Проблемы психологии восприятия (заключительное выступление) (Леонтьев Л. Н.)

Мы подошли к концу нашей научной конференции. На мой взгляд, она прошла успешно, и меня особенно удовлетворяет то, что в ней приняли полноправное участие наши молодые товарищи - студенты и аспиранты. Я думаю, что это хороший знак, свидетельствующий о развитии активных сил факультета.

Перед нами прошла широкая, но отнюдь не разбросанная, панорама ведущихся на факультете исследований, так или иначе затрагивающих проблему восприятия. Эта неразбросанность Исследований при всем различии, которое существует между отдельными их направлениями, позволяет считать, что первая задача, стоявшая перед данной конференцией, - задача подведения итогов научной работы факультета в области восприятия - выполнена. Мы, действительно, получили общую картину этой работы.

Я не могу не отметить также и того, что конференция проходила очень серьезно, с настоящей устремленностью на решение проблемы. Я отмечаю это потому, что из опыта участия во многих симпозиумах знаю, как нередко докладчики и диспутанты больше интересуются показом личных достижений, чем продвижением той проблемы, которой они посвящают свои усилия. Но только последнюю позицию я называю серьезной. Именно такая позиция, выявившаяся на нашей конференции, создает предпосылку для решения и другой задачи, которая стоит перед нами. Я имею в виду задачу координации исследований, ведущихся на факультете, их координации по существу.

Мне кажется эта задача чрезвычайно важной потому, что от нее зависит главное - эффективность исследований. Конечно, настоящая, а не формальная, не просто бумажная координация научных исследований - дело трудное. Она требует терпеливой и постоянной работы.

Проблема восприятия не случайно принадлежит к числу "вечных" проблем психологии, ее различных ветвей и теоретических направлений. Чем ближе мы подходим к этой проблеме, тем сложнее, многограннее она представляется. И мне думается, что надо не терять из вида этой сложности проблемы, когда мы будем решать третью задачу: задачу построения на основе координации кафедральных и межкафедральных исследований перспективного научного плана факультета.

Чтобы по-настоящему увидеть перспективу, невозможно, на мой взгляд, обойти некоторые общие проблемы, возникающие, в частности, в связи с задачей изучения человеческого восприятия. Я думаю, что великая правда заключена в словах Ленина, которые я часто вспоминаю. Он писал так: "...Кто берется за частные вопросы до предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя "наталкиваться" на эти общие вопросы"^*. Именно непонимание этого и ведет к столь распространен ному сейчас в мировой экспериментальной психологии "галопирующему эмпиризму" и так называемому сциентизму. Строя свои стратегические планы, мы, конечно, не можем идти по этому пути. Мы все хорошо понимаем, куда он заводит.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч,, т. 15, стр. 368.)

Поэтому, хотя все мы уже устали, я все же позволю себе кратко остановиться на некоторых общетеоретических вопросах исследования восприятия. Как известно, исторически сложились два противоположных подхода к восприятию. Один из них можно назвать сенсуалистическим и вместе с тем физикальным. В нашей психологии этот подход часто называют "рецепторным". Этот подход опирается на диадическую схему анализа, вычленяющего два звена: действующую внешнюю причину ("афицирующее") и состояние субъекта ("афицируемое"). Этому подходу и этой схеме анализа противостоит другой подход, который у нас принято называть в отличие от рецепторного "рефлекторным". Он действительно, заслуживает этого названия, потому что, как и само понятие рефлекса, он восходит к Декарту. Не могу отказать себе в удовольствии процитировать несколько строк из его "Диоптрик". "Когда слепой, - писал Декарт, - касается палкой каких-нибудь предметов, очевидно, что эти тела ничего не посылают ему; однако, передвигая различным образом свою палку, в зависимости от разных качеств присущих предметам, тела приводят в движение его руку. И это дает возможность душе чуствовать столько различных качеств в телах, сколько разнообразия имеется в движениях". Вы хорошо знаете, что этот подход имеет долгую историю своего развития - через Дидро, а в дальнейшем и в другом контексте - через Сеченова, и что в учении о восприятии он выражает материалистическую линию. Вытекающая из этого подхода логическая схема анализа является триадической, т. е. выделяющей не два, а три звена - имея в виду также деятельность субъекта, опосредствующую его связи с предметным миром. Эта линия нашла свое высшее развитие в историко-материалистическом марксистском методе, в марксистско- ленинском учении о том, что психическое отражение является не мертвенно-зеркальным, а активным процессом. О значении этого положения для психологической науки я неоднократно и подробно писал и повторять этого не буду. Я хочу только подчеркнуть, что подход, о котором идет речь, подход, опирающийся на триадический анализ, был господствующим на данной конференции, и что он объединяет заслушанные доклады и выступления.

Второе, о чем я хочу сказать, это то, что подход, о ко тором идет речь, необходимо требует системного анализа в марксистском его смысле, т. е. анализа, исходящего из того, что научное понимание каждого момента системы воз можно, только если мы будем брать его в движении системы в целом, как ее момент, а не как отдельный кусочек, от дельный изолированный уровень.

Хочу воспользоваться случаем, чтобы отметить, что понимание уровня, которое прозвучало на конференции, а именно понимание того, что каждый уровень может действовать только с помощью средств, доставляемых нижележащими уровнями, является, с моей точки зрения, единственно правильным, позволяющим раскрыть внутреннее движение системы, ее преобразования. Ведь система не есть аддитивное образование не только в том смысле, что она не является суммой отдельных элементов, но также и в том смысле, что она не складывается из механически наслаивающихся один на другой уровней.

Конечно, в конкретном экспериментальном исследовании нам постоянно приходится иметь дело с отдельными уровнями и отдельными "кусками" изучаемых процессов. Мы производим известную абстракцию от движения системы и это неизбежно. Нужно только не упускать из вида, что в эксперименте мы сознательно идем на такого рода абстракции, на мысленное омертвление движения. Мы не можем избежать этого и вынуждены идти в процессе исследования конкретного предмета на множество отвлечений и условностей, которые находят свое выражение и в терминологии. Дело в том, что мы не в состоянии схватить движения системы, если она остается не "наполненной". Но наполнение ее возможно лишь ценой абстракций, о которых я только что сказал.

В исследованиях восприятия эти абстракции выступают постоянно, но именно поэтому необходимо отдавать себе в этом отчет и накладывать известные ограничения на вытекающие из них общие выводы. Главная, освященная традицией абстракция состоит в забвении того, что восприятие, т. е. чувственное отражение, существует лишь в условиях предметного мира, что оно опосредствует деятельность субъекта в этом мире.

Но что представляет собой этот мир? Предметный мир - это, конечно, мир трехмерный. Можно сказать, что он имеет и четвертое измерение, потому что находится в непрерывном движении: он движется, а главное - мы сами находимся по отношению к нему в постоянном движении. Можно далее применительно к человеку говорить еще об одном "измерении" или "квазипространстве". Это - пространство опыта общественной практики, пространство тех значений, в которых преломляется для человека воспринимаемое им. Исследования восприятия постоянно отвлекаются от этих сложнейших обстоятельств.

Хорошо известно, как много исследований построено па изучении зрительного восприятия двухмерных объектов - изображений на плоскости. Разве не так строилась гештальт-психология? Разве не из изучения восприятия плоских фигур были выведены законы формообразования, прегнантности и прочее? Мне могут на это сказать, что издавна вводились и такие параметры как расстояние (глубина) и движение. Да. Но здесь лежит важная разница: исследовать восприятие реального предметного мира - это не то же самое, что присоединять один параметр к другому, или даже координировать их между собой, предварительно изучив их в качестве отдельностей. Конечно, как я уже говорил, мы всегда будем встречаться с необходимостью обособлять в эксперименте отдельные моменты процесса восприятия, предъявляя нашим испытуемым отдельные точки, линии, плоскости. Нужно только не забывать о том, что это - приемы абстрагирующего эксперимента.

Гораздо более важной и, так сказать, более "опасной" является абстракция от факта изначальной отнесенности об раза к внешней реальности, к объекту восприятия. Она-то и породила идею об особом вторичном процессе наложения чувственного отражения на объект. Но у нас нет никакой логической возможности исследовать этот процесс потому, что такого особого процесса попросту не существует. Существует одно основное движение, один основной процесс - от объективного мира, от объекта к образу. Конечно, этот процесс опосредствован активностью субъекта, в результате которой и происходит формирование психического образа, который, образно говоря, "вычерпывается" из мира так, что он с самого начала уже несет его в себе. Иными словами, дело обстоит так, что в нормальных случаях порождение психического образа одновременно есть и его "объективация". Значит, нет двух шагов - сначала появляется образ, потом субъект относит его к объекту. Соответственно, нет и двух вопросов, а есть один вопрос: о порождении предметного образа. Этот вопрос является центральным вопросом психологии восприятия. Он стоял в центре внимания и на нашей конференции.

Процесс порождения психического образа совершается посредством сложнейших морфофизиологических аппаратов, но к работе этих аппаратов он несводим. Аппараты эти реализуют деятельность субъекта, в частности, его перцептивные действия и операции, более того, в них как бы откладывается деятельность и по их работе многое может быть "прочитано". Поэтому изучение работы этих аппаратов как в нормальных условиях, так и в условиях патологии, составляет важное звено в психологическом анализе восприятия. Применительно к нейропсихологии это было хорошо показано в докладе А. Р. Лурия, который очень верно подчеркнул значение нейропсихологических исследований как метода проникновения в те мозговые механизмы, которые фило- и онтогенетически сформировались в ходе развития перцептивной деятельности и запечатлели ее структурные "швы".

Здесь я подошел к острейшему, часто игнорируемому в психологии вопросу: об онтологическом статусе психического образа. Образ, конечно, существует как функция, свойство мозга. Однако азбучная истина состоит в том, что никакой анализ не в состоянии его обнаружить в ткани мозга, в констелляции его нейронов, в их динамических состояниях и т. д. Это так же невозможно сделать, как обнаружить стоимость в самом теле товара. Я не смогу сейчас говорить об этом подробнее и, если я все же поставил этот вопрос, то лишь потому, что его игнорирование связано с еще одной, третьей, абстракцией, абстракцией от сознания, от того простого факта, что, когда я воспринимаю объект, я вижу не форму плюс рельеф, плюс цвет и т. д., а вижу, скажем, книгу, стол, лицо, то есть вижу объект в его значении, сознаю этот объект. Возникает старая проблема категориальности или осмысленности восприятия, которая обычно решалась путем привлечения языка в качестве прямого объяснительного фактора. Но язык не является демиургом сознания, по этому задача исследования осмысленности восприятия заключается в том, чтобы проникнуть в содержание тех процессов, в которые вовлекаются значения.

Я высказал некоторые общие положения для того, чтобы пояснить ту точку зрения, с которой я подхожу к исследованию восприятия, и, в частности, к тем работам, которые бы ли доложены на данной конференции. Я, разумеется, не буду говорить о всех заслушанных докладах и выступлениях и вовсе не претендую на то, чтобы дать их обстоятельный анализ. Я ограничусь лишь отдельными замечаниями в по рядке общей дискуссии.

В течение двух этих дней перед нами прошел ряд направлений, в которых на разных кафедрах и в разном научном контексте ведутся исследования восприятия. На флангах этого ряда стоят, с одной стороны, исследования психофизиологические, ведущиеся на нейронном уровне (Е. Н. Соколов), с другой - исследования, которые можно условно назвать психолого-педагогическими. Я говорю "условно", потому, что эти исследования, о которых докладывал П. Я. Гальперин, имеют, конечно, и общепсихологическое значение. Я начну именно с них.

У меня не возникает никакого сомнения в том, что исследования П. Я. Гальперина отражают важную психологическую реальность. Она состоит в том, что, действительно, существуют такие перцептивные задачи, которые мы научаемся решать, проходя ряд этапов от "физических", как их называет П. Я. Гальперин, действий с объектами к действиям внутренним, собственно перцептивным. Это относится и к задачам чтения чертежей и сложноаналитическим задачам, вроде умения "отстраиваться" от элементов фигуры, искажающих метрическую оценку заданного ее элемента. Психологическая реальность состоит также в том, что полная ориентировочная основа и тщательная поэтапная отработка, действительно, по-видимому, составляют условия наиболее рационального обучения решения такого рода перцептивных задач. Но П. Я. Гальперин генерализует открытый им путь "нестихийного" формирования перцептов (образов). Всякий иной путь, говорит он, приводит к качеству перцепта, который отвечает "средним требованиям обиходной жизни".

В этой связи у меня возникают два вопроса, которые, я думаю, мы еще обсудим с П. Я. Гальпериным. Первое из них состоит в том, так ли, как об этом говорил П. Я. Гальперин, строится образ объекта, когда мы имеем дело не с условным его изображением на плоскости, не с восприятием комбинаций квадратиков или абстрактной фигуры, а с восприятием реального объекта в его, так сказать, "плоти и крови". Я имею в виду восприятие окружающего нас предметного мира, происходящее тысячи и тысячи раз именно в обиходной жизни каждого из нас. Конечно, и такое "стихийно" формирующееся восприятие представляет собой процесс архисложный, связанный с рядом переходов, трансформаций и свертываний, и его глубокое основание лежит в практических контактах с физической реальностью, в практической деятельности. Но воспроизводит ли этот процесс именно ту поэтапность, которая показана Петром Яковлевичем для изученных им случаев - хотя бы частично, начиная с какого-то уже сформировавшегося этапа?

Этот вопрос приводит ко второму вопросу - к вопросу об онтогенетическом развитии восприятия. Как известно, маленькие дети не только прекрасно зрительно ориентируются в предметном мире, очень точно дифференцируют, опознают объекты и т. д. Но главное, конечно, не в этом. Главное в том, что сказанное относится так же и к восприятию деть ми многочисленных классов объектов, которые вообще лежат вне сферы доступных им физических действий. Значит опыт практических действий входит в порождение образа не всегда прямо, не всегда в процесс формирования восприятия каждого нового класса объектов. Думаю, что эти, как и другие вопросы, возникающие в связи с исследованиями восприятия, о которых говорил Петр Яковлевич, заслуживают внимания.

Сопоставимым с направлением исследования восприятия, развиваемым П. Я. Гальпериным, мне представляется направление, представленное в докладах о порождении психического образа, сделанных В. В. Столиным и А. Д. Логвиненко. Я думаю, что исследования, составляющие это направление, проливают свет на некоторые процессы формирования сознательной картины предметного мира, которые ускользают при изучении перехода внешних перцепирующих действий во внутренний план, в котором они "сжимаются" и автоматизируются.

Это направление исследований родилось всего два-три года тому назад и располагает пока еще не очень большим материалом. Все же я хочу на нем остановиться.

Как уже здесь говорилось, общий замысел состоял в том, чтобы сохранить в эксперименте объекты восприятия так, как они существуют, но при этом изменять эффекты их непосредственного воздействия на зрительный аппарат. Простейший способ сделать это заключается в том, чтобы инвертировать с помощью соответствующего оптического устройства сетчаточные проекции (паттерны сетчатки). Как же при этих условиях решается задача построения образа, адекватного предметности мира, обобщенной предметной практике в этом мире? Такая постановка вопроса оправдана, как вы понимаете, тем простым положением, что мы видим не сетчатку глаза, а предметный мир, воздействующий на сетчатку. Стало быть, если в известных пределах мы меняем сетчаточную проекцию, то этим мы создаем грубый конфликт между непосредственно сенсорными зрительными эффектами и объективными "нормами предметности". Этот конфликт разрешается (в пользу предметности), но в условиях искусственного искажения паттернов сетчатки процесс его разрешения приобретает развернутый характер и становится доступным для детального изучения. Рассматривая метод, о котором идет речь, нужно прежде всего понять главную линию, в нем заключенную: что и в обычных условиях возникновения предметного образа также есть результат решения постоянно возникающих перцептивных конфликтов, но только скрытых и от субъекта и от экспериментатора. Применение специальных оптических устройств лишь грубо обостряет эти конфликты; впрочем, такого рода "обостренные" конфликты могут быть получены и без оптики, например, в условиях описанного мною эффекта "лупы".

Два слова о перспективе этих исследований. Она представляется мне двоякой: с одной стороны, возникает ряд вопросов, касающихся семантики предметного восприятия, о чем кратко говорил здесь В. Ф. Петренко; с другой - открывается необходимость более дробного изучения механизмов реализации этой внутренней динамики, т. е. анализа, который В. П. Зинченко называет микроструктурным.

Перехожу к докладу Ю. Б. Гиппенрейтер, вернее, к тому обширному циклу исследований, который стоит за этим докладом. Все они опираются на положение о важнейшей функции в возникновении зрительного образа глазных движений. Положение это едва ли является дискуссионным, и, как мы знаем, оно подтвердило свою продуктивность в экспериментальных исследованиях, в том числе того их направления, которое представлено в работах Юлии Борисовны и ее сотрудников. Я имею в виду ряд не упомянутых сегодня, но, на мой взгляд, важных фактов, которые легли в основу представлений о роли глазных движений в решении метрических зрительных задач, об афферентационном и оперативном полях зрения, о соотношении мануальных и зрительных действий. Большое значение я склонен придавать и изучению поведения фиксационного оптокинетического нистагма в условиях разных задач, о чем шла речь сегодня. В частности, мне импонирует попытка использовать методику оптокинетического нистагма для определения того места, которое занимает в данный момент тот или иной процесс в структуре деятельности. Задача эта - далеко не простая, потому что на лбу процесса не написано, каков его статус в деятельности и на каком уровне он протекает. Очень возможно, что существуют гораздо более совершенные методические способы решения этой задачи. Но как бы то ни было, данный метод, предложенный В. Я. Романовым, сохраняет свое значение. Наряду со многими неудобствами он имеет и серьезные преимущества. Одно из них (и оно не является единственным) состоит, как я понимаю, в том, что нистагм, по-видимому, однозначно связан с уровнем подкорковых автоматизмов и соотношение с ним исследуемого процесса дает возможность квалифицировать динамику его функционального места в деятельности.

Доклад Ю. Б. Гиппенрейтер и предшествовавший ему доклад В. П. Зинченко представляли разные конкретные подходы к исследованию зрительного восприятия; это вызвало довольно острую дискуссию между докладчиками. Если отбросить некоторые чисто полемические моменты этой дискуссии, то ее главное содержание касалось двух вопросов: вопроса о роли викарных движений и вопроса об адекватности применяемых методов, а соответственно, и адекватности интерпретаций полученных результатов.

Было бы наивно ждать, что в ходе этой дискуссии обсуждаемые вопросы будут решены. Я вижу ее положительное значение в другом, а именно в том, что расхождения между докладчиками получили в ней достаточно четкое выражение, позволяющее поставить некоторые "опорные", если можно так выразиться, пункты спора на почву конкретного теоретического и экспериментального исследования. Это возможно потому, что по моему глубокому убеждению между отправленными позициями обоих направлений не существует принципиальных расхождений. Разумеется, я вовсе не думаю, что исследование, взаимно учитывающее спорные вопросы, снимет дальнейшую научную дискуссию; в науке дискуссионные проблемы всегда существуют, и без этого она развиваться не может. Речь идет лишь о том, чтобы их обсуждение было возможно более продуктивным. Еще менее я думаю о том, что одно из этих направлений может быть пере крыто другим. Никакой альтернативы между тем, что мы условно называем "макроанализом" и "микроанализом", разумеется, не существует. Микроанализ, как я его понимаю, направлен прежде всего на то, чтобы раскрыть те интерцеребральные констелляции ("блоки"), с помощью которых реализуются перцептивные операции. Как мы знаем по опубликованным работам и по докладам, сделанным на данной конференции, микрогенетические исследования открывают весьма важную перспективу изучения функциональных единиц и переходов между ними, которые обнаруживаются при дальнейшем экспериментальном дроблении деятельности. Значение микрогенетического подхода состоит в том, что он противостоит старому разложению деятельности на так называемые психические функции - сенсорную, мнестическую и т. п., из которых никакой деятельности, конечно, собрать нельзя. Он противостоит также и тому формальному анализу деятельности, который на место подлинно психологических реалей подставляет чисто логические схемы. По-видимому, дальнейший анализ деятельности не может заключаться и в прямом переходе к нейрональному уровню или в попытках прямо объяснить ее особенность законами нейродинамики. Путь, который предлагает В. П. Зинченко, заключается в том, чтобы идти к интрацеребральным единицам от единиц, формирующихся экстрацеребрально, т. е. в развитии предметной деятельности, и по-моему это единственно правильный путь. Я только хочу еще раз подчеркнуть, что, как я уже говорил об этом неоднократно, микроанализ не изучает генеза самих операций. Операции (в том значении термина, в котором я его употребляю) подчиняется объективно-предметным экстра- церебральным отношениям, а не тем интрацеребральным от ношением, которые их реализуют. Объективно предметно детерминированные операции и задают те структуры, с которыми имеет дело микроанализ. Но это, конечно, не делает менее важным их исследование.

Естественно, что и на этом пути, на пути микроанализа существуют известные трудности. Некоторые из них обнаружились и сегодня, в ходе дискуссии, которая была начата выступлением Э. Джафарова. Дискуссия эта внешне выглядела как прежде всего методическая, но в действительности она затрагивает очень серьезную проблему - проблему отношений, которые связывают между собой уровни и "блоки" процессов, реализующих порождение образа. На мой взгляд, эта дискуссия примечательна тем, что она велась в плане, позволяющем прямо перейти к экспериментальной проверке высказанных гипотез. Ведь не представляет никакой трудности условиться о постановке таких лабораторных опытов, которые дадут строго однозначные ответы на главные спорные вопросы. Это собственно и есть высшая форма научной дискуссии, развитие которой следует всемерно поддерживать. Не скрою, что в данном случае я с особенным интересом буду ждать экспериментальных результатов, которые, по-видимому, смогут повлиять на развитие исследований по ряду на правлений.

Когда, открывая настоящую конференцию, я говорил о необходимости неформальной координации исследований, я имел в виду, что мы должны стремиться к созданию таких, образно говоря, общих плацдармов, на которых могли бы перекрещиваться разные линии разработки проблемы восприятия. В этой связи я должен вернуться к докладам, представляющим нейропсихологическое направление исследований.

Мы все отлично понимаем значение исследований распада деятельности для изучения ее строения в норме. Очень важными являются и вопросы мозговой локализации, потому что морфология вовсе не является чем-то безразличным по отношению к разыгрывающимся на ней процессам. Ведь мозговые структуры складываются не только филогенетически, но и онтогенетически, и функционально в жизни, в деятельности, и на своем языке отражают ее особенности.

Нейропсихология накопила и продолжает накапливать наибогатейший материал, в частности, и в области восприятия. Нельзя, однако, закрывать глаза на то, что для решения общепсихологических проблем он привлекается в совершенно недостаточной степени. Казалось бы, что внутренняя координация исследований напрашивается здесь сама собой, и об этом много раз говорил А. Р. Лурия. Тем не менее она далеко не всегда получается. Я думаю, что это объясняется тем, что мы недооцениваем особенности логики, с одной стороны, нейропсихологических исследований, а с другой стороны, логики исследований по общей психологии. Когда речь идет об изучении психических процессов при локальных поражениях, скажем, затылочной коры, лобных долей или при перерезке комиссуральных связей полушарий, то добываемые факты, естественно, подчиняются той логике, которую как бы несет в себе сама патология, задачи ее исследования. Поэтому хотя перед психологом, занимающимся тем или иным специальным аспектом восприятия, открывается множество интересных, порой, чрезвычайно ярких явлений, но найти место этим явлениям в логике ведущегося исследования не всегда легко.

Что же нужно для того, чтобы осуществить более продуктивное сотрудничество между нейропсихологическими исследованиями и другими направлениями психологического исследования? Мне думается, что для этого следует активно ста вить перед нашими нейропсихологами ту или иную конкретную проблему (гипотезу), т. е. заранее планировать использование данных, получаемых при нарушении исследуемого процесса в качестве метода проникновения в его структуру и ее динамику. Или иначе: ввести в план самих нейромсихологических исследований темы на языке общепсихологической проблематики. Мне представляется этот путь реальным. Об этом, в частности, свидетельствует тот небольшой доклад Е. Т. Соколовой (руководитель Б. В. Зейгярник), который она сделала на нашей конференции.

Мне осталось сказать несколько слов в связи с направлением, представленным исследованиями лаборатории Е. Н. Соколова. Всем присутствующим работы Е. Н. Соколова и его сотрудников хорошо известны. Они ведутся у нас много лет и заслуженно стали на факультете традиционными. Это в высшей степени квалифицированные и продуктивные исследования, проводимые со всей энергией и четкостью, присущими Евгению Николаевичу. В этом отношении у нас нет разных мнений.

Я, однако, вовсе не хочу этим сказать, что доклад Евгения Николаевича не ставит спорных и к тому же очень сложных теоретических проблем. У меня вызывает вопрос уже определение психофизиологии как науки о нейронных механизмах, которое дал сегодня Евгений Николаевич. Не является ли оно слишком узким, описывающим только тот уровень исследования, на котором идут его исследования?

Гораздо более важная проблема возникает в связи с принципом исследования, общей схемой его движения, которая сформулирована так (я цитирую по тезисам, представ ленным Евгением Николаевичем): "Таким образом, пишет автор, исследование развивается восходящей спиралью по схеме: человек - модель - нейрон - модель - человек". Я понимаю это так: исследователь строит некую теоретическую модель, затем проверяет ее в исследовании, этим уточняет и обогащает ее и вновь обращается к эксперименту. Против самой этой схемы ничего возразить нельзя, но ведь это - замкнутая схема в том смысле, что она не предусматривает анализа того, что задает работу системе реальных нейронов. Я понимаю дело иначе. Исследование на нейронном уровне- это исследование устройства нервных аппаратов, обеспечивающего возможность реализации тех или иных, в частности, перцептивных процессов. Но не само это устройство порождает чувственный образ, определяет избирательность восприятия и т. д. Поэтому исследование реакций нейронов дает объяснение, например, не избирательности восприятия, а того, какие нейронные механизмы делают ее возможной. Словом, и здесь мы сталкиваемся с теми проблемами, о которых я уже много говорил: с проблемой соотношения уровней анализа, с проблемой редукции психологического исследования к морфофизиологическому и в конечном счете с проблемой внутреннего движения деятельности. С ее раздвоениями и диалектическими переходами. Думаю, что наметившиеся в ходе конференции перекресты психологических и психофизиологических исследований помогут конкретизировать эти большие проблемы.

В заключение я хочу от имени Ученого совета факультета горячо поблагодарить участников конференции. Мы организовали ее как внутрифакультетскую - для членов совета и для тех, кто занимается у нас на факультете проблемой восприятия, поэтому мы широко не объявляли об этой конференции. Тем не менее она собрала гораздо более широкую аудиторию, чем мы предполагали. Сегодня, во вторую половину этого второго, и к тому же субботнего дня конференции, перед своим выступлением я насчитал с помощью "глазных движений" около ста присутствующих, в том числе и многих сотрудников других психологических учреждений.

Последнее, что я хочу сказать, касается организации конференции. Хотя в ней были некоторые упущения, она дала и положительный опыт. В частности, я считаю правильным, что рядом с нашими профессорами выступали не только аспиранты, но и студенты IV и даже III курса. По-видимому, этот порядок следует сохранить и в будущем.

От некоторых членов совета поступило предложение опубликовать материалы данной конференции. Каково будет мнение совета? Итак, явное большинство членов Ученого совета факультета поддерживает это предложение, и мы можем принять соответствующее решение. Имеются ли возражения? Возражений нет. Таким образом, решение принимается.

Спасибо, товарищи, за внимание. Разрешите на этом закрыть заседание Ученого совета, а вместе с этим и работу конференции.