По ступеням развития личности

Брать с него пример... Но как? Автор - никуда от этого не деться, - до того как стал академиком, был некогда школьником, а следовательно, объектом воспитания. И раньше любых других средств воспитания познакомился с одним, считавшимся универсальным, - "воспитанием на примере...". Меня учили "брать пример" с Ф. Э. Дзержинского, Павлика Морозова, Клима Ворошилова. Мне ставили в пример шахтера Алексея Стаханова, пограничника Никиту Карацупу с его замечательной собакой Ингусом, наркома Николая Ежова с его "ежовыми рукавицами", в которых корчились "враги народа", троцкисты и бухаринцы. Следующие поколения школьников "брали пример" с Зои Космодемьянской, Олега Кошевого, Ульяны Громовой и других молодогвардейцев. По-моему, и сейчас "берут пример" и "воспитываются на примере". Причем пример предлагали брать с людей вполне достойных, иногда даже великих, если, конечно, не иметь в виду палача Ежова, Ворошилова, запачкавшего себя участием в репрессиях 30-40-х гг., и несчастную жертву пропаганды всеобщего доносительства Павлика Морозова.

Но каким образом мои ровесники, комсомольцы 30-х гг., могли выполнить пожелание В. В. Маяковского "делать жизнь... с товарища Дзержинского"? Участвовать в революции? Но она уже свершилась. Пойти работать в органы НКВД? Но чекисты Дзержинского и "чекисты" Ежова и Берии оказались на разных полюсах права и нравственности. Шли в "органы" некоторые мои товарищи. Не могу не сказать об одном из них - моем соученике Игоре Н. Человек он был по своим исходным данным неплохой, хотя и ленивый, но добрый. Вообще-то есть основания считать, что он меня спас от допросов, ареста и последующих бедствий. Как я узнал впоследствии, он увидел на столе у коллеги, такого же следователя МГБ, мои фотографии, изъятые при обыске у моей подруги детства и нашей с ним соученицы, и попросил меня не трогать. Верю, спас! Наша соученица ни за что ни про что получила 20 лет лагерей, гроза прошла мимо меня. Но что сотворила жизнь с человеком, который начал с того, что делал ее с Дзержинского", а кончил фабрикацией заведомо фальсифицированных следственных дел на ни в чем не повинных людей! После 1953 г. он был изгнан из "органов". Так можно ли вот так просто "следовать примеру" в совершенно иных исторических обстоятельствах, в иной по своему характеру деятельности, не имея возможности хоть в малой степени воспроизвести проблемы и душевные качества того, кто служит примером?

Для того чтобы взять пример с Зои Космодемьянской или Олега Кошевого, надо по меньшей мере воссоздать фронтовую обстановку, смертельную угрозу жизни, выбор между изменой Родине и неминуемой гибелью. Между тем "брать с них пример" предлагали человеку, у которого в повседневной жизни были совсем другие проблемы. Исправление двух двоек по математике, мужество, проявленное в драке с одноклассником, отказ от мороженого во имя накопления денег на фотоаппарат и даже добровольное принятие каких-либо шефских обязанностей - конечно, подвиги, но иного рода, и они никак не могут быть продиктованы следованием примеру Зои и Олега. Вот и получается - "пример" отдельно, а жизнь отдельно.

Привычка, едва ль не традиция, отыскивать всюду примеры для подражания привела однажды к откровенно анекдотическому результату. Один мой знакомый, научный работник в области педагогики, опубликовал в периферийной газете статью "Жизнь, достойная подражания". Статья посвящена была... слепоглухой Ольге Скороходовой. Трудно понять, каким образом широкий читатель мог следовать примеру Скороходовой, не считая для себя возможным ради этого предварительно лишиться зрения и слуха. Жизнь Ольги Ивановны Скороходовой, которая писала стихи, стала доктором наук, с раннего детства ничего не слыша и не видя, конечно, подвиг, но конкретным примером она может быть только для слепоглухих. Здесь не требуется пояснений.

Пример учит - это бесспорно так. Но только конкретный пример в конкретных обстоятельствах. Если молодому солдату-пограничнику рассказывают о подвигах Карацупы, это обучение примером, потому что новобранцу предстоит действовать в чем-то сходных ситуациях, используя приемы, которые себя уже оправдали, беря уроки мужества и находчивости при задержании нарушителя границы. Биография выдающегося человека, его дела и мысли существенны для формирования личности, но не сами по себе, а как материал для ответа на вопросы, которые мы сами себе ставим: каким надо быть, чтобы уважать себя, как надо поступать в трудных обстоятельствах, как преодолевать трудности, вообще, как проявить себя подлинно личностью? Вот, когда эти вопросы возникают, тогда и к месту оказывается воспитание "на примерах". Притом не лобовое - рассказали, как Володя Ульянов повел себя, когда узнал о казни брата Александра, и этот рассказ уже трактуют как воспитание "на материалах жизни В. И. Ленина". Нет, фактором развития личности подобные истории - при всей их необходимости - становятся только тогда, когда они воспринимаются в качестве ответа на мучающий человека вопрос: как самому поступить, как жить, как решать свои собственные проблемы? Конкретный пример может иметь, а может не иметь своего продолжения в душе человека, который с ним познакомился, и не производить того эффекта, который известный советский психолог Л. С. Выготский назвал эффектом последействия.

Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Л. С. Выготский приводил ряд примеров из художественной литературы. Так, он вспомнил рассказ А. П. Чехова "Дома", где повествуется о неудачной попытке отца путем сухих нравоучений объяснить семилетнему мальчику предосудительность курения. И только рассказав наивную сказочку о старом короле и его маленьком сыне, который от курения заболел и умер, он достигает эффекта, для него самого неожиданного, - сын упавшим голосом говорит, что курить больше не будет. Сказка, рассказанная отцом, обеспечила "моральное последействие искусства". "Самое действие сказки возбудило и прояснило в психике ребенка такие новые силы, дало ему возможность почувствовать и боязнь, и заинтересованность отца в его здоровье с такой новой силой, что моральное последействие ее, подталкиваемое предварительной настойчивостью отца, неожиданно сказалось в том эффекте, которого тщетно добивался отец раньше".

Если эффекта эмоционального последействия нет, ни один пример сам по себе к каким-либо изменениям личности не приведет.

Так что же делать? Вопрос о том, какой путь выбрать для того, чтобы не просто ощутить себя личностью, а на самом деле ею быть, остается для каждого его личной проблемой и решать его надо каждому своим путем. Я позволю себе сказать о том, как я это вижу для себя самого, а читатель - с учетом разницы в возрасте и обстоятельств жизни - вправе подумать о своих проблемах и своих путях их решения, своих представлениях о том, что это такое: быть личностью.

Посмотреть в глаза и не подать руки. Лет пятнадцать назад, когда я работал в педагогическом институте, одна преподавательница сказала: "Я человек порядочный, я с любым сработаюсь!" Меня уже тогда заинтересовала подобная трактовка порядочности. Потом я часто вспоминал этот разговор и задавал себе нелегкий вопрос: "Так что же это такое - порядочность?" И второй вопрос: "А сам-то ты человек порядочный?"

Вот, например, ко мне подошел коллега и спросил, что я думаю о его новой книге. Не скажу, чтобы книга мне понравилась. Уверен, такое же мнение было у многих специалистов. Однако я пробормотал что-то вроде: "Да, да, очень интересно" - и поспешил перейти к другим темам. А ведь надо было посмотреть ему прямо в глаза и сказать: "И книжка серая, и сам ты неведомо как стал доктором наук. Так-то вот, уважаемый!" Нет, не сказал... Не зря ведь в психологических анкетах среди множества вопросов обычно запрятан один: "Всегда ли вы говорите правду?" Если человек говорит "да", анкету считают негодной. Ясно, что отвечающий покривил душой. В самом деле, веселая началась бы жизнь, если бы мы всем и каждому говорили правду. Только правду, и ничего, кроме нее! "Я сегодня ужасно выгляжу, Игорь Петрович!" - "Да, Майя Семеновна, и мешки у вас под глазами, и кончик носа покраснел, и погрузнели вы в последнее время; старость, дорогая моя, не радость". Не буду комментировать, как сложатся после такого диалога отношения этих людей...

Видимо, порядочность и правдивость как-то сопряжены, связаны, но не так уж напрямую: режь всем и каждому правду-матку, и тебе воздастся! Мы на каждом шагу предъявляем друг другу определенные ожидания. Так вот, неумение принимать во внимание эти ожидания и приводит к бестактности - об этом мы еще поговорим особо. Неужели же права была моя знакомая, которая принимала порядочность за умение сработаться и ужиться со всеми?

В повести А. П. Чехова "Скучная история" старый профессор так сформулировал свои представления о порядочности ученого: "Я трудолюбив и вынослив, как верблюд, а это важно, и талантлив, а это еще важнее. К тому же, к слову сказать, я воспитанный, скромный и честный малый. Никогда я не совал своего носа в литературу и в политику, не искал популярности в полемике с невеждами, не читал речей ни на обедах, ни на могилах своих товарищей... Вообще, на моем ученом имени нет ни одного пятна и пожаловаться ему не на что".

Не знаю, как отнестись сейчас к завету не полемизировать с невеждами. Так много ныне высокотиражных научно-популярных изданий, написанных людьми, которые не столько популяризируют науку, сколько наукой популяризируют себя, свое имя. Я часто читаю: "психологи считают... психологи утверждают... по мнению психологов..." Далее следуют такие несообразности, от которых у меня начинается что-то вроде зубной боли. Но в целом "его превосходительство заслуженный профессор Николай Степанович" приводит четкую программу элементарно порядочного поведения ученого, конечно, применительно к своему времени.

Правда, в последние годы сложилась необходимость в существенных к ней дополнениях. Например, над заглавием научной статьи или книги не ставь свою фамилию рядом с фамилией твоего сотрудника, написавшего эту статью, а то и вместо него, что иногда случается. Чаще вспоминай строчки Б. Пастернака: "...позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех". Вступив на торный путь литературных реминисценций, вспомним Д. Гранина, который писал о временах, когда академики шли в директора, и сетовал на обстоятельства, когда директора пошли в академики. Ну а если уж так случилось, то памятуй, что порядочный ученый должен рассчитывать на власть своего авторитета, а не на авторитет своей власти. Будь скромен, но не чересчур, во всяком случае не уподобляйся тому доценту, который, как мне рассказывали, написав дрянную да еще наполовину у кого-то списанную книжку, выдрал из каталогов всех центральных библиотек соответствующие ей карточки, навсегда похоронив "дитя греха" среди миллионов томов.

Впрочем, подобные советы много не дадут, если не осознать, не осмыслить психологическую сущность феномена непорядочности и питающие его социальные корни.

Мне кажется, непорядочность проявляется не в том случае, если человек совершает правонарушение, - это уже имеет квалификацию юридическую - и не когда он совершает проступок, за который его могут осудить на общем собрании коллектива. Непорядочность проявляется в каких-то других случаях, с трудом поддающихся определению. Их скорее можно описать, чем объяснить. Окружающие испытывают неловкость, когда сталкиваются с душевной нечистоплотностью, но обычно не решаются высказать в глаза такому человеку то, что они о нем думают. Быть может, потому, что подсознательно чувствуют: их и его представления о том, как можно и как нельзя себя вести, представления о дозволенности и недозволенности лежат в разных нравственных плоскостях. Непорядочному человеку очень сложно предъявить прямое обвинение уже хотя бы потому, что он, как правило, за рамки официально дозволенного не выходит. Ну а совесть его растягивается, как безразмерные носки.

Вспоминается такая история. Скончался профессор Г., с сыном которого я дружил со школы. Один мой знакомый, назовем его Боровин, позвонил мне и попросил: "Я в свое время видел у Г. книгу Пиаже (известный швейцарский психолог) на французском языке. Думаю, что она не нужна его сыну, - у него другая специальность. Может быть, вы попросите, чтобы он отдал ее мне?" Я, конечно, пообещал, позвонил приятелю и попросил отложить для меня эту книгу. Тот сказал, что, как только разберет отцовскую библиотеку, с удовольствием отдаст ее мне. Прошло месяца полтора, звонит этот мой друг: "Ты прости меня, я не могу выполнить твоей просьбы. Приходил Боровин, оказывается, это его книга. Он дал ее почитать отцу незадолго до кончины. Пришлось отдать..."

Какими мерками мерить такие поступки? На товарищеский суд не потащишь... Не хватило у меня тогда мужества пусть не публично, но хотя бы с глазу на глаз сказать Боровину, что я думаю об этом мелком нравственном мародерстве. Почему не хватило? Стыдно было за него; его позор был для меня невыносим.

Когда обдумываешь подобные ситуации, то приходишь к парадоксальному выводу - основную питательную среду для непорядочного человека составляют в общем-то... люди порядочные. Именно они заботливо оберегают его от неприятных эмоций, им за него совестно, но они ему этого не показывают, чтобы не задеть, не огорчить, да и свой душевный комфорт не нарушить. Можно сказать, холят его и нежат и тем подвигают на новые деяния, не менее "ароматные"...

Мы уже упомянули анонимные доносы. Не лучший ли способ прекратить этот мутный поток - взять и самому написать анонимку на подлеца? Ведь часто, хотя и нелегко юридически доказать, пострадавшие догадываются, кто автор, почему, в силу каких мотивов он написал и чего этими подметными письмами хотел добиться. Взять бы и написать самому - пусть отмывается... Но вот ведь какое дело - не можешь это сделать.

И это понятно. Здесь тоже проходит граница между порядочным человеком, не способным на низость даже по отношению к заведомо гадкому типу, и подлецом, которому сделать грязное дело, что чаю напиться. И он-то прекрасно знает об этом своем подавляющем превосходстве, а потому и не ждет ответных действий, хотя в условиях, когда анонимные письма рассматривали, уязвимость сторон, казалось бы, должна была быть равной.

Не сомневаюсь, что позорная мягкотелость людей, в чьей порядочности никто не сомневался, поощряет людей непорядочных. Человек, совершивший подлость, большую или маленькую, протягивает тебе руку. Ты знаешь о подлости, но тем не менее пожимаешь эту запачканную длань. Он спрашивает тебя о здоровье, и ты, вместо того чтобы процедить сквозь зубы: "Нормально", рассказываешь про свои недуги, жалуешься на плохой сон... Он распахивает перед тобой дверцу своих "Жигулей", и ты, вместо того чтобы сказать: "Нам не по пути", усаживаешься и катишь с комфортом... Он говорит: "Ей-богу, не ведал я обо всех этих безобразиях", и ты мямлишь что-то сочувственное, прекрасно зная, что он тебе нагло врет. Язык, что ли, не поворачивается сказать ему о своем к нему презрении? А его это вполне устраивает.

Во все времена существовал свод правил, которыми очерчивались пределы дозволенного и недозволенного в сфере морали. Библейские заповеди... Не знаю, может быть, специалисты по атеизму со мною не согласятся, но мне кажется, что многие из этих заповедей всегда имели общечеловеческое звучание. Другое дело, что их применение неизбежно принимало сословный характер ("не убий", но раба за скромную плату - пожалуйста; "не пожелай жены ближнего", но реализуй "право первой ночи"; "не пожелай осла ближнего своего", но за недоимки сведи у него со двора корову...). К этим общеизвестным правилам примыкают правила неписаные, так сказать, второй эшелон моральных принципов порядочного человека: лежачего не бьют, чужие разговоры не подслушивают и чужих писем не читают, слово держат, долги отдают, в карты не плутуют, на "живое место" не нанимаются... Если нарушение многих заповедей, например "не укради", "не убий", подкреплялось действием уголовного кодекса, то игнорирование правил неписаных (за исключением, пожалуй, шулерства - за него били подсвечниками) предполагало и предполагает единственную форму санкций - презрение людей. Можно ли позволить себе задушевно беседовать с морально нечистоплотным человеком, выдав ему таким образом индульгенцию, которую потом будет оплачивать общество? Фальшивое сочувствие "добреньких" знакомых легко перечеркивает неприглядность его поступков, утверждает в жизненной позиции "все мы люди, все человеки".

В последние годы мы не ограничиваем себя в показе того, что мешает нам двигаться вперед. Мы читаем о трагедии Чернобыля и ее причинах и последствиях, об эшелонах, где вместо хлопка транспортировался знойный узбекский воздух, о подпольных миллионерах из елисеевского гастронома, о "блюстителях закона", умудрившихся из честного гражданина сделать злодея. Так следует ли на фоне столь серьезных наших проблем затрагивать такое в общем-то эфемерное душевное качество, как непорядочность? Не слишком ли это мелко?

Нет! Это вопрос очищения нравственной атмосферы общества. Убежден: большие преступления и пороки начинаются с мелких гадостей, которые делаются с опаской, с оглядкой на окружающих. Заметят ли, осудят ли, посмеют ли сказать в лицо, что об этом думают? И лишь поняв, что с ним, несмотря ни на что, готовы "сработаться", что ему мило улыбаются, что, за руку не пойманный, он вполне приемлем, а случись ему попасться, все равно не выпадет он из круга "славных людей", этот беспардонный субъект развертывается вовсю... Не будем забывать - сегодняшний преступник вчера был просто непорядочным человеком. И не станем утешать себя мыслью, что не каждый непорядочный человек обязательно станет преступником.

Располагаем ли мы действенными санкциями против этих людей? Я убедился, что располагаем: посмотреть ему прямо в глаза и не подать руки. Думаю, не такой уж это плохой способ, хотя и не имеет он юридической силы...

Да! Самовоспитание личности начинается с четкого понимания того, что такое порядочность. Я себе представляю это образно так. У каждого человека есть что-то вроде планки допустимого, у одних она закреплена выше, у других ниже. Верхнюю часть совокупности его поступков составляет то, что он делает, в общем-то понимая, что содеянное его не украшает (покривил душой, воспользовался "знакомствами", кого-то обидел, где-то "схалтурил" и т. п.). Человек понимает: хорошо бы такого не было, но считает, что без этого, увы, жизнь не проживешь. Одобрено это ни в коем случае быть не может, но лицемерием, достойным мифа о беспорочном "советском человеке эпохи развитого социализма", было бы отрицание этого факта. Нижняя часть шкалы поступков - прямая подлость, злостная ложь, наушничество, издевательства над окружающими, мелкое мошенничество, двурушничество в деловых и личных отношениях и другие весьма дурно пахнущие, хотя и не предусмотренные уголовным кодексом, деяния. Весь вопрос в том, как высоко установлена планка допустимого. Если установлена человеком высоко, то он считает приемлемым для себя только незначительные нравственные прегрешения, которые оказываются в результате "выше планки". На подлость он не пойдет, хотя "правду-матку" каждому в лицо резать не станет. Низко расположена "планка" - некто готов позволить себе многие и многие гадости, считая, что они его совести не тревожат и если их не очень афишировать, то они сойдут ему с рук. Высота порога индивидуально специфична и обнаруживается в тот момент, когда человеку предстоит осуществить значимый для него нравственный выбор.

Каждому стоит задать себе вопрос: как высоко ты держишь планку допустимого в области порядочности, не ползет ли планка вниз? Не оказалось ли выше планки, т. е. в пределах "допустимого", гнусное сплетничество, к примеру? Не очень ли различается высота планки во взаимоотношениях с разными людьми? Не сужаем ли мы проблему личности до решения главным образом бытовых проблем? Ну, что же, выйдем в широкое пространство социальных отношений и посмотрим, как можно там быть личностью.

Решить для себя. Былое красноречивое безмолвствование, отнюдь не свидетельствовавшее о всеобщем благоденствии, в настоящее время сменилось широкой волной гласности, она превратила чтение периодики едва ли не в центральное событие дня, смывая с поверхности нашей жизни опасливый шепоток и анекдоты, различия между телефонными и "нетелефонными" разговорами. И разговоры все теперь телефонные, и вопросы поднимаются в печати острейшие. Приметы времени!

Уже понятно, что процесс перестройки идет не гладко. Его идеологические, политические и экономические составляющие входят в нашу общественную жизнь неравномерно. При его оценке разные слои нашего общества далеко не всегда ориентируются на одни и те же критерии.

Для одних свидетельством перестройки служит смелая и конструктивная мирная политика партии и правительства, честный разговор о наших недостатках, консерватизме, воз-вращение несправедливо забытых имен, расширение личной инициативы в торговле и в бытовом обслуживании, реорганизация в экономической и социальной сфере, наконец, понимание, что за Словом (нелицеприятным) ныне, пожалуй, и не последует Дело (персональное). Не те времена!

Другие видят прежде всего, что дефицит все еще не на при-лавке, а под ним, что вот этого чванливого бюрократа все еще не погнали с работы, а лишь пересадили в кресло пониже и пожестче, что соседка как тащила с мясокомбината вырезку, так и тащит, но только не в сумке, как прежде, а прикрутив ее к ноге повыше колена.

Кто прозорливее, покажет история - она-то будет судить о нашем общегосударственном коллективном подряде по конечному результату. Уже мало кто сомневается в том, что этот конечный результат к нам с неба не свалится, а на него надо работать и что, не получив его, мы рискуем, что называется, "пойти по миру". Вот когда во весь рост встанет значение того, что в официальных документах именуется человеческим фактором и что я бы обозначил как "роль личности в истории", имея в виду не только лишь великих людей, но и всех сознательных творцов истории. Другими словами, роль нашей собственной личности и личности человека рядом с нами.

Может возникнуть вопрос: а раньше-то разве человеческий фактор значения не имел? От усилий людей, их разума и способности всегда зависело государственное благополучие. Ведь было же сказано в свое время: "Кадры решают всё!" Так оно и было. Человеческий фактор действовал, и кадры решали всё, что от них зависело. Лозунг был архиправильным, но что последовало за ним? За ним последовала сознательная селекция этих кадров, когда по признакам, которые могли бы быть основанием для продвижения человека наверх, его отправляли в места не столь отдаленные...

Но не все же туда попали, и что же произошло с тем самым человеческим фактором в дальнейшем? Возвеличение одного человека как вершителя судеб привело к признанию других "винтиками государственной машины"... Казалось бы, что здесь плохого: всякая машина нуждается в хорошо работающих деталях, в их точной подгонке и хорошей смазке, лишь бы они отвечали ГОСТу (утверждалось, что незаменимых нет). Что меняется в бесперебойном функционировании общественных механизмов, если деталью оказывается этот, а не другой человек? В годы застоя эта и другие родственные ей экономические теории выявили свою непригодность - машина стала буксовать.

Сущность нынешнего обращения к человеческому фактору в том, что заинтересованный в результате своего труда человек мыслится не как Исполнитель, а как Деятель, осознающий свою роль в истории общества и стремящийся включить других в этот процесс, который не приведет к результату, если они не будут в него включены. Именно эта позиция будет теперь укреплена и поддержана в государственном масштабе.

Вместе с тем личностное в каждом из нас при величайшем многообразии наших индивидуальностей слишком долго было приглушено. Это часто вело к подмене активности стремлением реагировать лишь на чьи-то приказы и распоряжения. Инициатива становилась фактором повышенного риска. Штампы мышления и языка ограждали от обвинений в отсебятине и инакомыслии, а отсиживание в хате, которая "с краю", оказывалось предпочтительнее выхода на передовые позиции изобретательства, науки и искусства. Так воспитывались люди, панически боявшиеся всего нового - в работе, в мыслях, в идеях. XXVII съезд КПСС отключил тормоза, два десятилетия сдерживавшие начатый на рубеже 50-х и 60-х гг. благотворный процесс возвращения человеку активности и достоинства Деятеля и Творца собственной истории.

Лет пятнадцать назад я выступал на совещании по социальной психологии и говорил о последствиях перерыва в ее развитии, который длился почти четверть века. В этот период у нас не проводились исследования по социальной психологии, не было конференций и симпозиумов, не готовились специалисты этого профиля. Причем все это происходило в период бурного развития на Западе этой важнейшей отрасли психологии. Достаточно сказать, что в США 150 тыс. психологов, а в нашей стране всего 5 тыс. Сидевший в президиуме мой коллега бросил хмуро реплику: "Не было такого перерыва, и такого периода не было!" Всем было ясно - он усмотрел в моем тезисе намек на "период культа личности", который тогда либо замалчивался, либо вовсе отрицался. Помнится, я ответил: " Не знаю, был или не был этот перерыв, но, слава богу, он кончился". В зале засмеялись.

"Культ личности Сталина"... Какой исторический и политический смысл вкладываем мы в это понятие?

Поставим вопрос так: был ли культ именно личности Сталина? Что знало мое поколение (а мне уже за шестьдесят) о его личности, хотя он жил и работал всего в километре от того дома в переулке близ Остоженки, где проживали мои родные, друзья, знакомые и где я провел детство, юность, многие годы? Это сейчас перед нами раскрываются личность этого человека, ее реальные черты и деяния, отраженные в документах, ставшие общедоступными, в художественных произведениях, не противоречащих исторически достоверным фактам. Но что мы знали тогда?!

Я иногда думаю: культ Сталина принес стране неисчислимые трагические бедствия, тормозил поступательное движение социализма, но... Если бы сложился культ его подлинной личности - вот что было бы такой трагедией, с которой во-истину ничто не могло бы сравниться. Известна ленинская характеристика его личности. Его грубость, о которой писал В. И. Ленин, по происшествии времени обернулась беспощадной жестокостью к людям, нелояльность - презрением к законам, нетерпимость - игнорированием чужого мнения, что приводило к тяжелейшим ошибкам, невнимательность - глухотой к страданиям недавних товарищей по революционной борьбе. Если бы предметом поклонения стали именно такие качества его личности, во что бы это нас всех превратило?!

Мы знаем, были в истории человечества - да и сейчас еще не исчезли - фигуры, чья личность являлась для их соотечественников и современников живым воплощением звериного шовинизма, религиозного фанатизма, враждебности к общечеловеческой культуре. В этих случаях сам общественный строй культивирует именно такие, а не иные черты личности "вождя нации".

Было ли что-либо подобное у нас в 30-40-е г.? Не было! Это вступило бы в открытое и непримиримое противоречие с нашим мировоззрением, идеалами. Революционные идеалы в глазах советских людей в те годы не меркли, кто бы ни пытался приписать себе лично следование им.

Мы уже упоминали новеллу Гофмана о крошке Цахесе, которому приписывалось все хорошее, сделанное другими, а чужим - все гадости, которые делал он, за что тех примерно наказывали. Эта сказка имела социально-психологическое основание. Реальную личность Сталина заслонил его гигантский, обрамленный красными знаменами автопортрет, дописанный и раскрашенный многими мастерами "иконописи". Фактически мы имели дело не с его личностью, а с подавляющим своим величием, мудростью и гуманностью изображением.

Парадокс! Самая примечательная для истории этих десятилетий личность оказалась деперсонализирована и для всех нас заменена "образом Сталина", к которому мы относились с благоговением. С ним мы связывали все наши успехи, а неудачи относили на счет его врагов. Современным молодым людям, читающим о преступлениях этого периода, зачастую непонятна причина и сущность тогдашней преданности и поклонения. Иной раз они готовы объяснить все нашей неискренностью, непоследовательностью или же страхом, который мы в те годы действительно нередко испытывали. Когда я подобное слышу, я вспоминаю платформу станции Ильинская на Казанской железной дороге, где нас застало известие о смерти Сталина, распухшее от слез лицо жены и себя, растерянного, не знающего, чем ее утешить и успокоить...

Итак, в итоге наших нелегких лет мы в общем-то научились различать реальную личность и ее "имидж" (этим словом в социальной психологии обозначается создаваемый средствами массовой коммуникации привлекательный или отталкивающий образ человека). Но существует другой вопрос: можем ли мы увидеть человека за должностью, черты его живой личности, которая не ограничена сколь угодно высокой, официальной ролью? Важно видеть его не только на трибуне и не только в окружении официальных лиц, по необходимости подчиняющегося протоколу, а в живом общении с людьми, открытым для взаимопонимания. Конечно, о человеке судят по его делам, но все-таки хочется открыть его самому для себя, без официальной подсказки и не по его автобиографии, составленной специалистами.

У меня вообще складывается впечатление, что, чем выше человек по своей государственной должности, тем меньше у нас шансов узнать его как индивидуальность во всем богатстве ее проявлений. Почему не рассказывать о рабочем дне этих людей и немногих часах отдыха, об их семье, перед которой они зачастую чувствуют себя виноватыми - не хватает на дела домашние времени, об их интересах, огорчениях? Увы, это неудобно, как-то не принято. Почему? Скрывать сегодня нечего, дела этих людей в условиях гласности на виду. Между тем о том, что за делами стоит живой человек, которому ничто человеческое не чуждо, писать и знать почему-то не принято! Реакция на набившие в прошлом оскомину славословия? Но кто к ним сейчас призывает? Скромность? Более чем вероятно. Но что же может задеть скромность, если люди хотят больше знать об интересном человеке?

Может быть, этого и в самом деле не следовало бы касаться - все-таки непривычно. Еще велика власть стереотипов мышления: "об этом писать не принято", "это не тема для печати", "это могут неправильно понять", "следовало бы подождать, пока будет высказано официальное мнение", и, наконец, такой вопрос: "С какой стороны света надуло подобные идеи?"

На самом деле никто не запрещает. Закрепощает себя сам человек в память прежних запретов и с опаской по поводу каких-то там запретов в будущем.

Быть или не быть личностью? Для Гамлета, принца датского, "быть или не быть?" - это проблема смерти или продолжения существования, когда оно утрачивает ценность, когда "распалась связь времен". Для героя Достоевского, Родиона Раскольникова это вопрос "посметь или не посметь?" - в горячечном умозрении созревшая идея индивидуалистического самоутверждения своей сверхценности, оправдывающей даже преступление. А для нас? Понятно, что каждый человек - это личность, и какие здесь могут быть проблемы? Между тем они имеются, и от них не уйти, их предельно обостряет время революционного переустройства нашего общества.

Очень долго психология, считавшая, что она изучает личность, сводила в каталог индивидуальные особенности человека - такие-то черты характера у данного Индивида в наличии, а таких-то недостает. Откуда их взять - было не очень понятно. Между тем эти сведения немногое прибавляют. Ведь понять личность, как мы уже знаем, - это, прежде всего, выяснить, какие изменения человек вызывает в сознании других людей, каков его реальный вклад в конечный результат их деятельности.

Я убежден, нашему обществу, где целью экономического и социального развития является благо советских людей, культ личности необходим, но не культ "великого вождя народов", а именно культ личности человека. Речь идет в этом случае не о возведении на пьедестал фигуры "простого советского человека". Вовсе он не прост и не однозначен. Хотя в песне и поется, "высокие горы сдвигает советский простой человек", но усредненный, он, лишаясь индивидуальности, превращается всего лишь в помпезную модель винтика общественного механизма, и не более. Предметом восхищения должна стать смелая, открытая творчеству и социально активная, живо откликающаяся на все новое, принципиальная, способная сострадать, мыслящая личность, которая может и должна быть сформирована в каждом человеке.

Понимаю, разумеется, что нам еще далеко до того, чтобы личность человека стала предметом культа. До этого надо еще научиться ее просто уважать, не унижать ее достоинство, ее право на неповторимую индивидуальность, на чуткость и внимание. Хотя призыв "давайте говорить друг другу комплименты" очень хорош, останавливает невольная мысль: а можем ли мы на них надеяться, даже если заслуживаем? Пока что и классическая рекомендация "быть взаимно вежливыми", общаясь через прилавок, относится к разряду благих прекрасных пожеланий. Но что там магазины - эта заповедная область современной юмористики! Мне часто приходилось бывать за рубежом, и, признаюсь, я терпеть не мог заходить в наши консульства. Впору было там повесить плакат: "Уважаемые товарищи дипломаты! Будьте вежливыми с командированными и просто приезжими из нашей родной страны! Вы здесь для того, чтобы они вас беспокоили, а не для того, чтобы блистать на светских приемах!"

Однажды, взяв в руки один из номеров весьма уважаемой газеты, я буквально оторопел, Крохотная заметка, заголовок крупным шрифтом: "ОСТОРОЖНО, ПСЕВДОНАУКА!" О чем это? Мелькнула смятенно мысль: неужели опять начинается что-то вроде истории с генетикой, педологией, кибернетикой? Вчитываюсь - оказывается, одному кандидату наук не понравилась работа другого кандидата наук, и он, не утруждая себя какими-либо научными аргументами, благословил его таким образом в газете.

И все-таки времена меняются, хочется надеяться, что свежий ветер переустройства нашей жизни выветрит в конце концов безразличие человека к человеку, неумение и нежелание видеть в нем живую душу, беречь его честь и достоинство. Может быть, мы научимся, наконец, относиться к себе, как к другому, и к другому, как к себе.

Учиться этому надо, конечно, с детства. В философии и психологии уже не раз формулировался вопрос: с чего начинается личность и когда? В самом деле, когда и как совершается этот загадочный акт зарождения в маленьком человеке личности? Может быть, когда он в первый раз сознательно сказал правду, которая, как он знал, могла обернуться для него наказанием и другими неприятностями? Или когда притих и прижался к матери, впервые почувствовав не свою, а ее боль и огорчение? Или же, когда испугался, что испугается, и, превозмогая страх, вступился за слабого, которого обижал сильный? Или когда мы увидели в нем личность, признали за ней право на наше уважение и внимание, на реальное участие в нашей жизни, на сотрудничество, и он понял это, осознав не только свои, еще детские права, но и свои, уже взрослые, обязанности. Этот акт творения личности в своих временных границах неуловим, как момент перехода ночи в утро. Личностью не рождаются - личностью становятся, и для всего нашего общества жизненно важно, чтобы этот процесс становления личности не искривлялся и не тормозился никем и ничем. Как известно, свободное развитие каждого - условие свободного развития всех.

Свободная личность советского человека должна культивироваться в нашем обществе, получить статус наибольшего благоприятствования в нашей повседневности. Вместе с тем все это не может не противостоять серости, консерватизму, шаблонности мышления, страху перед новым, зашоренности шовинистическими и националистическими предубеждениями, мещанскому отношению к жизни, бюрократическому формализму.

Быть личностью сегодня - это, повторим, стать активным участником социального переустройства, и схватка за победу в нем развертывается прежде всего во внутреннем пространстве нашей личности. М. С. Горбачев сказал: "Не думайте, что силы инерции находятся где-то на стороне. Они в нас с вами сидят". Превозмочь эти силы - задача более трудная, чем преодоление объективных препятствий, даже таких, как последствия стихийных бедствий, техническая отсталость и т. д. Надо по капле выдавливать из себя консерватизм мышления, страх перед переменами, привычное расхождение слова и дела, боязнь ответственности и многое другое - все то, что застоялось на дне души каждого за те годы, когда энергичная поступь общественного развития все чаще сменялась бодрым шагом на месте.

Становление личности. Как происходит становление личности, как она развивается, как из "неличности" или "еще неличности" рождается личность. Младенец, это очевидно, личностью быть не может. Взрослый, бесспорно, личность. Какая личность - другой вопрос. Как и где произошел этот переход, трансформация, скачок к новому качеству? Сразу? Одномоментно? Вряд ли. Об этом мы уже говорили, пытаясь увидеть те события (к примеру, маленькие победы над собой, над своим страхом, над своим эгоизмом), которые могли стать импульсами для рождения личности. Скорее всего, этот процесс имеет постепенный характер, шаг за шагом мы продвигаемся вперед к тому, чтобы стать личностью. Но тогда - еще один вопрос: а есть ли в этом движении какая-либо закономерность или все это носит чисто случайный характер? Вот где приходится выйти на исходные рубежи давней дискуссии о том, как развивается человек, становясь личностью. По поводу этой проблемы было сломано немало копий, да и спор по сей день не окончен, но, не углубляясь в него, попытаемся обсудить одну из обоснованных гипотез.

Как мы уже знаем, человеку присуща потребность быть личностью, т. е. оказаться и оставаться в максимальной степени представленным в жизнедеятельности других людей, и способность быть личностью - наличие индивидуальных особенностей, позволяющих удовлетворять эту потребность. Удовлетворение этой потребности при наличии соответствующих способностей выступает как персонализация индивида. Напомнить все это необходимо, так как принцип персонализации лежит в основе наших дальнейших рассуждений.

Что же, с точки зрения этого принципа, является источником развития и утверждения личности? Противоречие между потребностью человека в персонализации и заинтересованностью значимого для него окружения принимать лишь те проявления его индивидуальности, которые соответствуют его интересам. Идет ли речь о переходе малыша из детского сада в школу, подростка в новую компанию, абитуриента - в трудовой коллектив, призывника - в армейское подразделение, служащего - в новое учреждение, невестки - в семью мужа и т. д., или же говорится о развитии личности от младенчества до гражданской зрелости, мы не можем себе мыслить этот процесс иначе как вхождение его в жизнь общности, которая приемлет его или не приемлет, задачам которой он отвечает или не отвечает, к которой он должен приспосабливаться или ее приспосабливать к своим нуждам и целям. Этот процесс подчинен психологическим закономерностям, которые воспроизводятся относительно независимо от особенностей той группы, в которой он протекает, - ив начальных классах школы, и в новой компании, и в производственной бригаде, и в воинском подразделении, и в спортивной команде. Они вновь и вновь будут повторяться, но каждый раз наполняясь новым содержанием. Мы назовем их фазами развития личности. Этих фаз три.

Итак, первая фаза становления личности. Человек не может осуществить свою потребность в персонализации раньше, чем освоит действующие в группе нормы (нравственные, учебные, производственные и др.) и не овладеет теми приемами и средствами деятельности, которыми владеют другие ее члены. Поторопится что-то в ней изменить - ему скажут: со своим уставом в чужой монастырь не лезь. Он должен быть уподоблен окружающим, пока его задача - "быть как все". Это достигается (одними более, другими менее успешно), но в конечном счете при переживании некоторой утраты своих индивидуальных отличий. Ему может показаться, что он полностью растворен в "общей массе". Происходит нечто вроде временной потери личности. Но это его субъективные представления - потому что фактически человек зачастую продолжает себя в других людях своими деяниями, имеющими значения именно для других людей, а не только для него самого. Объективно он уже на этом этапе может при известных обстоятельствах выступить для других как личность.

Вторая фаза порождается обостряющимся противоречием между необходимостью "быть как все" и стремлением человека к максимальной персонализации. Что же, приходится искать средства и способы для осуществления этой цели, для обозначения своей индивидуальности. Так, например, если некто попал в новую для него компанию, то он, по-видимому, не станет пытаться сразу в ней выделиться, а прежде попробует усвоить принятые в ней нормы общения, то что можно назвать языком этой группы, допустимую в ней манеру одеваться, общепринятые в ней интересы, выяснит, кто для нее друг, а кто враг, Но вот, справившись, наконец, с трудностями адаптационного периода, поняв, что для этой компании он "свой", иногда смутно, а иногда остро, он начинает осознавать, что, придерживаясь этой тактики, он как личность в какой-то мере себя утрачивает, потому что другие не могут в этих обстоятельствах ее разглядеть. Не разглядят - за счет его неприметности и "похожести" на любого. Тут он, может быть, припомнит слова "Бригантины", стихотворения-песни Павла Когана: "Пьем за яростных, за непохожих..." Другими словами - за настоящую личность. Как не почувствовать собственную ущербность! И тогда он не только проявит потребность быть личностью, но и поищет средства для ее удовлетворения. В этом случае мобилизуются все внутренние ресурсы для утверждения своей индивидуальности, у кого какие найдутся. Обозначим эту вторую фазу как фазу индивидуализации.

Вероятно, каждый из читателей переживал эту фазу развития личности. Мне лично хорошо запомнились мои проблемы в школьные годы. Был я, надо сказать, весьма начитанным пареньком и в этом отношении мог представлять интерес для сверстников. Дефицит увлекательных книг и тогда был велик, телевизора еще не было, и нередко вокруг меня собиралась стайка ребят со двора и я им пересказывал что-нибудь захватывающее, к примеру из книг Жаколио, Буссенара, Габорио, или с жаром живописал поединок на ножах благородного капитана Педро с отвратительным разбойником Крамо. Книга так и называлась "Капитан Педро" (автора не припомню). Так что процесс индивидуализации, очевидно, протекал благополучно. Но это во дворе. А за его пределами? С этим было хуже - в других местах, в незнакомых компаниях мне нечего было предъявить, особенно на первых порах. Тогда мой друг - он был старше меня на два года - "подвесил" меня на турнике (так тогда именовали гимнастическую перекладину). Запомнил почти дословно его первое пояснение: "Слушай! Ты придешь в любой двор, "поковыряешься" на турнике, сделаешь "задний бланш" или "солнышко" - и всё. Везде будешь хвост трубой держать и других учить". Так и произошло. Одно из средств успешной индивидуализации было освоено.

Третья фаза - интеграция - определяется противоречиями между уже сложившимися стремлением и способностью человека быть идеально представленным в других своими особенностями и потребностью окружающих принять, одобрить и культивировать лишь те его индивидуальные свойства, которые им импонируют, соответствуют их ценностям, способствуют их общему успеху и т. д. Став членом бригады на производстве, молодой рабочий, пройдя адаптацию на второй фазе становления своей личности в коллективе, стремится найти пути обозначения своей индивидуализации, своих особенностей, к которым бригада внимательно присматривается. В результате эти выявившиеся отличия у одних (смекалка, юмор, самоотверженность и т. п.) принимаются и поддерживаются, а у других, демонстрирующих, например, цинизм, лень, стремление свои ошибки свалить на другого, наглость и т. п., могут встретить активное противодействие. В первом случае происходит интеграция личности в группе. Во втором, если противоречия оказываются неустраненными, - дезинтеграция, имеющая следствием вытеснение личности из группы. Может случиться и так, что возникнет фактическая изоляция в ней личности, которая ведет к закреплению в характере многих отрицательных черт.

Особый случай интеграции наблюдается, когда не столько человек свою потребность в персонализации приводит в соответствие с потребностями общности, сколько общность транс-формирует свои потребности в соответствии с его потребностями, и тогда он занимает позицию лидера. Впрочем, взаимная трансформация личности и группы, очевидно, всегда так или иначе происходит.

Каждая из этих фаз порождает и шлифует личность в ее важнейших проявлениях и качествах - в них протекают микроциклы ее развития. Представим, что человеку не удается преодолеть трудности адаптационного периода и вступить во вторую фазу развития - у него, скорее всего, будут складываться качества зависимости, безынициативности, соглашательства, появится робость, неуверенность в себе и в своих возможностях. Он как бы "пробуксовывает" на первой фазе становления и утверждения себя как личности, и это приводит ее к серьезной деформации. Если, находясь уже в фазе индивидуализации, он, пытаясь реализовать потребность "быть личностью", предъявляет окружающим свои индивидуальные отличия, которые те не приемлют и отвергают как не соответствующие их потребностям и интересам, то это способствует развитию у него агрессивности, замкнутости, подозрительности, завышению самооценки и понижению оценки окружающих, "уходу в себя" и т. д. Может быть, отсюда берется "мрачность" характера, озлобленность. Человек на протяжении своей жизни входит не в одну, а в многие группы и ситуации успешной или неуспешной адаптации, индивидуализации и интеграции многократно воспроизводятся. У него формируется достаточно устойчивая структура личности.

Сложный, как это очевидно, процесс развития личности в относительно стабильной среде еще более усложняется в связи с тем, что она в действительности не является стабильной и человек на своем жизненном пути оказывается последовательно и параллельно включен в общности, далеко не совпадающие по своим социально-психологическим характеристикам. Принятый в одной группе, где он вполне утвердился и давно уже "свой", он оказывается иной раз отвергнутым в другой, в которую он включается после или одновременно с первой. Ему снова и снова приходится утверждать себя в качестве самостоятельной личности. Таким образом завязываются узлы новых противоречий, возникают новые проблемы и трудности. Помимо этого, сами эти группы находятся в процессе развития, постоянно меняются, и к этим изменениям можно приспособиться только при условии активного участия в их воспроизводстве. Поэтому, наряду с внутренней динамикой развития личности в пределах относительно стабильной социальной группы (семья, школьный класс, дружеская компания и т. д.), надо учитывать объективную динамику развития самих этих групп, их особенности, их нетождественность друг другу. И те и другие изменения - становятся особенно заметными в возрастном развитии личности, к характеристике которого мы переходим.

В рамках теоретического подхода, который положен в основу этой книги, складывается следующее понимание процесса развития личности: личность формируется в группах, последовательно сменяющих друг друга от возраста к возрасту. Характер развития личности задается уровнем развития группы, в которую она включена и в которой она интегрирована. А. С. Макаренко говорил о том, что личность развивается в коллективе и через коллектив. Можно сказать и так: личность ребенка, подростка, юноши формируется в результате последовательного включения в различающиеся по уровню развития общности, имеющие для него значение на разных возрастных ступенях. Развитие личности определяется процессом развития групп, в которых она интегрирована. Наиболее благоприятные условия для формирования ценных качеств личности создает группа высокого уровня развития - коллектив. На основе этого предположения может быть сконструирована вторая модель развития личности - на этот раз возрастного развития, - которая выделяет следующие этапы формирования личности: ранний детский (преддошкольный) возраст (0-3); дошкольное и школьное детство (4-11); отрочество (12-15); юность (16-18).

В раннем детском возрасте развитие личности осуществляется преимущественно в семье и зависит от принятой в ней тактики воспитания, от того, что в ней преобладает - сотрудничество, доброжелательность и взаимопонимание или же нетерпимость, грубость, окрик, наказания. Это будет определяющим.

В результате изначально складывается личность ребенка либо как нежного, заботливого, не боящегося признать свои ошибки и оплошности, открытого, не уклоняющегося от ответственности маленького человека, либо как трусливого, ленивого, жадного, капризного маленького себялюбца. Важность периода раннего детства для формирования личности была отмечена многими психологами, начиная с З. Фрейда. И в этом они были правы. Однако причины его определяющие нередко мистифицировались. В действительности дело в том, что ребенок с первых месяцев своей сознательной жизни находится в достаточно развитой группе и в меру присущей ему активности (здесь большую роль играют особенности его высшей нервной деятельности, его нервно-психической организации) усваивает тип отношений, которые в ней сложились, претворяя их в черты своей формирующейся личности.

Фазы развития личности в преддошкольном возрасте: первая - адаптация, выражающаяся в освоении простейших навыков, овладении языком при первоначальном неумении выделить свое "Я" из окружающих явлений; вторая - индивидуализация, противопоставление себя окружающим: "моя мама", "я мамина", "мои игрушки" и т. д., и тем самым подчеркивание своих отличий от окружающих; третья - интеграция, позволяющая управлять своим поведением, считаться с окружающими, не только подчиняться требованиям взрослых, но и в какой-то мере добиваться, чтобы взрослые с ним считались (правда, для этого используется, к сожалению, чаще всего "управление" поведением взрослых с помощью ультимативных требований "дай", "хочу" и т. д.).

Воспитание ребенка, начинаясь и продолжаясь в семье уже с 3-4 лет, как правило, протекает одновременно и в детском саду, в группе сверстников, под руководством воспитателя. Здесь возникает новая ситуация развития личности. Если переход к новому периоду не подготовлен успешным завершением фазы интеграции на предыдущем возрастном периоде, то здесь (как и на рубеже между любыми другими возрастными периодами) складываются условия для кризиса развития личности. В психологии давно был установлен факт "кризиса трехлетних", через который проходят многие малыши.

Дошкольный возраст. Ребенок включается в группу ровесников в детском саду, управляемую воспитательницей, которая, как правило, становится для него наравне с родителями наиболее значимым лицом. Укажем фазы развития личности внутри этого периода. Адаптация - усвоение детьми норм и способов одобряемого родителями и воспитателями поведения. Индивидуализация - стремление каждого ребенка найти в себе нечто, выделяющее его среди других детей, либо позитивно в различных видах самодеятельности, либо в шалостях и капризах. При этом дети ориентируются не столько на оценку сверстников, сколько родителей и воспитательниц. Интеграция - согласованность стремления обозначить свою неповторимость и готовности взрослых принять в ребенке только то, что соответствует важнейшей для них задаче обеспечить ему безболезненный переход на новый этап общественного воспитания - в школу - и следовательно, в третий период развития личности.

В младшем школьном возрасте ситуация формирования личности во многом напоминает предшествующую. Школьник входит в совершенно новую для него группу одноклассников. Эта группа управляется учительницей. Последняя оказывается, по сравнению с воспитательницей детского сада, еще более значимой для детей, в связи с тем, что она, ежедневно выставляя отметки, регулирует их взаимоотношения с родителями.

Трудно представить фигуру более значимую для учеников начальных классов, чем их учительница. Мне как-то рассказали вот такую забавную историю. Мальчик учился в классе, где педагогом работала его мама, Анна Дмитриевна. Вечером, когда он сел за уроки, мать, посмотрев через его плечо в тетрадку, сказала:

- Подожди, Леша, я сейчас покажу тебе, как эту задачу можно решить проще.

- Нет, мама! Анна Дмитриевна сказала, что надо решать так!

Авторитет Анны Дмитриевны - учительницы оказался значительно весомее, чем авторитет Анны Дмитриевны - мамы. Все это так типично для этого, самого "законопослушного" возраста. Ролевые характеристики здесь оказываются решающими.

Теперь перейдем к подростковому возрасту. Первое отличие - если раньше каждый новый цикл развития начинался с перехода ребенка в новую группу, то здесь группа остается все той же. Вот только в ней происходят большие изменения. Это все тот же школьный класс, но как он изменился! Конечно, есть причины внешнего характера, например, вместо одной учительницы, которая была суверенным "властителем" в начальной школе, появляется много преподавателей. А раз педагоги разные, то возникает возможность сравнения их, а следовательно - критики. Должен сказать, что как я сам, так и многие мои ровесники уже весьма почтенного возраста имели возможность убедиться, что эта критика в общем-то частенько далека от справедливости. Когда я встречаюсь с одноклассниками, а мы почти каждые два-три года такие вечера школьных воспоминаний и дружеских бесед устраиваем (окончили мы школу в 1941), то выясняется, что почти все наши учителя были людьми если не замечательными, то во всяком случае очень хорошими. И вот начинаются покаяния: "Я доску свечой намазал на уроке у Натальи Петровны - а как она математику нам преподавала, чудо! - Я котенка в класс принес и во время объяснения Евгения Николаевича бедное животное за хвост дернул..." С какой теплотой говорят об учителях! Уверен, так через много лет будут говорить и те, кто учится сейчас... Но пока критический заряд у многих не ослабевает - оттачиваются юмористические способности. И все-таки это не главные изменения, которые влекут за собой преобразование школьного класса, в результате которых он неприметно становится существенно новой группой.

Прежде всего для каждого его "аборигена" он перестает быть единственной (наряду с семьей) средой обитания. Все большее значение приобретают встречи и интересы внешкольные. Это может быть, к примеру, спортивная секция, и компания, собирающаяся для веселого времяпровождения, где центр групповой жизни связан с различными "тусовками" (понятие, которое пока не нашло отражения ни в одном словаре, но уже вошло в обиход, и не только молодежи). Само собой разумеется, социальная ценность этих новых общностей, для того, кто в них входит, весьма различна, но как бы то ни было, в каждой из них молодому человеку приходится пройти все три фазы вхождения - адаптироваться к ней, найти в себе возможности защитить и утвердить свою индивидуальность и быть интегрированным в ней. Таких новых групп у каждого может быть не одна и не две, одновременно существующих независимо друг от друга. Как успех, так и неуспех в этом деле неизбежно накладывают отпечаток на его самооценку, позицию и поведение в классе. И так с каждым. Удивляются: "Еще в прошлом году Славка был таким тихоней, таким незаметным, голоса его не было слышно, а сейчас и не подойти, нос задрал, а все потому, что уже пол года в секции бокса". Такая трансформация случается постоянно. Перераспределяются роли, выделяются лидеры и аутсайдеры - все теперь по-новому. Конечно, все это не единственные причины коренных преобразований группы в этом возрасте. Тут и изменение взаимоотношений между мальчиками и девочками, и более активное включение в общественно- политическую жизнь и многое другое. Одно бесспорно, школьный класс по своей социально-психологической структуре за год-полтора изменяется до неузнаваемости и в нем чуть ли не каждому, для того, чтобы утвердить себя как личность, надо едва ли не заново пройти адаптацию к его новым требованиям, индивидуализироваться и быть интегрированным. Таким образом, развитие личности в этом возрасте вступает в критическую пору.

Циклы развития личности протекают для одного и того же молодого человека в различных группах, конкурирующих по своей значимости для него. Успешная интеграция в одной из них (например, в школьном драматическом кружке) может сочетаться с дезинтеграцией в группе "неформалов", в которой он до этого без трудностей прошел фазу адаптации. Индивидуальные качества, ценимые в одной группе, отвергаются в другой группе, где преобладают иные ценностные ориентации, и это препятствует успешному интегрированию в ней. Противоречия, вызванные неравноценностью положения в разных группах, обостряются. Потребность быть личностью в этом возрасте приобретает характер обостренного самоутверждения, имеющего относительно затяжной характер, поскольку личностно значимые качества, позволяющие вписываться, например, в ту же группу "неформалов", зачастую отнюдь не соответствуют требованиям учителей, родителей и вообще взрослых. Развитие личности осложняется в этом случае конфликтами. Множественность, легкая сменяемость и содержательные различия групп, тормозя процесс интеграции личности молодого человека, создают вместе с тем специфические черты его психологии, участвуют в формировании психологических новообразований.

Процесс развития личности в трудовых коллективах - специфическая особенность юности, начинающейся в школе, ПТУ, техникуме, но затем перешагивающей границы средних учебных заведений, на простор самостоятельной жизни человека. Адаптация, индивидуализация и интеграция личности и здесь обеспечивает становление зрелой личности.

Таким образом, развитие личности - это процесс, подчиненный определенным, вполне объективным закономерностям. Закономерное не означает фатально обусловленное. Психология не видит в личности лишь точку приложения внешних сил - за личностью остается выбор, ее активность нельзя игнорировать, и за каждым из нас и право поступка, и ответственность за него. Важно выбрать верный путь и, не возлагая все надежды на воспитание и обстоятельства, взять на себя принятие решений. Разумеется, каждый, задумываясь о себе, сам ставит перед собой общие задачи и представляет, каким он хотел бы себя видеть.

Стать интеллигентным человеком. Стать интеллигентным человеком! Это что - совет читателю? Ваше недоумение понятно. Ведь вы не раз слышали и читали, что школа призвана готовить к трудовой деятельности, что страна остро нуждается в квалифицированных рабочих. Куда же его направляет, на что ориентирует автор?! Чтобы все пошли в ученые, писатели, режиссеры, стали представителями других "интеллигентных" профессий? А кто будет стоять у станка, рубить уголь? Кто поведет железнодорожные составы? Комбайны? Грузовики? Тут что-то не то!

Давайте не торопиться с выводами.

Слово "интеллигенция" появилось более ста лет назад в России. Надо сказать, что в Западной Европе и Америке такого понятия вовсе не было. Ввел его русский писатель Петр Дмитриевич Боборыкин. Вскоре это наименование закрепилось за общественным слоем людей, относящихся к представителям так называемых свободных профессий: художникам, ученым, журналистам, писателям. Интеллигенция с тех пор - это люди умственного труда, в отличие от тех, кто занимается трудом физическим. Среди интеллигенции были и революционеры, и либералы, и консерваторы. Одним лишь фактом принадлежности к этой категории их политическая физиономия не определялась. Классовый подход выделял ей промежуточное место между буржуазией и пролетариатом, она, таким образом, рассматривалась как прослойка в социально-экономическом устройстве. Так оно в общем-то и есть. Вот только выводы, которые из этого бесспорного факта делались, зачастую были весьма неблагоприятные для представителей этой "прослойки". Интеллигенция в буржуазном обществе далеко не вся обслуживала господствующий класс.

При Советской власти подавляющая ее часть активно включилась в созидательный социалистический труд. Однако в годы сталинизма настороженное отношение, а иногда и прямая враждебность к ней преобладали. Командно-административная система культивировала в массовом сознании представления о якобы извечной гнилостности и социальной ненадежности интеллигенции как "прослойки" между рабочими и крестьянами. При этом, по существу, игнорировалось то обстоятельство, что в своем подавляющем большинстве советские интеллигенты - это выходцы из рабочих и крестьян. Подозрительное отношение к интеллигенции укрепилось глобальными репрессиями, которые обрушились на лучших ее представителей: профессиональных революционеров, наркомов, политработников, ученых, поэтов. По приблизительным подсчетам, репрессиям подверглось около 2000 писателей.

"Интерес" сталинских карательных органов к интеллигенции вполне понятен. Само слово это происходит от латинского intelligens (понимающий, мыслящий, знающий). Нужны ли были режиму люди, всё понимающие? Они могли понять, какой деформации подвергались ленинские идеи. Знающие? Они могли знать о действительном положении дел в колхозах, на "великих стройках", в лагерях. Мыслящие? Они могли задуматься над тем, как избавить страну от тоталитаризма. Они были просто опасны, и их устраняли, обезвреживали, дискредитировали. Поэтому черты, которые были присущи этой "прослойке", не выступали в качестве желательных, они не могли быть образцами для подражания. Предпочтение отдавалось другим. Начальник (министр, генерал, директор или кто-то поменьше чином) мог гаркнуть: "Ты мне интеллигентщину не разводи. Я тебе по-простому скажу..." - и дальше на заподозренного в подобном пороке обрушивался каскад грязной ругани. При этом начальствующее лицо чувствовало себя представителем народа, не понимая, что оно не далеко ушло от гоголевского держиморды. Сейчас, в эпоху гласности, отношение к интеллигенции меняется. Писатели, журналисты, экономисты, социологи - в первом эшелоне перестроечного процесса. Свидетельством этому - выборы народных депутатов СССР, появление в советском парламенте значительного числа лучших представителей интеллигенции.

Боюсь, что читатель, прочитав это, еще более укрепится в мысли, что я ратую за то, чтобы каждый стал работником умственного труда. Ничего подобного. Нам надо различать интеллигенцию как социальную профессиональную общность и интеллигентность как качество личности человека. Стать интеллигентным человеком это не означает, предположим, поступить на сценарный факультет Института кинематографии. Увы, и окончив его, можно остаться человеком, этим качеством обделенным. Интеллигентность - показатель духовности человека. Ею может обладать рабочий, крестьянин, военнослужащий вне зависимости от его звания и должности, студент и старшеклассник. Ни аттестатом, ни дипломом, ни ученой степенью, ни принадлежностью к творческому союзу, ни высоким правительственным постом удостоверить наличие интеллигентности у человека не удастся. Мне знакомы профессора, которые только по недоразумению могут быть причислены к интеллигентным людям, и я знаю электросварщика и медсестру, которые бесспорно к ним принадлежат.

Стать интеллигентным человеком это, таким образом, не означает осуществить профессиональное самоопределение, это значит сформировать у себя совокупность важнейших качеств духовности, которыми обладали лучшие представители русской интеллигенции, давшие нашей стране и всему миру В. И. Ленина, Г. В. Плеханова, В. Г. Короленко, А. П. Чехова, Н. И. Вавилова, Л. Н. Толстого, В. Э. Мейерхольда, Б. Л. Пастернака, М. А. Булгакова, П. А. Флоренского и многих других замечательных людей.

О каких же чертах личности интеллигентного человека идет речь? О некоторых уже было сказано. Ну, например, принципиальность и личная порядочность, несомненно, должны войти в состав этих качеств личности. Но их значительно больше. Не берусь составлять какой-либо их реестр, но о важнейших упомяну.

Приобщенность к богатствам мировой и национальной культуры - первый признак интеллигентности. Наверное, в нашей стране всеобщей грамотности трудно найти человека, который не прочитал хотя бы несколько десятков книг. Однако о многом ли это говорит? Существенно, какие это книги. Для интеллигентного человека совершенно обязательно присвоение того интеллектуального, нравственного и эмоционального богатства, которое содержит золотой фонд мировой художественной литературы. У меня есть список книг, который составил один глубоко интеллигентный человек для своего внука, посоветовав ему суметь прочитать их до совершеннолетия. Он может быть дополнен и вряд ли является законченным и совершенным, но дает некоторые ориентиры. Я не стану перечислять названия - это займет очень много места, - ограничусь составом авторов по странам. Россия (до революции): А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Гоголь, М. Салтыков-Щедрин, Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Чехов, И. Тургенев, Шолом Алейхем, А. Блок, А. Куприн, И. Бунин, Т. Шевченко, Ш. Руставели. СССР: М. Горький, В. Маяковский, С. Есенин, Э. Багрицкий, М. Зощенко, М. Шолохов, М. Булгаков, А. Платонов, О. Мандельштам, И. Ильф и Е. Петров, Б. Пастернак, В. Гроссман, А. Ахматова, М. Цветаева, А. Толстой, И. Эренбург. Великобритания: У. Шекспир, Д. Байрон, Д. Дефо, Д. Свифт, Ч. Диккенс, Р. Киплинг, Г. Уэллс, Б. Шоу, А. Конан-Дойль, Д. Голсуорси. (Здесь, конечно, должен был быть назван Дж. Оруэлл, но он тогда был под запретом.) США: Ф. Купер, М. Твен, Э. По, ОТенри, Д. Лондон, Э. Хемингуэй, Э. Синклер. Германия: И. Гёте, Ф. Шиллер, Э. Т. Гофман, Г. Гейне, Г. Манн, Э. М. Ремарк, Л. Фейхтвангер. Франция: Ф. Рабле, О. Бальзак, Ж. Б. Мольер, А. Дюма, П. Ж. Беранже, П. Бомарше, Г. Флобер, А. Доде, В. Гюго, Стендаль, Э. Золя, Г. Мопассан, А. Сент-Экзюпери. Испания: С. Сервантес. Италия: А. Данте, Д. Боккаччо. Норвегия: К. Гамсун. Чехословакия: Я. Гашек, К. Чапек. Колумбия: Г. Маркес. Япония: Р. Акутагава. Дания: Г. X. Андерсен.

Итак, немногим менее восьмидесяти блестящих имен - обязательный минимум для интеллигентного человека. Разумеется, за многими из них стоит не менее двух-трех книг, которые надо прочитать. Не слишком ли велико их число? Это зависит от большей или меньшей готовности приобщиться к мировой культуре. В списке, который побывал у меня в руках, есть еще два указания: обязательно быть хорошо знакомым с мифами античности и Библией. Удивляться не надо - это не религиозная агитация. Чтение Библии менее всего можно рассматривать как основание веры в бога. ?Откровение" в Библии находит уже религиозный, истово верующий человек. Что касается всех других, то для них Библия - это свод древних легенд, волшебных сказок, притч, мудрых мыслей и, главное, сюжетов, персонажей, на которые ссылаются в бесчисленных произведениях классики литературы. Без этого остаются непонятными многие картины великих художников: Рембрандта, Рафаэля, А. Иванова, Крамского и многих других. Легко ли понять сцены в Ершалаиме в "Мастере и Маргарите" М. Булгакова, будучи незнакомым с евангельской легендой? Или - "Вирсавию" Брюллова Тайную вечерю" Леонардо да Винчи? Необходимо знать, кто такой Геракл, Персей, Афина Паллада, Нептун, Гермес и вереница других греческих и римских богов и героев, запечатленных в живописи, скульптуре, литературе. Греческая мифология и библейские истории - камни в фундаменте европейской культуры, а следовательно, один из источников обогащения духовной жизни интеллигентного человека.

Вторая характеристика интеллигентного человека - ориентированность на общечеловеческие ценности при необходимости занимать ту или иную позицию в повседневной жизни, которая на каждом шагу заставляет нас осуществлять нравственный выбор. Что это значит? Какие ценности можно считать общечеловеческими? Те, которые должны действовать в любом обществе, если оно хочет считать себя подлинно человеческим обществом, а следовательно находящимся на другом полюсе по отношению к животному миру. Доброта, милосердие, готовность помочь попавшему в беду, скромность, мужество, справедливость, достоинство, - этот перечень может быть продолжен. Главное здесь - не декларировать, не провозглашать их во всевозможных заявлениях, от школьных сочинений до публичных выступлений, а следовать им в любых обстоятельствах. Прав В. А. Сухомлинский, который писал: "Гуманность невозможна без чуткости к человеку. Любить все человечество проще, чем одного человека. Помочь одному человеку труднее, чем заявить: "Я люблю свой народ". Каждый, кто вступает в жизнь, должен быть не только прекрасным умельцем, мастером, производителем материальных ценностей, но и душевным, отзывчивым, чутким человеком. Никогда не потеряют своего значения слова В. Г. Белинского, сказанные им больше ста лет назад: "Будем плотниками, будем слесарями, будем фабрикантами; но будем ли людьми - вот вопрос!" Замечательный педагог, Василий Александрович Сухомлинский всегда надеялся, что человек в нашей стране не сможет жить без того, чтобы не делать людям добро.

Еще сравнительно недавно представители командно-административной педагогики, всячески тормозившие гуманизацию и демократизацию советской школы, преследовали Сухом - линского, наполнявшего жизнь в своей Павлышской школе духом правдивости, честности, непримиримости к злу, неправде, фальши, очковтирательству. Они обвиняли его в том, что он игнорирует "классовые интересы" пролетариата, проповедует "абстрактный гуманизм". Это была ложь и напраслина. Сухомлинский воспитывал не "абстрактного" гуманиста, а настоящего, подлинно интеллигентного советского человека, считавшего, что перед правдой равны все - от деревенского сторожа до министра. Именно такие люди сейчас остро нужны для перестройки нашего общества, их так нам сейчас не хватает.

Облыжные беспочвенные обвинения портили жизнь павлышского учителя, подрывали его здоровье, он умер еще не старым человеком - ему было всего 52 года...

Уж так случилось, что я был единственным представителем Академии педагогических наук СССР на похоронах. День был солнечным, теплым, каким-то удивительно ласковым. Те полтора километра от Павлышской школы до кладбища, которые мы прошли за его гробом по широкой деревенской улице, были сплошной дорожкой из цветов. Охапки цветов разбрасывали школьники, шедшие впереди похоронной процессии. Рядом со мной шла немолодая учительница. Выяснив, кто я и откуда, она осторожно спросила: "Как у вас сейчас относятся к научно-педагогическим идеям Сухомлинского?" Мне было ясно, что речь идет о его "крамольном" следовании "общечеловеческим ценностям". Я ответил, что я, как и многие другие, вижу в нем крупнейшего педагога современности. Она заметно обрадовалась: "А то ведь такое пишут, такое пишут... Василию Александровичу это очень больно!" Она не употребила глагол в прошедшем времени...

Настоящий русский интеллигент, Василий Александрович Сухомлинский личностью своей формировал людей, для которых он был образцом, в которых он был персонализирован.

Следование велению совести, а не чьим-то командным указаниям, если они вступают с нею в конфликт. Это тоже признак интеллигентности человека. Что такое совесть - слово, которое мы часто употребляем, говоря "совесть его замучила",

? совести у него нет", "совесть так сделать не позволила" и т. д.? Совесть - это способность человека осуществлять нравственный контроль над своими поступками, самому определять свои нравственные обязанности, требуя от себя их неукоснительного выполнения. Это особый механизм, который работает только у человека как личности (животные его не знают), и совесть никакой роли не может играть для индивида, обреченного на пожизненную робинзонаду на необитаемом острове. Другое дело, что мера выраженности этой способности у людей весьма различна. Может быть, когда мы говорим: "он совершенно бессовестный", "совести у него нет", то преувеличиваем отсутствие этого качества. Но за этим скрывается уверенность в том, что в каких-то значимых обстоятельствах этот человек потерял нравственный самоконтроль и тем не менее не испытывал при этом угрызений совести.

Чем более острой является ситуация, в которой возникает опасность для физического существования или для социального положения человека, который живет и действует по велениям совести, тем большее уважение он вызывает, когда он не подчиняется обстоятельствам, окрикам и угрозам, а выполняет свою нравственную обязанность перед самим собой. Конечно, общественные условия в разные периоды различны. В условиях перестройки жить по совести неизмеримо проще, чем в годы сталинщины или застоя. Но ведь и тогда было не так уж мало людей, которые не поступались своими нравственными принципами. Наверное, многие читали повесть Анатолия Жигулина "Черные камни", где рассказано о молодежной организации, которая поставила себе целью противостоять сталинизму и ради этого действовала, презирая опасность неминуемой расправы. Эти удивительные в своей чистоте и смелости мальчики тогда не только поняли, что ослепленные сталинской пропагандой взрослые люди не понимали вообще или не осознавали до конца, но и не остались пассивными созерцателями произвола.

Совесть интеллигентного человека включает в себя чувство ответственности за все, острое переживание несправедливости, если он с нею так или иначе сталкивается. Ему менее всего свойственно следование "мудрой" пословице: "моя хата с края". Не случайно, что при показном расположении к интеллигенции она неизменно вызывала опасения и неприязнь у бюрократов, видевших в ней общность, способную осмыслить и осудить то, что реально происходило в стране, но прикрывалось бодрыми лозунгами и победными реляциями. Свойственное интеллигентному человеку пробуждение совести никак не соответствовало ожидаемому командным руководством бездумному согласию с любыми, в том числе бесчеловечными, неконституционными, приказами и решениями. Вполне понятно, что "высокое начальство" предпочитало культивировать и поощрять только послушание. События апреля 1985 г. и всё, что за этим последовало, явились призывом к совести каждого советского человека, пробуждением справедливости, демократии и гуманизма.

Интеллигентному человеку чужды проявления нетерпимости и вражды в межнациональных отношениях. Вполне понятно, что каждому из нас свойственно чувство сопричастности к национальной культуре, желание лучше знать прошлое своих отцов и дедов, гордость за все доброе, что они совершили, любовь к родному языку и отечественной литературе. Все это составляющие национального самосознания человека. Но нет ничего отвратительнее, когда это здоровое чувство оборачивается своей противоположностью - национализмом и шовинизмом. Казалось бы, небольшой сдвиг, нюанс, всего лишь мнение, что твоя нация лучше других, - и начинается сползание в болото националистических предубеждений и предрассудков. Важно понимание, что, вероятно, число хороших и плохих людей примерно повсюду равно, какой бы национальности они ни принадлежали. Категории "добрый" и "злой", "честный" и "бесчестный", "плохой" и "хороший" - это отнюдь не национальные черты, а нравственные оценки, социальные характеристики личности. У интеллигентного человека привязанность к национальным ценностям и культуре своего народа сочетается с уважением и интересом к культуре и истории других народов. Это исключает национальное чванство. Интернационализм - органическая сторона интеллигентности.

Интеллигентный человек тактичен. Что же такое такт и что такое бестактность? В начале нашего рассказа мы, перечисляя различные "ипостаси" человека, упомянули роль. Под ролью понимается одобряемый образец поведения, ожидаемый окружающими от каждого, кто занимает данную социальную позицию (по должности, возрастным или половым характеристикам, положению в семье и т. д.). И каждая роль должна отвечать совершенно определенным требованиям и определенным ожиданиям окружающих.

Один и тот же человек, как правило, выполняет различные роли, входя в различные ситуации общения. Являясь по своей служебной роли директором, он, заболев, выполняет все пред-писания врача, оказываясь в роли больного; вместе с тем в домашней обстановке он сохраняет роль послушного сына своей престарелой матери; принимая друзей, он гостеприимный хозяин и т. п. Множественность ролевых позиций нередко порождает их столкновение - ролевые конфликты. Учитель как педагог не может не замечать недостатки в характере своего сына и убежден в необходимости усилить требовательность, но как отец он иногда проявляет слабость, потакая ему и способствуя закреплению этих отрицательных черт.

Взаимодействие людей, исполняющих различные роли, регулируется ролевыми ожиданиями. Хочет или не хочет человек, но окружающие ожидают от него поведения, соответствующего определенному образцу. То, как роль исполняется, подвержено социальному контролю, обязательно получает общественную оценку, и сколько-нибудь значительное отклонение от образца осуждается.

Так, например, родители должны быть добрыми, ласковыми, снисходительными к детским провинностям - это отвечает ролевым ожиданиям и социально одобряется, признается достойным всяческого поощрения. Но избыток родительской ласки, всепрощения подмечается окружающими и подвергается решительному осуждению. "Избаловала мамаша сыночка, скоро он не только ей, всем другим на голову сядет" - приговор безапелляционный, возможно, несправедливый, но четко вычерчивающий верхнюю границу ролевых ожиданий по отношению к материнской доброте. Родители должны быть строгими, требовательными к своим детям. Это тоже ролевые предписания для родителей. И здесь общественная оценка устанавливает нижнюю границу этих предписаний. "Он при мамаше пикнуть не смеет, совсем она его задергала" - налицо осуждение. Таким образом, существует определенный диапазон, в котором исполнение роли матери рассматривается как социально приемлемое. То же самое относится и к другим членам семьи.

Способность и умение человека безошибочно точно приписывать другим ожидания того, что они готовы от него услышать или в нем увидеть, называется тактом.

Из этого, разумеется, не следует, что тактичный человек всегда и во всех случаях должен следовать этим ожиданиям. Если возникает ситуация, в которой принципы и убеждения субъекта вступают в резкое противоречие с тем, что от него, как он понимает, ожидают окружающие, он, проявляя принципиальность, может и не заботиться о том, насколько тактично его поведение.

Однако в повседневных жизненных ситуациях ошибочное приписывание ожиданий или их игнорирование является бестактностью. Бестактность - это деструкция ожиданий, нарушающая взаимодействие общающихся и иногда создающая конфликтные ситуации. Бестактное поведение может иметь сравнительно безобидный характер. Например, если на весьма формальный вопрос при встрече двух знакомых: "Как дела?" - следует подробный рассказ одного из них о здоровье всех домашних, о незначительных событиях последних дней, то это может расцениваться как некоторая бестактность. Серьезной бестактностью является подшучивание над тем, что человеку дорого.

Может быть, тактичность по сравнению с теми чертами интеллигентности, которые были рассмотрены выше, не выглядит уж столь важным качеством. Но если вспомнить, как часто мы раним друг друга неосторожным замечанием, неожиданной грубостью, невнимательностью, то становится ясно, что кажущееся мелочью в действительности становится причиной и плохого настроения, и конфликтов, и потери взаимопомнимания людей.

Из всего сказанного ясно, что качества интеллигентности может сформировать у себя решительно каждый человек, независимо от его профессии, полученного образования, безотносительно к тому, физическим или умственным трудом он занимается. Надо только хотеть этого и сделать в том на-правлении должные шаги, контролируя свое поведение.

Здесь можно было бы поставить точку и этим завершить книгу. Однако боюсь, что чувство неудовлетворенности останется не только у читателей, но и у автора. Дело в том, что перечислить, какими качествами обладает интеллигентный человек, в общем-то было не очень трудно. Много труднее ответить на вопрос, как их сформировать у себя.

В двух разделах - "Посмотреть в глаза и не подать руки" и "Решить для себя" - была сделана попытка понять, как можно сохранить личную порядочность и занять нравственно оправданную принципиальную позицию, без чего и говорить о интеллигентности человека бессмысленно. Но мы уже знаем, что этим интересующие нас качества не исчерпываются. О чем стоит подумать?

Речь, к примеру, шла о приобщенности интеллигентного человека к культурным богатствам. Что для этого необходимо предпринять? Ответ один: прежде всего читать, читать и читать. Ответ не так банален, как это может показаться. Дело в том, что всем нам приходится считаться с бурным ростом средств массовой коммуникации. Радио, телевидение, диски, кино, видеомагнитофоны и просто магнитофоны. Великолепные изобретения человечества! Все это прекрасно. Однако книга - основной хранитель сокровищ мировой и национальной культуры потеснена. Между тем приходится признать, что ее "культуроемкость" во много раз превышает этот показатель у любого из перечисленных источников, питающих мысль и чувства каждого из нас. В них, в отличие от книги, духовные ценности вынужденно (дефицит времени и лимит расхода пленки) преподносятся в препарированном виде, иногда буквально разжеванными. Места для самостоятельной работы мысли практически не остается - успевай считывать обваливающийся на тебя поток информации. Сценарист, режиссер, оператор, осветитель практически всё за вас предусмотрели и сделали. Где уж тут задуматься над поразившей тебя мыслью, не раз к ней вернуться! Зачем читать "Войну и мир", если есть фильм, к тому же многосерийный? Подобные рассуждения я не раз слышал от молодых людей. Можно подумать, что Сергей Бондарчук - это Лев Толстой сегодня. Но даже, если бы так и было, это не резон, чтобы не читать великую книгу. Вот, когда она прочитана, осмыслена, пережита, тогда можно и на экране увидеть превосходные к ней иллюстрации. Правда, здесь я позволю себе высказать одну мысль, возможно спорную. Читая главу за главой роман или повесть, я постепенно воссоздаю яркий образ, к примеру, героини, своим мысленным взором следую за ней, рисую себе ее лицо, фигуру, походку, слышу ее голос. Но как часто, придя в кинотеатр посмотреть инсценировку, киновариант романа, я испытываю острое разочарование. Иногда у меня ощущение, что меня просто ограбили. Ну, не узнаю я графиню Элен Безухову в артистке Ирине Скобцевой, сколько не делаю над собой усилий. Хуже того! Когда я перечитывал Толстого (а книги надо перечитывать, хотя бы раз в 7-8 лет), увы, я видел уже не Элен, а... Скобцеву, и это, при всем моем уважении к этой хорошей актрисе, радости не доставило. Итак, только и именно книга, пробуждающая и питающая чувства, мышление и фантазию, - главный источник обогащения культурного человека. Все остальные, в том числе и любимое мною киноискусство, бесспорно, важные, но вспомогательные.

Возможно, мне возразят: а не забыли ли вы, что В. И. Ленин сказал о том, что для нас "кино самое важное из всех искусств"? Разумеется, не забыл. Только надо помнить, что это сказано около 70 лет назад. Между тем мир стремительно изменяется, средства массовой коммуникации трансформируются, и оценки вовсе не всегда пригодны на все времена, даже если они высказаны великим человеком. К тому же, надо думать, Владимир Ильич имел в виду главным образом политическое и идеологическое значение кинематографа, обращенного к массам и создающего потрясающую иллюзию полной реальности для народа, в большинстве малограмотного и к другим видам искусств не приобщенного. Мы же говорим о нравственной и эстетической функции литературы и о сегодняшнем дне. Я выношу за скобки обсуждение вопроса о том, следует ли вообще рассматривать художественную литературу как один из видов искусства, - этот вопрос специальный, главным образом терминологический.

Защита общечеловеческих ценностей... Может быть, это самая важная и самая благородная черта интеллигентности. И самая трудная задача, потому что это борьба с собой и за себя как настоящего человека. Сделать беду другого человека собственной болью и помочь ему уйти от беды - одно из конкретных проявлений этой защиты. Когда-то, в 70-е гг. прошлого века, нарождающаяся российская интеллигенция, пытаясь загладить вину барства перед мужиком, стремилась всеми силами облегчить его тяжелую участь. Может быть, здесь корни этого явления, характеризовавшего уникальную и загадочную для западных наблюдателей натуру русского человека. Сейчас в этой защите нуждаются все и защищать общечеловеческие ценности должны также все, от крестьянина до ученого. Здесь одна из отправных точек возможности распространения феномена интеллигентности как культуры чувств человека на все, без исключения, слои нашего общества безотносительно к профессии, образовательному цензу, должности. Человек, столкнувшийся с чужим горем и равнодушно прошедший мимо, недостоин звания интеллигентного человека, какими бы дипломами и аттестатами он ни потрясал.

...Вспоминается один эпизод съемок научно-популярного фильма "Если не я, то кто же?" В Киеве, около выхода из вестибюля станции метро "Кретцатик", в районе, где расположены многие правительственные учреждения, режиссер поставил маленького мальчика, и они с кинооператором стали скрытно наблюдать за событиями. Оставшись в одиночестве, малыш (кажется, это был сынишка кинооператора) вскоре заплакал. Никто к нему не подходил. Люди, бросив на него взгляд, торопились проскочить мимо. Прошло пять минут, десять - вечность для напуганного ребенка. Наконец, пожилая женщина наклонилась к малышу, о чем-то его спросила... Я потом просматривал отснятые кадры. Мимо с нарочито отчужденными лицами проходили люди, которых многие наверняка причисляли к интеллигенции: гладко выбритые лица, уверенная походка, добротные плащи, шляпы, модные очки. И никакого внимания к испуганному ребенку. К сожалению, этот эпизод был вырезан из фильма - киноначальство усмотрело в нем "очернительство". Остался только кадр-заставка к фильму - участливо разговаривающая с мальчиком женщина...

Для формирования общечеловеческих ценностей нет каких-либо специальных рецептов. Все зависит от обстоятельств, времени и места действия, особенностей возникшей нравственной проблемы, требующей выбора. Важно только придер-живаться во всем принципа: для себя как для других - для других как для себя.

Всюду и всегда занимать позицию интернационалиста - прямой долг интеллигентного человека. Шовинизм - это рудимент первобытного примитивного сознания, когда каждый род видел врага в любом чужеземце и "инородце", оказавшихся на принадлежавшей этому племени территории или рядом с ней. Нормально организованный интеллект не вмещает в себя представления о том, что человек, говорящий на чужом языке, другой веры и национальности уже по одному этому хуже тебя. Иная позиция говорит о некоторой интеллектуальной недостаточности. Один зарубежный психолог провел любопытный эксперимент, предложив испытуемым большой опросник, где среди других был вопрос, как они от-носятся к людям, принадлежащим к некоей национальности. Какой? В этом и была "зарыта собака". Дело в том, что психолог спрашивал о никогда не существовавшей национальности, которой он дал вымышленное название, о народе, которого и не было вовсе. Тем не менее многие респонденты (респондент - отвечающий на вопросы анкеты, опросника, интервьюируемый) дали самые отрицательные характеристики нации, которую они совсем не знали, да и не могли знать. Таким образом, была построена модель психологии шовиниста - другой это для него значит враг. Он с увлечением рисует в этом случае "образ врага", наделяя его самыми отвратительными чертами. Конечно, здесь не то что об интеллигентности - о хорошем интеллекте говорить не приходится.

Повторим: быть интеллигентным человеком означает на каждом шагу давать отпор шовинизму и национализму, защищать позиции интернационализма. Поэтому-то совсем не случайно черносотенцы "любили" интеллигенцию не больше, чем "инородцев", призывая бить наряду с последними "студентов". Национализм, всплески которого заметны в некоторых союзных республиках, не менее отвратителен, чем проявления великодержавного шовинизма. Немецкому философу Шопенгауэру принадлежит язвительный афоризм: "Каждая нация видит множество дефектов у всех других, и, представьте, все они правы". Спорить с этим парадоксом не стану, только замечу, что говорить-то надо не о нациях, а о националистах...

Мы в этой книжке выясняли и что такое быть личностью, и как ею стать, чтобы чувствовать себя достойным человеческого общежития, быть в ней не винтиком, а Человеком. Всякая способность складывается в деятельности, которая не может осуществляться без наличия этой способности. Дело каждого найти такую деятельность, которая отвечала бы этой большой цели - сформировать свою личность.