отказ структурализма, в лице Фуко, от проблемы личности - это и проявление неспособности создать ее теорию на фрейдовской основе и логическое завершение психоанализа, - его самоисключение из психологии личности. Но, в силу традиционно свойственного французской науке пристрастия к истории, отвержение сознательной личности было сделано на фоне широкой исторической перспективы, представлено как грядущее отмирание гуманитарных наук, сопровождено превращением бессознательного в гносеологическую категорию. Тот же исторический размах сопутствует обоснованию "археологического" метода исследования истории наук, этой своего рода теории науки как языка (вспомним провозглашенное Фуко "господство лингвистической модели").

В результате переноса в другие области понятие бессознательного претерпело определенную трансформацию. Во-первых, в большинстве приложений структурализма оно потеряло свой мотивационный, энергетический, динамический аспект, чему немало способствовали, с одной стороны, отказ исследователей от пресловутого либидо и тем самым от динамики его превращений, а с другой - методология структурализма,, который в устойчивости структур искал убежища от волнений диалектики реальных отношений. Во-вторых, иллюзорная, символическая связь симптомов с бессознательным сменилась гораздо более реальной и верифицируемой связью обозначающего с обозначаемым. Наконец, бессознательное все чаще означает просто "неосознаваемое" "наивным" сознанием.

Однако для Фуко неосознаваемое, незнаемое, неразумное необходимо связано со знанием, является его оборотной стороной, его необходимым условием. Более того, оно его динамическое начало, механизм познания, интерес к устройству которого не входит в интересы познания. Объектом исследования Фуко становятся правила, запреты и границы, которые разделяют знание и незнание, разум и неразумие, сознаваемое и неосознаваемое.

В попытках сохранить за бессознательным его былые свойства, вернуться к "столкновению потребности и иллюзии", заглянуть за структуры и понять законы их образования Фуко, несомненно, отходит от "правильного" структурализма. И не будет преувеличением сказать, что узость для Фуко рамок структурализма, его несоответствие схеме структуралиста, столь часто отмечавшееся французской критикой, определяются главным образом связью Фуко с идеями Фрейда. Можно видеть также, что отказ Фуко в "Археологии знания" от психологических и историко-научных методов, а также от методов анализа грамматических конструкций, т. е. традиционных методов анализа, ради "чистого описания" научных текстов обусловлен не столько его структурным методом исследования, сколько его идеей неразумности истории разума: позивитизм анализа высказываний призван служить бесстрастной констатации бессвязности исторических образований.

Попытки Фуко связать структурализм с фрейдизмом выявляют ограниченность как того, так и другого в отдельности в вопросах истории науки, в вопросах создания теории и методологии развития научного познания. В этом, несомненно, "неосознаваемая" им самим ценность его работ.

Исследования Фуко отражают общую тенденцию в различных науках к анализу и фундированию их собственных основ, к рационализации принимавшихся на веру или по очевидности постулатов и аксиом, к исследованию причин выбора именно этих очевидных, несомненных или даже неосознаваемых оснований. И заслуга Фуко как историка науки состоит в том, что он ввел в арсенал историка науки (может быть без права на приоритет) в качестве априорной составляющей знания категорию бессознательного, вскрыв новый пласт человеческой познавательной деятельности, причем сделал это на обширном историческом материале, подняв целый ряд насущных историко-научных проблем. Решения этих проблем, как было показано, с точки зрения марксистской идеологии не всегда удачны, но всегда поучительны.

27. Problems of the Unconscious as Treated by French Structuralism. G. L. Ilyn

Institute of the History of Natural Scier.ce and Technology, USSR Academy of Sciences, Moscow

Summary

The solution of the problem of the unconscious in the field of scientific creativity and of scientific knowledge is discussed on the basis of M. Foucault's works. In particular, the solution to three questions is examined: a) society and the pathological personality; b) the development of scientific knowledge and personality; c) scientific truth and the need for its attainment. The influence of Freud on the evolution of Foucault's ideas is traced. The transformation of the Freudian conception of the unconscious in the works of the structuralists is noted. The significance of the category of the unconscious as an a priori constituent of knowledge to the solution of problems of scientific cognition is emphasized.

Литература

1. Aвтономова H. C., Концепция археологического знания М. Фуко, Вопросы философии, 1972, 8.

2. Грецкий М. Н., Человек и природа в концепциях структурализма. Природа, 7, 1974.

3. Курсанов Г. А., Предисловие к книге Н. Мулуда "Современный структурализм", М., 1973.

4. Курсанов Г. А., Современный структурализм. Философия и методология. Природа, 2974, 7.

5. Сахарова Т. А., Жан Пиаже. Структурализм. Вопросы философии, 1971, 2.

6. Сенокосов Ю. П., Дискуссия о структурализме во Франции. Вопросы философии, 1968, 6.

7. Филлипов Л. Н., Человек и природа в концепциях структурализма. Природа, 7, 1974.

8. Foucault, M. Maladie rmntale et personnalite, Paris, 1954.

9. Foucault, M., Folie et deraison. Histoire de la folie a l'age classique, Paris, 1961.

10. Foucault, M., Les mots etles choses, Paris, 1956.

11. Foucault, M. L'archeologie du savoir, Paris, 1969.

12. Foucault, M., L'ordre du discours, Paris, 1970.

13. Freud, S., Ma vie et la psychanalyse, Paris, 1950.

14. Freud, S., L'avenir d'une illusion, Paris. 1932.

15. Freud, S., Un souvenir d'enfance de Leonard da Vinci, Paris, 1927.

16. Guedsz, A.,Foucault, Paris, 1972.

17. Lettres franjaises, № 1125, 1935.

18. Le probleme de la psychogenese des nevroses et des psychoses, Par L. Bonnafe, H. Ey, S. Foil in (e. a.), Paris, 1950.

19. Piaget, J., Le structuralisme, Paris, 1968.