Аналитическая психология (К. Юнг)

Психоанализ является научным методом, требующим известных, чисто технических приемов; благодаря техническим его результатам развилась новая отрасль науки, которой можно дать название - "аналитическая психология".

Ассоциативный эксперимент

Мы пользовались всего 400 различными словами. Состав их, распределенный грамматически, был таков:

Существительных ..... 231

Прилагательных ..... 69

Глаголов ........ 82

Предлогов и имен числительных ...... 18

На число слогов мы не обращали внимания (оно колебалось между 1,и 3). Точно так же не было и распределения по категориям (подобно, например, произведенному Зоммером). Напротив, старание по возможности было направлено на то, чтобы не давать подряд слов, похожих по форме или по смыслу, с целью не дать испытуемому лицу после двух-трех реакций ограничить себя известной областью.

По недосмотру в первой сотне слов оказалось приблизительно 30 слов-раздражителей, легко наводящих на ассоциации временного и пространственного существования; во второй сотне подобных слов-раздражителей было лишь около 20, что и вызвало заметное различие в ассоциациях по сосуществованию между первой и второй сотнями. Выпавшие при этом слова-раздражители указанного свойства были заменены главным образом глаголами. Особое внимание было обращено на то, чтобы совсем исключить более трудные и менее употребительные слова, дабы избегнуть тем ошибок или удлинения времени реакции у испытуемого субъекта вследствие его недостаточной осведомленности. Поэтому раздражающие слова были по возможности заимствованы из повседневного обихода.

Мы расположили опыты в таком порядке: сначала записывалось 200 реакций без всяких дальнейших условий. Время реакции измерялось хронометром, отмечающим одну пятую секунды, причем стрелка всегда приводилась в движение в момент произнесения словесного акцента и была останавливаема в момент произнесения реакции. Мы, конечно, не думаем, что этим простым приемом была измерена длительность каких-либо сложных психологических явлений. Нам надо было получить лишь общее представление о среднем и приблизительном времени реакции, это бывает важно во многих случаях и в особенности оказывается полезным при классификации ассоциаций. После 200-й реакции мы немедленно приступали к группировке материала по возможности совместно с самим испытуемым субъектом. Это всегда удавалось с образованными лицами с необразованными это, конечно, было невозможно, ибо они лишь в виде исключения обладают какой-нибудь способностью к интроспекции. Тут приходилось ограничиваться выяснением связей у особенно странных ассоциаций. Результаты опыта распадались на первую сотню и вторую сотню и записывались отдельно. В течение опыта психическое состояние испытуемого субъекта по возможности подвергалось объективному и субъективному контролю. При наступлении вызванного чем бы то ни было физиологического утомления второй ряд опытов откладывался до следующего дня. У образованных лиц утомление, можно сказать, никогда не обнаруживалось в течение первого опыта, так что в большинстве, случаев можно было тотчас же приступить ко второму ряду опытов.

Второй ряд опытов состоял из 100 реакций, данных при условии внутреннего направленного внимания. Субъект должен был по возможности сосредоточить свое внимание и обратить его на так называемое "явление А" и притом все-таки возможно быстро реагировать, т. е. столь же немедленно, как и при первом опыте. Под явлением А мы разумеем сумму тех психологических явлений, которые вызываются непосредственно перцепцией акустического раздражения. Чтобы проверить, сосредоточился ли испытуемый субъект на своем явлении А, его заставляли описывать после каждой реакции то самое, что было ему дано для реакции. По окончании этого опыта результаты его также подвергали подразделению. Подобные опыты были возможны только над образованными субъектами, и то, к сожалению, с известным выбором, ибо для внимательного наблюдения за своими собственными психическими явлениями необходима некоторая психологическая опытность.

Третий ряд опытов всегда происходит лишь на второй день. Он также состоял из 100 реакций и проводился при условии внешненаправленного внимания. Направление внимания устанавливалось при этих опытах следующим образом: испытуемый субъект должен был в такт ударам метронома наносить на бумагу карандашные штрихи длиной приблизительно в 1 см. Первые 50 реакций производились при 60 ударах в минуту, вторые 50 реакций - при 100 ударах. Результаты группировки каждой полусотни записывались порознь и для облегчения сравнения рассчитывались процентуально. Для немногих испытуемых субъектов такт метронома после 25 реакций ускорялся, чтобы исключить слишком быстрое привыкание. В этих случаях такт ускорялся с 60 до 72 и со 100 до 108 в минуту.

Фактор привычки и без того играет слишком большую роль при этих опытах, как это можно было бы предвидеть и a priori. Многие лица очень быстро привыкают к этой чисто механической деятельности, при которой во втором ряде опытов меняется только такт. Нелегко установить какое-нибудь другое мешающее раздражение, которое было бы столь же непрерывно и столь же легко регулируемо и при том обходилось бы без привлечения момента словесного представления, особенно же, если оно не должно предъявлять слишком большие требования к уму и воле необразованных испытуемых субъектов.

Отыскивая подходящее мешающее раздражение, мы прежде всего заботились об исключении всего, что могло бы повлиять в смысле возбуждения словесных представлений. Мы думаем, что нам удалось исключить подобное влияние при помощи выработанного порядка опытов.

В результате этих опытов от каждого испытуемого лица было получено средним числом от 100 до 400 ассоциаций. После этого мы еще попытались пополнить наш материал в некоторых других направлениях и для этой цели записали ассоциации у некоторых из наших испытуемых, находившихся в состоянии явного утомления. Подобные реакции нам удалось получить у шести испытуемых. У одного испытуемого записаны были также ассоциации в состоянии утренней сонливости после того, как он целиком проспал всю ночь, причем фактор утомления был исключен. У другого испытуемого были записаны ассоциации в состоянии сильного неудовольствия (раздражения), но без утомления.

Таким образом, мы получили около 12 400 ассоциаций.

Реакции на раздражающие слова являются лишь чувственным, отдаленным и несовершенным изображением психической связи. Поэтому, когда мы описываем и подразделяем словесно выраженные связи, мы классифицируем этим не самые ассоциации, а лишь их объективные симптомы, из которых психические связи могут быть реконструированы лишь с осторожностью.

В наших опытах мы исследуем результаты целого ряда психических процессов: перцепции, апперцепции, лнтрапсихической ассоциации, словесного оформления и моторного выявления. Каждый из этих актов оставляет в реакции свой след.

Аналитическое рассмотрение данного ряда опытов обнаруживает воздействие комплекса на ассоциативную деятельность. Несмотря на то что, как обычно говорится, ассоциация подчинена свободному усмотрению и испытуемый субъект может говорить то, что он хочет, однако он все же не говорит, что хочет, но вынужден выдавать то, что он ошибочно считает наиболее скрытым. Поэтому реакции его не суть какие-нибудь свободно вызываемые содержания, а лишь симптоматические действия (Symptomhandlungen Фрейда), производимые психическим фактором, действующим наподобие самостоятельного существа. Комплекс, окрашенный чувством и в данный момент отколовшийся от сознания, производит такое действие, которое постоянно и успешно конкурирует с намерениями комплекса "Я"; несмотря на отрицательную и вытесняющую установку последнего действия первого предательски вызывают субъективные реакции и такие ассоциации, о значении которых последний и не подозревает.

Подводим итоги.

1. Из приведенных числовых данных вытекает, что сравнительно большое время реакций почти без исключения бывает вызвано вмешательством сильной эмоциональной окраски.

2. Сильные эмоциональные окраски относятся по общему правилу к обширным и лично важным комплексам представлений.

3. Реакция может быть к ассоциацией, принадлежащей к такому комплексу, и иметь на себе эмоциональную окраску этого комплекса без того, чтобы эта окраска была налична в сознании. Констелляция (Ziehen) ассоциации бывает даже по большей части бессознательна (или "не-" сознательна), причем констеллирующий комплекс играет роль как бы самостоятельного существа, "второго сознания".

4. Эмоциональная окраска может бессознательно влиять и на следующую реакцию, причем можно наблюдать разнообразные явления:

a) реакция, подверженная влиянию персеверирующей эмоциональной окраски, имеет слишком длительное реактивное время;

b) реакция является ассоциацией, относящейся еще к кругу представлений предшествующего комплекса;

c) реакция имеет ненормальный характер, она может быть: 1) расстроена оговоркой или повторением слова-раздражителя; 2) ненормально поверхностна (звуковая реакция).

5. Данные эмоциональные окраски являются большей частью неприятными.

6. Отличительные признаки бессознательно констеллирующего комплекса суть: длительное время реакции, странная реакция, ошибка, персеверация, стереотипное повторение какого-нибудь -реактивного слова (являющегося заместителем комплекса), перевод на чужой язык, сильные выражения, цитаты, оговорки, ассимиляция слова-раздражители (или также неверное понимание слова-раздражителя),

7. Особенно значительную роль играют, по-видимому, эротические комплексы.

Комплексы

Психика как целое не есть нераздельная единица, а совокупность, составные части которой более или менее отделены друг от круга. Хотя эти отделы и связаны друг с другом, они относительно независимы один от другого. Их независимость распространяется так далеко, что некоторые из осколков психики очень редко или даже никогда не соединяются с "Я". Я называю подобные осколки автономными комплексами и основываю мою теорию комплексов на их эмпирическом существовании. Согласно этой теории комплекс "Я" составляет центр нашей индивидуальности. Но комплекс этот лишь один из многих других. Другие же комплексы более или менее соединяются с комплексом "Я" и постольку являются сознательными. Но они также могут существовать некоторое время, не соединяясь с ним.

Две точки зрения на психическое

Психологическое всегда нужно рассматривать с двух точек зрения: каузальной и финальной. Я намеренно употребляю выражение "финальный", чтобы избежать смешения с понятием "телеологический". Термином "финальный" я обозначаю лишь имманентное психологическое целеустремление. Вместо целеустремления (Zielstrebigkeit) можно сказать и внутренняя целесообразность (Zwecksinn), собственно целесмысл. Всем психическим явлениям присущ подобный смысл, до совершенно реактивных включительно (например, эмоциональным реакциям). Так, гнев,, вызванный каким-либо оскорблением, целесообразен в смысле мести; выставляемый на вид траур целесообразен в смысле возбуждения сострадания и т. п.

Поскольку мы рассматриваем материалы сновидения с каузальной точки зрения, мы сводим явное его содержание к известным, выявляемым этими материалами, основным стремлениям или мыслям. Последние как таковые, естественно, элементарны и всеобщи.

Пример. Юный больной видит во сне, что стоит в чужом саду и срывает яблоки с дерева, причем осторожно оглядывается с целью убедиться, что никто его не замечает.

Материалы сновидения. "Воспоминание о том, как он однажды, будучи еще мальчиком, без позволения сорвал несколько груш в чужом саду.

Угрызения совести, в особенности подчеркнутые сновидением, напоминают ему следующее происшествие, имевшее место накануне: он встретил на улице знакомую, но довольно ему безразличную молодую девушку, vC которой обменялся несколькими словами. Мимо них прошел один его знакомый; тут он смутился, ощутив нечто похожее на угрызение совести.

Яблоки вызывают наитие (Eingall) о райском яблоке, причем он вспоминает, что, собственно говоря, никогда не мог понять, почему съедение запрещенного плода могло повлечь за собой такие печальные последствия для наших прародителей. Его всегда приводила в негодование несправедливость бога, который сам создал людей такими, какие они есть, со всяческим их любопытством и алчными вожделениями.

Вспоминая о своем отце, он говорит, что и от него случалось терпеть непонятные ему наказания. Очень строго он был наказан, когда его однажды поймали на том, как он тайком наблюдал за купанием девушек.

Это приводит его к признанию о недавно начатом, но еще не доведенном до естественной развязки любовном эпизоде с одной горничной. Накануне сновидения он имел с ней свидание".

Обозревая эти материалы, мы приходим к заключению, что сновидения имеют весьма прозрачное соотношение с происшедшим накануне. Срывание яблок и связанные с ним ассоциации обнаруживают, что этой сцене, очевидно, присущ эротический смысл.

По всевозможным другим причинам более чем вероятно, что влияние бывшего накануне свидания отражается и на сновидении. В сновидении юноша срывает райское яблоко, в действительности им еще не сорванное. Остальные ассоциированные к сновидению материалы относятся к другому происшествию, так же имевшему место накануне, а именно к своеобразному ощущению угрызений совести, охватившему сновидца при разговоре с безразличной ему молодой девушкой, далее, к грехопадению в раю и, наконец, к эротическому греху, совершенному им в детстве, за который он строго был наказан отцом. Через все эти ассоциации красной нитью проходит мысль о вине.

Прежде всего мы применим к этим материалам каузальный способ рассмотрения Фрейда, другими словами, по его выражению, истолкуем данное сновидение.

Накануне сновидения некое желание осталось неисполненным. Это желание в сновидении исполняется символически срыванием плода. Почему это исполнение скрыто символической картиной, а не прямо выражено половым вожделением? Фрейд укажет на несомненно проступающий в материалах элемент вины и скажет: это навязанная юноше с детства нравственность, которая всегда стремится к подавлению подобных желаний, накладывает на естественное вожделение печать чего-то мучительного и несовместимого. Поэтому-то вытесненный мучительный помысел в состоянии проявиться лишь символически, ибо, так как подобные помыслы с нравственными содержаниями сознания несовместимы, та на особую предполагаемую Фрейдом психическую инстанцию, обозначаемую им именем цензуры, возложена забота о том, чтобы это желание не переступило порог сознания в разоблаченном виде.

Финальное рассмотрение сновидения, противопоставляемое мной взглядам Фрейда, отнюдь не отрицает причин сновидения - на это необходимо в особенности" указать, - а лишь дает иное толкование приводимым в связь со сновидением материалам. Сами факты, т. е. эти именно материалы, остаются без изменения, прилагаемый же к ним масштаб - иной. Этот вопрос можно формулировать следующим образом: каково назначение данного сновидения? Какое действие оно должно произвести?

Я утверждаю следующее: налицо некоторая несознаваемая сновидцем склонность, или тенденция, придать эротическому переживанию смысл вины. Характерно, что им дается ассоциация грехопадения, драконовское наказание за которое всегда юноше было непонятно. Эта ассоциация бросает известный свет на причину, почему сновидец не подумал просто: "Я поступаю неправильно". Он как бы не отдает себе отчета в том, что мог бы отвергнуть свои эротические поступки как безнравственные. На самом деле так оно и есть. Сознательно он считает свои поступки нравственно совершенно безразличными - так же поступают и все его приятели^ а он и по другим причинам не в состоянии понять, почему это до такой степени раздувается.

Итак, в данном случае следовало бы сказать, что юноша до известной степени необдуманно, загипнотизированный примером приятелей, поддался эротическим вожделениям, ни разу не вспомнив о том, что человек наделен и нравственной ответственностью, причем нравственность им же создана, и он, таким образом, по своей ли воле или по принуждению, но склоняется перед делом своих рук.

Мы можем в данном сновидении распознать уравновешивающую функцию бессознательного, которая выражается в том, что человеческие помыслы, наклонности и тенденции, которые в сознательной жизни проявляются слишком слабо, выступают в виде намеков в состоянии сна, из которого процессы сознательные почти совершенно выключены.

Что же касается подавшего повод к столь многим спорам символизма сновидений, то оценка его весьма различна в зависимости от прилагаемой к нему каузальной или финальной точки зрения.

Фрейдовское каузальное рассматривание исходным пунктом берет вожделение, т. е. вытесненное желание сновидца. Это вожделение всегда сравнительно просто и элементарно и может скрываться под разнообразнейшими покровами. Так, в вышеизложенном примере юноша одинаково мог бы видеть во сне, что отворяет дверь ключом, летит на аэроплане или целует свою мать и т. д. С данной точки зрения все это имело бы то же значение.

С финальной точки зрения образам сновидения всегда присущ своеобразный смысл. Например, если бы нашему юноше вместо срывания яблока приснилось, что он должен отворить дверь ключом, то им были бы выявлены согласно иным образам сновидения и иные по существу своему ассоциативные материалы, которые совершенно по-другому дополнили бы сознательную ситуацию, нежели материалы к срыванию яблока. С этой точки зрения главный смысл следует искать в разнообразии символических материалов, а отнюдь не в их единообразии. Каузальная же точка зрения по самой природе своей всегда ищет установить единообразие, т. е. определенный смысл, таким образом, она стремится к семиотике, а не к символике. Для финального рассмотрения, напротив, всякое изменение картины сновидения есть выражение перемены психологической ситуации. Оно не признает за символами раз и навсегда определенного значения. С этой точки зрения важность образов сновидения заключается в них самих, ибо они содержат то значение, ради которого, вообще, возникали в сновидении. Обращаясь к вышеизложенному примеру, мы видим, что с финальной точки зрения символ в сновидении имеет скорее значение притчи - он не заслоняет, а поучает. Так, срывание яблока ясно напоминает элемент вины, одновременно заслоняя поступок прародителей.

Архаически-символический способ выражения в сновидении доказывает, что последнее есть образование смешанное: с одной стороны, каузальное, исключительно определяемое прошлым, с другой же, именно своим символизмом оно в большей мере актуально. Последнее, однако, благодаря этому символическому способу выражения, не всегда, видимо, раскрывается лишь тщательным рассмотрением материалов данного сновидения и их соотношения с содержаниями сознания. Символический образ выражения сновидений прежде всего обращен вспять, приводя не только к инфантильной жизни данного лица, но и вообще к доисторической эпохе. Образы сновидений воспроизводят типические мотивы, допускающие сравнение с мотивами мифологическими.

Подобно тому как человеческое тело хранит следы своего филогенетического развития, хранит их и психика. Поэтому предположение, что способ выражения сновидения притчами является архаическим остатком древности, вовсе не так невероятно. При этом срывание яблока в данном примере есть один из типичных мотивов сновидений вообще. Этот же образ является и хорошо известным мифологическим мотивом, встречаемым не в одном только библейском эпизоде в раю, но и в многочисленных мифах и сказках всех стран и времен.

Психика с энергетической точки зрения

Мы хотим предоставить понятию "либидо" (libido) действительно подобающее ему значение, а именно значение энергетическое, для того чтобы энергетически понимать живое свершение и заменить старое "взаимодействие" абсолютно эквивалентными отношениями. Мы не должны смущаться, если нас упрекнут в витализме. Мы также далеки от веры в специфическую жизненную силу, как и от других метафизических мировоззрений, "Либидо" - таково должно быть название энергии, которая проявляется в жизненном процессе и субъективно воспринимается как стремление и желание. Такое воззрение вряд ли требует защиты. Таким образом, мы лишь приобщаемся к мощному течению времени, которое стремится энергетически понять мир явлении. Пусть удовлетворятся указанием на то, что все, апперцепи-рованное нами, можно понять только как действие сил.

В многообразии явлений природы мы видим воление, либидо в самых разнообразных применениях и образованиях. В стадии детства либидо прежде всего проявляется исключительно в форме инстинкта питания, который обслуживает рост тела. Мало-помалу вместе с последовательным развитием тела открываются новые области применения либидо. Последней важной областью применения ее является сексуальность.

С описательной точки зрения психоанализ видит множественность влечений и среди них в качестве частичного явления - сексуальное, кроме того, он признает некоторые либидозные притоки и-в несексуальных влечениях.

Иначе с генетической точки зрения. Здесь усматривается возникновение множественности влечений из относительного единства, из либидо: от либидо, обслуживающей функцию размножения, постоянно отделяются и присоединяются к новым формам его проявления либидозные притоки.

Структура бессознательного

Согласно моему взгляду, в бессознательном различимы два отдела. Один из них я называю бессознательным личным. Оho включает все пихические содержания, забываемые в течение жизни. Их" следы постоянно остаются в бессознательном, даже если их сознательное восприятие становится невозможным. Сверх того, личное бессознательное содержит все подсознательные впечатления и восприятия, которые не заряжены достаточной долей энергии, чтобы достигнуть сознания. Сюда принадлежат те бессознательные комбинации представлений, которые слишком слабы и неотчетливы, чтобы стать сознательными. Наконец, личное бессознательное включает все психические содержания, совместимые с сознательной установкой. Они представляются недоступными главным образом вследствие их нравственных, эстетических или интеллектуальных недочетов. Человеку невозможно постоянно чувствовать и думать возвышенно, правильно и правдиво; стараясь поддержать идеальную установку, он автоматически вытесняет все то, что к ней не подходит. Если какая-либо одна функция" например мысль, развита в высокой степени и преобладает в сознании, то функция чувства естественно окажется вытесненной и опустится в бессознательное.

Второй отдел бессознательного - так называемое сверхличное, или коллективное, бессознательное. Содержания этого коллективного бессознательного не личные" а коллективные, другими словами, принадлежат не одному какому-либо лицу, а по меньшей мере целой группе лиц; обыкновенно они суть принадлежность целого народа или, наконец, всего человечества. Содержания коллективного бессознательного не приобретаются в течение жизни одного человека, они суть прирожденные инстинкты и первобытные формы постижения - так называемые архетипы, или идеи. Ребенок хотя и не имеет прирожденных представлений, но обладает высокоразвитым мозгом, который имеет возможность определенным образом функционировать. Мозг унаследован нами от предков. Это органический результат психических и нервных функций всех предков данного субъекта. Таким образом, ребенок при вступлении в жизнь уже обладает органом, готовым действовать точно так же, как действовали подобнйе ему органы в истекшие века, В мозгу заложены преформированные инстинкты, а также и первобытные типы, или образы, основания, согласно которым издавна образовывались мысли и чувства всего человечества, включающие все громадное богатство мифологических тем. Конечно, не легко доказать наличность коллективного бессознательного у нормального человека, однако явные следы мифологических образов можно найти в сновидениях. Существование коллективного бессознательного легче проследить в известных случаях умственного расстройства, в особенности при шизофрении. Тут мы находим иногда поразительное обилие мифологических образов. У некоторых больных являются символические идеи, которые невозможно объяснить опытом их субъективной жи^ни, но лишь историей ума всего человечества. В подобных случаях обнаруживается нечто вроде первобытного мифологического мышления, проявляющегося в особых, принадлежащих ему первичных формах, не сходных с нормальным мышлением, при котором постоянно применяется личный опыт.

Личное бессознательное содержит комплексы, принадлежащие субъекту и составляющие неотъемлемую часть его психической жизни. Если какой-либо комплекс, который должен бы быть соединен с "Я", становится бессознательным благодаря вытеснению или уменьшению его потенциальности, то данный субъект испытывает ощущение потери; когда же утраченный было комплекс снова становится сознательным благодаря, например, психотерапевтическому лечению, то у его обладателя является прилив психической энергии. Неврозы часто исцеляются этим путем. Если же комплекс коллективного бессознательного соединяется с "Я", данный субъект бывает поражен необычностью его содержания. Оно ощущается им как нечто жуткое, сверхъестественное, нередко опасное. Иногда оно может вызвать и ощущение помощи сверхъестественных сил, наиболее же часто представляется вредным, болезненным влиянием, приводящим к настоящей физической болезни или же к психическому отчуждению от нормальной жизни. Индивидуальное сознание всегда изменяется в своем характере благодаря соединению с ним содержаний, долженствующих в нормальном порядке оставаться бессознательными. Если врачу удается удалить подобное болезненное соединение из сознания, то больной чувствует себя облегченным от давившей его тяжести. Внезапное вторжение подобных чуждых содержаний часто имеет место в первых стадиях шизофрении. Больному являются причудливые мысли, все кругом кажется ему изменившимся, лица окружающих чужды и искажены и т. д.

Содержание личного бессознательного представляется нам частью собственной психики, содержание же коллективного бессознательного представляется ей чуждым, точно привходящим извне. Обратное введение в психику личного комплекса действует нередко облегчающим и исцеляющим образом, между тем вторжение комплекса коллективного бессознательного часто есть неприятное или даже опасное явление. Подобный комплекс представляется обладающим чем-то сверхъестественным, другими словами, он сопровождается чувством благоговейного страха. Соответствие этой теории первобытным верованиям в души и духов очевидно: души соответствуют комплексам личного бессознательного, духи - комплексам коллективного бессознательного. Научная точка зрения прозаична, ибо она называет "психологическими комплексами" существа, внушающие благоговейный страх, почитаемые как сверхъестественные и обитающие в тени первобытных лесов. Но, принимая во внимание необыкновенную роль, которую вера в души и духов играла в истории человечества, нельзя довольствоваться простым фактом существования подобных комплексов, нужно изучать их далее.

Существование комплексов легко доказывается опытом ассоциаций. Опыт этот весьма несложен: производящий его говорит какое-либо слово испытуемому, который в ответ должен немедленно произнести первую пришедшую ему на мысль ассоциацию. Время реакции, т. е. промежуток времени между словом-раздражителем и ответом, измеряется хронометром. Можно было бы ожидать, что все простые слова вызовут соответсвенно краткую реакцию, все же трудные или редко употребляемые слова - более продолжительную. На самом же деле продолжительность времени реакции зависит не столько от этого, сколько от других причин. Весьма продолжительная реакция иногда неожиданно бывает вызвана совсем простым словом-раздражителем, иногда тот же субъект без запинки отвечает на совершенно необычные слова-раздражители. Тщательное изучение индивидуальной психологии испытуемых субъектов привело меня к заключению, что удлинение времени реакции обыкновенно вызвано наличностью чувства, ассоциированного со словом-раздражителем или же с ответом. Само же это чувство всегда вызвано тем, что слово-раздражитель "задело" какой-либо комплекс. Долгое время реакции - не единственный симптом, обнаруживающий существование комплекса. Существуют и многие другие симптомы, которые здесь невозможно перечислить.

Комплексы, обнаруживаемые опытом ассоциаций, обыкновенно относятся к обстоятельствам, которые испытуемый субъект предпочел бы скрыть; обстоятельства эти нередко носят мучительный характер и даже не сознаются испытуемым субъектом. Когда слово-раздражитель затрагивает комплекс, ассоциаций иногда не возникает вовсе, иногда же они, напротив, являются в таком изобилии, что мгновенный выбор невозможен. Отсюда происходит нарушение реакции, обнаруживающееся различными симптомами кроме продления ее времени. Сверх того, если мы, закончив весь ряд опытов, заставим испытуемого субъекта повторить данные им" ответы, то заметим, что нормальные реакции запоминаются им; те же, которые находятся в связи с комплексом, легко забываются.

Исходя из этих фактов можно подвести итог свойств автономных комплексов. Комплекс вызывает известное расстройство умственной реакции, благодаря ему ответы замедляются или искажаются; он вызывает неподходящую реакцию или изглаживает воспоминание-о данном ответе. Комплекс вмешивается в сознание и расстраивает наши намерения, поэтому мы называем его автономным. Производя опыты над нервно- или душевнобольным субъектом, мы видим, что комплекс, расстраивающий реакцию, принадлежит собственно к главному содержанию психической болезни. Эти комплексы не только расстраивают экспериментальные реакции,, но и являются причиной, вызывающей болезненное состояние. Я исследовал некоторые случаи, в которых испытуемый субъект отвечал на известные слова-раздражители несвязными и как бы бессмысленными словами, вырывавшимися у него вопреки его сознательным намерениям, точно его устами говорило чуждое ему существо. Подобные слова исходят от бессознательного комплекса. Комплексы, возбуждаемые наружными раздражениями, могут вызвать внезапное замешательство, или сильную эмоцию, депрессию, состояние страха и всевозможные душевные расстройства. Действия комплексов подобны действиям независимых существ, так что первобытные теории духов превосходно обрисовывают, формулируют такие комплексы.

Эту параллель можно развить и далее. Некоторые комплексы возникают благодаря тяжким переживаниям, наносящим психические раны, которые не заживают целыми годами. Нередко тяжелое переживание вытесняет известные свойства, необходимые для жизни. Это порождает комплекс в личном бессознательном. Первобытный человек справедливо смотрит на это как на утрату души, ибо при этом действительно исчезает известная часть психики. Многие комплексы возникают этим путем.

Но существует еще не менее важный источник комплексов. Только что описанный источник понятен без труда, ибо относится к сознательной жизни, другой же тёмен и в нем трудно разобраться, потому что он зависит от восприятий и впечатлений, проистекающих из коллективного бессознательного. Данное лицо обыкновенно не сознает, что подобные восприятия вытекают из бессознательного: они представляются ему вызванными наружными конкретными фактами. Таким образом, он рационализирует внуренние впечатления, природа которых ему неизвестна. На самом же деле эти впечатления есть иррациональные идейные содержания его собственного ума, которых он ранее никогда не сознавал; они не порождены каким-либо наружным опытом.

Архетипы коллективного бессознательного

Гипотеза коллективного бессознательного относится к тем понятиям, которые сначала кажутся странными, но затем по мере их употребления превращаются чуть ли не в привычные представления, как это произошло с понятием бессознательного.

После того как философская идея бессознательного, встречающаяся главным образом у Г. Каруса и Эд. фон Гартмана, погибла под наступающей волной материализма и эмпиризма, не оставив после себя значительных следов, она опять мало-помалу всплыла в научной естественно ориентированной медицинской психологии. Сначала понятие бессознательного ограничивалось для обозначения вытесненного и забытого содержания. Уже у Фрейда - хотя это крайне метафорично - бессознательное выступает в качестве действующего субъекта и, в сущности, является не чем иным, как областью именно таких вытесненных и забытых содержаний, и только благодаря этому имеет практическое значение. Соответственно этому воззрению бессознательное обладает исключительно личной природой, хотя, с другой стороны, уже Фрейд признавал архаически-мифологический характер бессознательного (В поздних работах Фрейд дифференцировал указанное здесь воззрение: инстинктивную психику он называл "Оно", а термином "сверх-Я" обозначал коллективное сознание, частично осознанное индивидом, частично неосознанное (вытесненное)).

До некоторой степени поверхностный слой бессознательного, несомненно, является личным. Мы называем его "личное бессознательное". Оно покоится на более глубоком слое, который не является продуктом личного опыта и приобретения, но врожден человеку. Этот более глубокий слой - так называемое коллективное бессознательное. Я выбрал выражение "коллективное", потому что это бессознательное не индивидуальной, а всеобщей природы, т. е. оно в противоположность личной психике обладает одним и тем же содержанием и формами поведения повсюду и у всех индивидов. Другими словами, оно идентично у всех людей и образует существующую в каждом общую душевную основу сверхличной природы.

Существование определенного психического содержания обнаруживается лишь через осознавание этого содержания. Поэтому мы можем говорить о oбессознательном лишь постольку, поскольку в состоянии показать его содержание. Содержаниями личного бессознательного являются главным образом чувственные комплексы, которые составляют интимность душевной жизни. Содержания же коллективного бессознательного составляют так называемые архетипы. Для наших целей это обозначение точное и полезное, потому что оно показывает, что при коллективных бессознательных содержаниях речь идет об архаических, или о первоначальных образах, т. е. о всеобщих образах, существующих с древнейших времен. Выражение "коллективные представления", которое Леви Брюль использовал для обозначения символических фигур примитивного мировоззрения, без труда можно отнести к бессознательным содержаниям, потому что оно касается чуть ли не того же самого предмета. В названных примитивных родовых учениях архетипы выступают в особой вариации. Разумеется, они здесь не являются содержаниями бессознательного, а превратились уже в осознанные формулы, которые выучиваются большей частью в форме религиозного учения, являющегося типичным выражением для передачи коллективных, изначально происшедших из бессознательного, содержаний.

Другим выражением архетипа являются миф и сказка. Однако здесь речь идет о специфических формах, которые передавались от поколения к поколению с давних времен. Поэтому понятие архетипа применимо лишь косвенно к коллективным представлениям, поскольку оно обозначает только те психические содержания, которые еще не подвергались никакой сознательной обработке и, следовательно, представляют непосредственную душевную данность. В таком понимании архетип значительно отличается от исторически ставших и выработанных формул. Как правило, именно на высших ступенях религиозных учений архетипы появляются в оформлении, которое недвусмысленно обнаруживает оценивающее и обсуждающее влияние сознательной обработки. Напротив, их непосредственный облик, который поражает нас в сновидениях и грезах, имеет много индивидуального, непонятного и даже наивного, как например в мифе. Архетип представляет, по существу, бессознательное содержание, которое заменяется в процессе всего становления сознательным и чувственным, и притом в духе того индивидуального сознания, в котором он появляется.

Что понимается под архетипом, достаточно ясно высказано при изложении его связи с мифом, религиозным учением и сказкой. Дело усложняется, если мы попытаемся ответить на вопрос, что такое архетип с психологической точки зрения. То, что мифы в первую очередь являются психическими манифестациями, в которых выступает сущность души, прежде не признавалось. Примитива мало волновало объективное объяснение очевидных вещей, скорее, он имел настоятельную потребность, или, лучше сказать, что душа бессознательно неодолима стремилась ассимилировать весь внешний чувственный опыт с событиями своей душевной жизни. Примитиву недостаточно видеть восходящее и заходящее солнце - это внешнее наблюдение должно стать одновременно душевным событием, т. е. солнце в своем превращении должно представлять для него судьбу бога или героя, который, в сущности говоря, не живет нигде, кроме как в душе человека. Все мифологизированные процессы природы, такие, как лето и зима, фазы луны, период дождей и т. д., лишь аллегории объективного опыта, они суть символическое выражение внутренней и бессознательной драмы души, которая благодаря проекции, т. е. будучи перенесена на события природы, становится лонятной человеческому сознанию.

Примитивный человек поражает субъективностью своего сознания мира. Если согласиться с таким допущением, то мы должны соотносить мифы с психическим миром этого человека. Его познание природы выражается на языке бессознательных душевных процессов. В том, что последние бессознательны, лежит причина, почему раньше при объяснении мифа не прибегали к душе. Просто не знали, что душа содержит все те образы, из которых когда-либо произошли мифы, не знали, что наше бессознательное - это действующий и страдающий субъект, чью драму примитивный человек находил по аналогии во всех больших и малых процессах природы.

В процессе моих исследований, посвященных структуре бессознательного, я увидел себя вынужденным установить логическое различие между душой и психикой. Под психикой я понимаю совокупность всех психических процессов, как сознательных, так и бессознательных. Под душой же я понимаю определенный, отграниченный комплекс функций, который лучше всего можно было бы охарактеризовать как "личность". Для более точного описания того, что я разумею при этом, я должен привлечь сюда еще некоторые более отдаленные точки зрения. Так, особенности явления сомнамбулизма (удвоение характера, расщепление личности), в исследовании которого наибольшая заслуга принадлежит французским ученым, привели нас к той точке зрения, по которой в одном и том же индивидууме может быть как бы "несколько личностей"...

Несколько более зоркому психологическому наблюдению удается без особенных затруднений усмотреть наличность хотя бы зачаточных следов расщепления характера даже у нормальных индивидуумов. Достаточно, например, внимательно наблюдать за кем-нибудь при различных обстоятельствах, чтобы открыть, как резко меняется его личность при переходе его из одной среды в другую, причем каждый раз выявляется резко очерченный и явно отличный от прежнего характер. Поговорка "со своими лается, а к чужим ласкается" формулирует, отправляясь от повседневного опыта, именно явление такого расщепления личности. Определенная среда требует и определенной установки. Чем дольше и чаще требуется такая соответствующая среде установка, тем скорее она становится привычной. Люди по большей части принуждены вращаться в двух, совершенно различных средах: в домашнем кругу, в семье, и в деловой жизни. Эти две совершенно различные обстановки требуют двух совершенно различных установок, которые обусловливают удвоение характера.

В соответствии с социальными условиями и необходимостью социальный характер ориентируется, с одной стороны, на ожиданиях и требованиях деловой среды, с другой стороны, на социальных намерениях и стремлениях самого субъекта. Обыкновенно домашний характер слагается согласно душевным запросам и его потребностям в удобстве, например, бывает так, что люди в общественной жизни чрезвычайно энергичные, смелые, упорные, упрямые и беззастенчивые, дома и в семье оказываются добродушными, мягкими, уступчивыми и слабыми. Который же характер есть истинный, где же настоящая личность?

На этот вопрос часто невозможно бывает ответить. Это краткое рассуждение показывает, что расщепление характера вполне возможно и у нормального индивидуума. Поэтому мы с полным правом можем обсуждать вопрос о диссоциации личности и как проблему нормальной психологии. По моему мнению, если продолжить наше исследование, на поставленный вопрос следует отвечать так, что у такого человека вообще нет настоящего характера, что он вообще не индивидуален, а коллективен, т. е. соответствует общим обстоятельствам, отвечает общим ожиданиям. Будь он индивидуален, он имел бы один и тот же характер при всем различии в установках. Он не был бы тождествен с каждой данной установкой и не мог бы, да и не хотел бы, препятствовать тому, чтобы его индивидуальность выражалась так и не иначе как в одном, так и в другом состоянии. В действительности он индивидуален, - как и всякое существо, - но только бессознательно. Своим более или менее полным отождествлением с каждой данной установкой он обманывает, по крайней мере, других, - а часто и самого себя - относительно того, каков его настоящий характер, он надевает маску, о которой он знает, что она соответствует, с одной стороны, его собственным намерениям, с другой стороны, притязаниям и мнениям его среды, причем преобладает то один, то другой момент. Эту маску, а именно установку, принятую для данного случая, я назвал "персоной" -(persona), термин, которым обозначалась маска древнего актера. Того, кто отождествляется с маской, я называю "персональным" ("личным" в противоположности "индивидуальному").

Обе установки вышеприведенного случая суть две коллективные "личности", которые мы просто объединим одним именем, - persona или personae (множественное число). Я уже указал выше, что настоящая индивидуальность отлична от них обеих. Итак, "персона" есть комплекс функций, создавшихся на основе приспособления или необходимого удобства, но отнюдь не тождественных с индивидуальностью. Комплекс функций, составляющий "персону", относится исключительно к объектам.

Внутренняя личность есть тот вид и способ отношения к внутренним психическим процессам, который присущ данному человеку, это есть та внутренняя установка, тот характер, которым он обращен к бессознательному. Внешнюю установку, внешний характер, я обозначаю словом "персона"; внутреннюю установку я обозначаю термином anima - душа. В той мере, в какой установка привычна, она есть более или менее устойчивый комплекс функций, с которым "Я" может более или менее отождествиться. Язык выражает это пластически: когда кто-нибудь в известных положениях имеет известную привычную установку, то обыкновенно говорят: "Он совсем другой, когда делает то или иное". Этим вскрыта самостоятельность комплекса функций при привычной установке. Дело обстоит так, как если бы другая личность овладевала индивидуумом, как если бы "в него вселялся иной дух". Внутренняя установка, душа, требует такой же самостоятельности, которая очень часто соответствует внешней установке. Это один из самых трудных аспектов воспитания - изменить "персону", внешнюю установку. Но столь же трудно изменить и душу, потому что обыкновенно ее структура столь же крепко спаяна, как и структура "персоны". Подобно тому как "персона" есть существо, составляющее нередко весь видимый характер человека и в известных случаях неизменно сопутсвующее ему в течение всей его жизни, так и душа его есть определенно ограниченное "существо", имеющее подчас неизменно устойчивый и самостоятельный "характер". Поэтому нередко душа прекрасно поддается характеристике и описанию.

Что касается "характера" души, то по моему опыту можно установить общее основоположение, что она в общем и целом дополняет внешний ш характер. Опыт показывает нам, что душа обыкновенно содержит все те общечеловеческие свойства, которых лишена сознательная установка. Тиран, преследуемый тяжелыми снами, мрачными предчувствиями и внутренними страхами, является типичной фигурой. С внешней стороны бесцеремонный, жесткий и недоступный, он внутренне поддается каждой тени, подвержен каждому капризу так, как если бы он был самым несамостоятельным существом. Следовательно, душа его содержит те общечеловеческие свойства определяемости и слабости, которых совершенно лишена его внешняя установка, его "персона". Если "персона" интеллектуальна, то душа, наверное, сентиментальна. Восполняющий характер души относится так же и к половому характеру, в чем я не раз с несомненностью убеждался. Женщина, в высокой степени женственная, обладает мужественной душой, очень мужественный мужчина имеет женственную душу. Эта противоположность возникает вследствие того, что например, мужчина вовсе не вполне и не во всем мужествен, но имеет (в норме) и некоторые женственные черты. Чем мужественнее его внешняя установка, тем более из нее вытравлены все женственные черты, поэтому они проявляются в его душе. Это обстоятельство объясняет, почему именно очень мужественные мужчины подвержены характерным слабостям: к побуждениям бессознательного они относятся женски-податливо и легко подчиняются их влияниям. Напротив, именно самые женственные женщины часто оказываются в известных внутренних вопросах неисправимыми, настойчивыми и упрямыми, обнаруживая эти свойства в такой интенсивности, которая встречается только во внешней установке у мужчин. Эти мужские черты, исключенные из внешней установки у женщины, стали у нее свойствами души. Поэтому, если мы говорим у. мужчины об anima (душа), то у женщины мы по справедливости должны были бы говорить об animus (дух), чтобы дать женской душе верное имя.

Подобно тому как "персона", выражающая приспособление к среде, является по общему правилу сильно определенной и оформленной воздействием среды, так душа оказывается сильно оформленной воздействием бессознательного и его качеств. Как "персона" в первобытной среде почти неизбежно принимает первобытные черты, так душа перенимает, с одной стороны, архаические черты бессознательного, с другой стороны, его символически-проспективный характер. Отсюда возникают та "полнота предчувствий" и тот "творческий" характер, которые присущи внутренней установке.

"Я" есть, по моему мнению, комплекс представлений, который составляет для меня центр моего поля сознания, который, как мне кажется, обладает в высокой степени непрерывностью и тождественностью с самим собой. Поэтому я говорю и о комплексе "Я". Этот комплекс есть настолько же содержание сознания, насколько и условие сознания, ибо психический элемент осознан мной в той степени, в какой он отнесен к комплексу "Я". Однако, поскольку "Я" есть лишь центр моего поля сознания, оно не тождественно с моей психикой в целом, но является лишь комплексом среди других комплексов. Поэтому я различаю "Я" и самость, поскольку "Я" есть лишь субъект моего сознания, самость же есть субъект всей моей психики, значит и ее бессознательной сферы. В этом смысле самость была бы (идеальной) величиной, включающей в себя "Я". Самость часто появляется в бессознательных фантазиях в виде вышепоставленной или идеальной личности, например как Фауст у Гёте.

Психологические типы

Наблюдая в моей врачебной практике за нервнобольными пациентами, я всегда поражался тем, что наряду с множеством индивидуальных различий в психологии человека существует и целый ряд типических различий; прежде всего мне бросились в глаза два типа, которые я назвал типом интровертированным и типом экстравертированным.

Наблюдая за течением человеческой жизни, мы замечаем, что судьба одного человека более обусловлена объектами его интереса, тогда как судьба другого более обусловлена его собственной внутренней жизнью, его собственной личностью. Каждый из нас неизбежно уклоняется несколько в ту или другую сторону, поэтому вполне,естественно и то, что мы всегда склонны понимать все в смысле собственного типа.

Со стороны может, конечно, показаться, что проще всего было бы описать два конкретных случая, расчленить их и поставить рядом. Но дело в том, что каждому присущи оба механизма, как механизм экстраверсии, так и механизм интроверсии, и лишь относительное преобладание того или другого составляет тип. Чтобы придать картине должный рельеф, пришлось бы поэтому сильно ретушировать ее, а это свелось бы к более или менее благочестивому обману. К этому присоединяется еще и чрезвычайная сложность психологической реакции человека; эта реакция столь сложна и многообразна, что я вряд ли способен абсолютно верно изобразить ее. Поэтому я ограничусь изложением принципов, выведенных из множества единичных фактов, которые мне приходилось наблюдать. Надеюсь, что эти мои разумения явятся поясняющим вкладом в разрешение проблемы, которая всегда вела и до сих пор еще ведет к недоразумению и раздору не только на почве аналитической психологии, но и в других областях науки, а в особености в личных отношениях людей между собой. Из этого с очевидностью вытекает, почему существование двух различных типов является фактом, в сущности, уже издавна известным, и по наблюдению знатоков человеческой души и рефлексии, глубоких мыслителей, фактом, интуитивно постигнутым Гёте и образно воспринятым им как общий принцип систолы и диастолы. Механизм интроверсии и экстраверсии облекается в самые разнообразные названия и понятия, в каждом данном случае соответствующие индивидуальной точке зрения наблюдателя. Несмотря на разнообразие формулировок, мы постоянно видим один и тот же общий принцип в основном понимании вопроса, а именно в одном случае Движение интереса направлено на объект, а в другом случае оно отвращается от объекта и направляется на субъект и на его собственные психологические процесс сы. В первом случае объект действует на тенденции субъекта подобно магниту, объект притягивает их и тем в высокой степени обусловливает субъект. Более того, объект даже отчуждает субъект от самого себя, изменяя качества его и приравнивая его к объекту, и это до такой степени, что может показаться, будто объект имеет высшее и в конечном итоге решающее значение для субъекта и будто абсолютное назначение и особый смысл жизни и судьбы заключаются именно в полном отказе субъекта от себя самого и отдаче себя объекту. Во втором же случае субъект есть и пребывает центром всех интересов; может показаться, будто в конечном итоге вся жизненная энергия ищет субъекта и устремляется к нему, тем самым постоянно отстраняя объект и не допуская, чтобы на долю его выпало слишком могущественное влияние, и кажется в таком случае, будто вся энергия отливает от объекта и субъект становится магнитом, стремящимся притянуть объект.

Такое противоположное отношение к объекту очень трудно определить и описать в удобопонятной и ясной форме; мы при этом рискуем дойти до совершенно парадоксальных формулировок, которые могут скорее затемнить, нежели разъяснить вопрос. В самых общих чертах можно было бы сказать, что интровертированная точка зрения есть та, которая всегда и при всех обстоятельствах стремится ставить "Я" и субъективный психологический процесс над объектом или, по крайней мере, утвердить его по отношению к объекту. Из этого вытекает, что такая установка придает субъекту более высокую ценность, нежели объекту. Следовательно, уровень ценности объекта всегда будет ниже уровня ценности субъекта, объект, таким образом, имеет лишь второстепенное значение, можно даже сказать, что он подчас является лишь внешним обективным знаком для субъективного содержания, так сказать, воплощением идеи, причем существенным всегда остается идея, или же объект является предметом какого-либо o чувства, причем, однако, главную роль играет переживание чувства, а не сам объект в его реальной индивидуальности. Экстравертировацная точка зрения, напротив, подчиняет субъект объекту, причем на долю объекта приходится наивысшая ценность; субъект же в таком случае пользуется лишь второстепенным значением, и субъективный процесс иногда даже мешает или является лишним придатком объективных свершений. Несомненно и ясно, что психология, исходящая из таких двух противоположных точек зрения, должна расколоться на две части, по ориентированию диаметрально противоположные. Представители одного ориентирования видят все под углом зрения своего собственного понимания, представители другого - под углом зрения объективных свершений.

Эти противоположные установки представляют собой не что иное, как противоположные механизмы: в одном случае диастолическое расширение, выход из-себя, приближение к объекту и захват его, в другом случае - систолическое сжатие, концентрирование и освобождение энергии от объектов. Каждому человеку свойственны оба механизма, а соединение их является выражением его естественного жизненного ритма; и наверное не случайность, что Гёте образно выразил этот ритм понятием сердечной деятельности. Ритмическая смена обеих форм психической деятельности должна была бы соответствовать нормальному течению жизни. Однако сложные внешние условия, в которых мы живем, равно как и еще более сложные условия нашего индивидуального психического предрасположения, редко допускают вполне гармоничное течение психической жизненной деятельности. Внешние обстоятельства и внутреннее предрасположение весьма часто поощряют один механизм в ущерб другому. Естественно, что это влечет за собой перевес в сторону одного механизма. Если такое состояние по какой-либо причине становится хроническим, то получается тип, иными словами, привычная установка, в которой один механизм постоянно преобладает, хотя никогда не в состоянии вполне подавить другой, по той причине, что и этот другой механизм составляет безусловную принадлежность психической жизненной деятельности. Поэтому никогда и не может быть чистого типа в том смысле, чтобы в нем царил исключительно только один механизм при полной атрофии другого. Типическая установка не что иное, как лишь относительное преобладание одного из механизмов.

Констатирование таких двух явлений, как интроверсия и экстраверсия, дало нам прежде всего возможность разделить психологические индивидуумы на две группы. Такая группировка носит, однако, столь поверхностный и общий характер, что дает нам возможность лишь самого общего различения. Более внимательное исследование представителей индивидуальной психологии, принадлежащих к одной из двух групп, тотчас же показывает нам громадное различие между отдельными индивидуумами, хотя и принадлежащими к одной и той же группе. Поэтому нам придется сделать еще один шаг в нашем исследовании для того, чтобы определить, в чем именно заключается различие между индивидуумами, принадлежащими к одной определенной группе. Опыт убедил меня в том, что индивидуумов можно, в общем, распределить не только по их универсальному различию на экстра- и интровертированных, но и по их отдельным психологическим основным функциям. Внешние обстоятельства и внутреннее предрасположение вызывают не только преобладание экстраверсии или интроверсии, но способствуют, кроме того, преобладанию в индивидууме одной из основных функций над другими. Опираясь на опыт, я назвал основными психологическими функциями, т. е. такими, которые отличаются от других как по роду, так и по существу, следующие функции: мышление, эмоции, ощущение и интуиция. Если одна из этих функций привычно преобладает над другими, то создается соответственный тип. Поэтому и типы я разделяю на: мыслительный, или интеллектуальный, эмоциональный, или сентиментальный, ощущающий, или сензитивный, и интуитивный. Каждый из этих типов, кроме того, может быть интровертированным или экстравертированным, смотря по его отношению к объекту в том смысле, как было описано выше.

Индивидуация

Понятие "индивидуация" играет в нашей психологии немаловажную роль. Индивидуация есть процесс образования и обособления единичных существ, строго говоря, она есть развитие психологического индивидуума как существа, отличного от общности, от коллективной психологии. Поэтому индивидуация есть процесс дифференциации, имеющий целью развитие индивидуальной личности. Индивидуация является естественно необходимой, поскольку задержка индивидуации посредством преимущественной или исключительной жизни по коллективным нормам означает нанесение ущерба индивидуальной жизнедеятельности. Индивидуальность уже дана физически и физиологически, и соответственно этому она выражается и психологически. Поэтому существенно задерживать развитие индивидуальности - значит искусственно калечить ее.

Индивидуация ни при каких обстоятельствах не может быть единственной целью психологического воспитания. Прежде чем делать индивидуацию целью, надо достигнуть другой цели воспитания, а именно приспособления к минимуму коллективных норм, необходимому для существования: растение, предназначенное для наиболее полного развития своих особенностей, должно прежде всего иметь возможность расти в той почве в которую его посадили. Индивидуация есть процесс выделения и дифференцирования из общего, процесс выявления особенного, но не искусственно создаваемой особенности, а особенности, заложенной уже a priori в наклонностях существа.