Письма 1884 г.

Вена, четверг, 10 января 1884 г.

Мое дорогое сокровище!

Удобство - это последнее, на что я имею право, и я не замечал бы его отсутствия, если бы ты заботилась обо мне.

Если ты когда-нибудь потом здглянешь в маленькую книжечку, которую мы собирались вести как хронику нашей помолвки, то останешься, в основном, недовольной. Но мы найдем выход из этого состояния. Только помни, пожалуйста, свое обещание сделать все, чтобы не оставлять меня в одиночестве. Я считаю это обещание сильным оружием, которое ты позволила мне хранить. Сдержишь ли ты слово или нет, я не могу предвидеть. Хотя ты оказала достаточное сопротивление, когда мы обсуждали проект твоего переезда ко мне. Твоя воля, твое желание значили для меня не меньше, чем мое собственное. Но ты не вправе считать, что я не должен тебя отпускать (Такова была воля матери Марты относительно переезда из Гамбурга). Разве я могу принести во имя тебя жертву, которая была бы приятна только мне? Нет, это не подходит, и все другое тоже, может быть, не подходит. Мы теперь разделены расстоянием, моя милая Мартхен, и хотя мне не хочется говорить о работе, но только она нас, одиноких, может снова объединить.

Вчера на улице я встретил отца. Он все еще полон замыслов, все еще на что-то надеется. Я решил написать Эмануэлю и Филиппу, чтобы помочь отцу в нынешних делах. Правда, он не хочет этого, потому что привык рассчитывать преимущественно на плохой исход. Вчера я все-таки написал очень резкое письмо Эмануэлю. Но почему я должен омрачать тебя рассказом о таких печальных вещах!

Недавно я был в семье Хаммершлагов. Они приняли меня очень сердечно. Старый профессор взял меня сотрудником и дал деликатное поручение - поговорить по душам с молодым медиком Альбертом. Затем он мне сообщил, что решил раскошелиться и помочь бедным. Один богач передал ему определенную сумму для оказания помощи беднякам. Он предложил мне содействовать в этом деле. Профессор часто рассказывал мне, что провел юность в жестокой нужде. Нельзя надеяться на помощь со стороны государства бедным.

Я мог бы, собственно, этим не заниматься. Мне только хочется внести вклад в это дело, принять участие не на словах, а на деле. Профессор не первый раз так заботится обо мне. И во время учебного года он бескорыстно вытаскивал меня и других из нужды. Вначале я очень стыдился этого, но когда познакомился с его взглядами, то понял, что он - хороший человек. Ему можно доверять, и он не потребует ответных обязательств.

Мне удалось скопить пятьдесят гульденов. Хочу их отдать родителям и сестрам.

Я сам много работаю и мог бы теперь ничего не делать для других. Я изложил свои взгляды профессору и, по меньшей мере хотя бы частично, должен ему помочь. Разговор происходил у него дома, и я не нахожу слов, чтобы достаточно полно охарактеризовать его и уяснить его отношение к одной девушке. Я попросил его пригласить Розу (Роза Фрейд (1860-1942) - младшая сестра Зигмунда Фрейда), и как только мы вместе с ней вошли в комнату, он начал так говорить о ее сестрах, что даже я заметил, что он словно охладел к жене. Я не знаю никаких хороших, гуманных психологических мотивов отдаления людей друг от друга, но они, безусловно, есть. Роза найдет, конечно, силы пережить удар и поделиться с Анной (Речь идет об Анне Хаммершлаг). Может быть, они получат рекомендацию у фрау Н. Ей это будет легче обсуждать, чем со мной. Эта рекомендация пригодится и для двух других девушек. Ты не вправе забывать о том, что они очень бедны и к тому же старшие дети в семье. Один из сыновей - лакей, а девушки зарабатывают на хлеб учительским трудом в народных школах.

Другой же, Альберт, - медик, получает большую стипендию и работает лаборантом у профессора Людвига (Доктор Эрнст Людвиг (1842-1915) - профессор химии в Венском университете), химика. Он был мне всегда симпатичен и выглядел по сравнению с ними благополучнее, как богатый шваб. Я питал глубокую симпатию еще с гимназических пор к старому еврейскому учителю. Итак, теперь ты знаешь все и, вероятно, благодарна мне за откровенность. Но как я еще мало знаю о тебе, моя единственная.

...В целом я не доволен тем, как продвигается моя работа. Постоянно и настойчиво собираю и обобщаю интересные наблюдения над больными, много читаю, каждый раз много и самостоятельно занимаюсь. Надеюсь, что со временем все-таки опубликуюсь.

Ты права, что бедный Натан (Доктор Натан Вайс (1851-1883) - ассистент нейрологической клиники Вены, друг Фрейда) был первым ординатором и я войду в его комнату, в которой он жил полгода, и почувствую, что по ночам здесь обитает его дух. Но у меня очень хороший сон, и я ничего не боюсь.

Желаю больших успехов в твоих вечерних чтениях. Мне хотелось бы поразить этим известием наших дам. Будут ли со временем такие вечера устраиваться и для мужчин?

Да, ты знаешь, все-таки Вольфингине (Шутливое прозвище кузины Фрейда - г-жи Вольф) помолвлена.

На мой взгляд, Чаймс (Имеется в виду героиня английского писателя Чарльза Диккенса (1812-1870)) очень привлекательна, прекрасна, но вначале ей все дается тяжело. "Батл оф Лайф" была бы легче и пригоднее для вас, но ты ведь в этом сама прекрасно разбираешься.

Сегодня у меня журнал и служба.

Завтра будет веселее, моя дорогая, любимая. Ты не имеешь права не ответить мне на все, о чем ты думала при чтении этого письма.

Спокойной ночи.

Твой Зигмунд.

Вена, вторник, 7 февраля 1884 г.

Моя маленькая принцесса!

Это прекрасно, что твое последнее письмо принес белый почтовый голубь с красной ленточкой. Он прилетел, когда я писал статью. Твое письмо подарило мне бодрость, и работа пошла веселее. В полчетвертого начал - в полдевятого вечера уже закончил. Я даже подпрыгнул от радости. Между прочим, я всегда делаю это физкультурное упражнение, когда есть повод для хорошего настроения. И конечно, мне так захотелось написать тебе. Но неожиданный визит приятеля нарушил мои планы. Я пошел, чтоб немного развеяться, к нему в гостиницу, и вот пишу тебе лишь сегодня.

Днем я был занят тем, что делал выписки из одной книги по просьбе моего русского знакомого, потом готовил перевод с немецкого на английский и предложил американскому коллеге отредактировать рукопись. Завтра я отнесу оба экземпляра Флейшлю и уж тогда - всё. Теперь у меня снова есть время и для больных, и для чтения. Такая возможность, вероятно, непродолжительна. По крайней мере, это продлится не так долго, как хотелось бы. Вообще-то человек должен иметь время для размышлений о жизни.

Зильберштейн сегодня снова навестил меня, он очень расположен ко мне, как и раньше. Одно время мы были закадычными друзьями. Нас объединяли ни спорт, ни взаимная выгода, а только бескорыстная потребность общаться друг с другом. Мы проводили вместе все время, свободное от школьных занятий. Вместе изучали испанский, придумывали загадочные истории и таинственные имена, почерпнутые из книг великого Сервантеса.

В нашей хрестоматии по испанской литературе мы нашли рассказ, герои которого - две собаки. Расположившись перед дверьми госпиталя, они вели между собой философско-юмористический диалог. Мы решили присвоить себе их имена - так они нам понравились. Общались мы и устно и письменно, в основном называя себя так: мой друг - Берганза, а я - Сипион. Как часто я оставлял другу записки, которые начинались с обращения "Дорогой Берганза", а подписывался: "Твой верный Сипион ждет тебя возле госпиталя в Севилье". Вместе мы создали научный кружок, шутливо назвав его "академией", скромно ужинали, нередко вскладчину, и скучали друг без друга, если один из нас на какое-то время находился в другой компании. Правда, иногда он неохотно делился своими мыслями, но оставался всегда очень человечным, со своим мнением, своим кругом чтения, самобытным юмором. Но во всем этом было нечто бюргерское, филистерское.

Когда он заболел, я лечил его. Однажды он пригласил всех нас, старых товарищей, на прощальный вечер в предместье Вены. Сам лично разливал нам в бокалы пиво и старался не показывать, как он расстроган. Потом, когда мы вместе были в кафе, хирург Розане отпустил несносную шутку, только для того, чтобы высмеять сентиментальность моего друга. Мне стало жаль его: ледок отчуждения, возникший в последнее время, был сломан. Я произнес прощальную речь и, глядя на него, сказал, что он, уезжая, увозит с собой и память о моей юности. Я не знал тогда, насколько оказался прав.

Первое время мы переписывались, он жаловался на своего полусумасшедшего отца, на безрадостное существование. Я пытался разбудить его прежние романтические инстинкты, поднять настроение, но безуспешно. Потом он переехал в Бухарест, надеясь, что ему удастся там занять достойное место в обществе. В юности он увлекался поэзией индейцев, Купером, "кожаным чулком" и морскими приключениями. В последние годы держал лодку на Дунае и нередко приглашал друзей на прогулки по воде. Причем - любопытная деталь - на веслах были наемные гребцы.

Мы, хоть и нечасто, но все-таки общались друг с другом. Потом в мою жизнь вошла ты и все, что связано с тобою. Новый друг, новые стремления, новые заботы...

Противоречия, которые и раньше были с Зильберш-тейном, стали еще очевиднее, когда я рассказал ему о тебе. Он не понял моих чувств. Сам он решил жениться на богатой глупой девице, которую ему сердобольные знакомые прислали на смотрины. Теперь он привык к "денежному мешку", который все же оказался недостаточным для того, чтобы он смог стать самостоятельным коммерсантом и иметь собственное "дело". Ну, а что стало со мною, ты прекрасно знаешь.

И вот теперь, спустя время, мы снова встретились с Зильберштейном, и, конечно, оба размышляли над тем, как причудлива жизнь, как обуздывает она наши честолюбивые желания, одного - раньше, другого - позже. Его первой любовью в юные годы была Анна, потом он встречался с Фанни. Затем наступил период, когда он влюблялся во всех девушек без разбору, и вот теперь никого не любит.

У меня же все наоборот. Раньше не было никого, теперь есть ты, единственная. Вот и рассказал я тебе историю моего друга Зильберштейна. Теперь он стал банкиром, потому что ему не понравились юриспруденция, право. Сегодня он снова хочет собрать старых собутыльников, как и прежде, в Хернальсе, предместье Вены, но я очень занят на службе и думаю не о прошлом, а совсем о другом.

Будь здорова, мое дорогое сокровище. Мой почтовый ящик пока пустой. Твое письмо придет, наверное, завтра.

Твой Зигмунд.

Вена, вторник, 20 марта 1884 г., раннее утро

Заносчивый ты человечек!

Напрасно ты испытываешь смущение от своей фотографии. Не хочу лишний раз говорить, как она должна понравиться тому, кто любит тебя. Твердо знаю, что нельзя огорчать других, если хочешь снискать их уважение.

Сегодня должны проявиться злосчастные последствия моего рискованного поступка. Однако я совершенно здоров, не чувствую боли, а только сильную усталость в голени. Будем считать, что эта история завершилась.

Сегодня хочу идти к мастеру, изготовляющему медицинские приборы, и начать новые расчеты для электронных инструментов. Видишь ли, я был ранее легкомыслен, и теперь мне приходится рисковать, поскольку я должен обеспечить себе маленький гешефт, на котором могу заработать пятьдесят гульденов. Дело в том, что я хочу снова запустить в лабораторию четыре или пять человек. А потом приду домой и буду читать. Если Брейер сегодня не придет, то вечером я преподнесу ему сюрприз. Ведь он мне сказал вчера, что хорошо было бы меня полечить, как других пациентов.

Здорова ли моя принцесса? В чем причины твоей усталости? Не думай, что я не способен заботиться о твоем здоровье, раз болен сам. Но все-таки больной имеет то преимущество, что чаще получает письма от своей возлюбленной, и потому я снова иду в постель.

По душе ли тебе такая угроза?

С самым сердечным приветом твой Зигмунд.

Вена, вторник, 19 июня 1884 г.

Мое любимое сокровище!

Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь я не очень подробно отвечал на твои милые, благородные письма, но сегодня должен писать коротко. Мы ведь скоро, надеюсь, сможем лично побеседовать друг с другом. Для "Кока" ("Юбер Кока" - центральный журнал по общей терапии) вчера только подготовил рукопись на полтора листа. Первую половину статьи уже сегодня отредактировал.

Пара золотых, которые я заработал, пришлось израсходовать на моих учеников, которых я сегодня и вчера выгнал домой.

Теперь передо мной лежит корректура второй работы (В письме от 14 февраля 1884 г. Фрейд делился с невестой мыслями о начале этой работы. Речь идет о рукописи "Структура элементов нервной системы", изданной в 1884 г), которую я должен прочитать и оживить, исполняя служебные обязанности в журнале. Я здоров, как лев, веселый и жизнерадостный. Большая занятость не отражается на моем настроении. Санитар, приставленный к душевнобольным (Брейер предложил Фрейду хорошо оплачиваемую работу на несколько месяцев в качестве врача, сопровождающего пациентов во время поездок), позволяет им все, что ты только можешь представить. Но и это не снимает моего жизненного тонуса.

Моя любимая, мрачные соображения, которыми ты поделилась со мною, ты должна решительно гнать от себя. Ты ведь знаешь ключи к моей жизни: какие большие надежды я возлагаю на свое дело и верю, что они полностью сбудутся, как только я смогузаняться врачебно-исследовательской работой. Временами я более угрюм, чем прежде. А теперь, когда ты стала моим "главным принципом", я хочу без остатка служить тебе. Это становится вообще главным условием, которое я ставлю перед своей жизнью, иначе она мало что значит для меня. Я очень упрям и не боюсь научного риска. Мне нужен значительный стимул, чтобы сделать массу дел, которые все рассудительные люди должны считать не очень благоразумными. Действительно, я, довольно бедный человек, должен заниматься наукой. И в то же время я - самый несчастный мужчина, желающий сохранить верность и любовь одной бедной девушки. Приходится жить и дальше в таком же темпе, много рисковать, много надеяться, много работать. Для обычного буржуазного благоразумия я совершенно потерян. Теперь вот вынужден не видеться с тобой. Или только через три месяца увидеться, и все из-за того, что наши отношения еще не очень определенные.

Через три месяца Эли уже будет в Гамбурге. Надеюсь, обстоятельства и состояние дел не воспрепятствует этому.

Короче, я почти ничего не знаю о будущем. Я не имею права не считаться с этим, но уверен, что меня ждет радость снова держать твою ладонь в своей руке. А это так же жизненно необходимо для меня, как еда и питье. Я знаю, что доставил тебе немало печали и лишений, желая похитить у тебя несколько недель счастливого семейного отдыха. Я следую моим импульсивным побуждениям и не боюсь ни препятствий, ни риска. Хочу быть сильным пред тобой, Марта.

Потом со свежими силами продолжу эксперимент, который очень интересен по содержанию, но вряд ли экономически вознаградит меня за три месяца работы. Прибыль не велика, на эти деньги не много накопишь, а время будет потеряно. Можешь ли ты представить, что у меня в кошельке тысяча золотых, а сестры Роза и Долфи голодают? Конечно, по меньшей мере, половину заработка отдам им, а остального мне хватит продержаться некоторое время, пока не заработаю снова.

Я не всегда, быть может, справедлив по отношению к сестрам. Но я поступаю так, как подсказывает моя совесть. Важно быть в согласии с самим собой.

Сегодня приходил Панет, конечно, по служебной необходимости. Я сохранял выдержку и не возражал ему. Но у меня есть хорошее свойство доверять собственной интуиции. И я нашел много людей, которые разделяют мою точку зрения.

Уверен, что скоро мы увидимся, моя милая. Оставайся здоровой, а мне приходится заканчивать письмо, поскольку снова пришла корректура.

Твой Зигмунд.

Вена, понедельник, 30 июня 1884 г.

Моя любимая невеста!

Я так рад, что мы будем одни и ты ни в чем больше не можешь упрекнуть себя, если действительно ждешь меня. Я так счастлив в ожидании прекрасных дней, которые мы проведем друг с другом. Знаю, тебе хочется прервать меня: мол, не нужно ничего ожидать, чтобы не разочароваться. Но, Мартхен, это ведь зависит только от нас, насколько чудесными окажутся эти дни... Не от погоды, не от настроений других, не от плохих или хороших известий, которые могут прийти.

Я не хочу ничего иного вынести из этого путешествия кроме уверенности, что ты полностью принадлежишь мне, убеждения, что в наших отношениях больше самой любви, чем ее оценок.

Ретроспективный взгляд, который тебе свойствен, так оправдан. Действительно, я всегда любил тебя значительно больше, чем ты меня. Или, собственно говоря, пока мы каждый в отдельности не пришли к осознанию нашей любви, ее сущности, примум фаль-сум, как сказал бы логик, до тех пор я себя как бы навязываю тебе, а ты принимаешь меня без особой склонности и симпатии. Но это все будет преодолено.

Уверен, что все наконец изменится к лучшему. Ты знаешь, мне говорят, что я обладаю искусством каждый раз вызывать в тебе раздражительность. Говорят, что между нами всегда - поединок, борьба и что ты ничего не сделаешь ради меня. Говорят, что мы слишком разные и принимаем за любовь лишь желание любить. Говорят, что мы - люди, которые хотят любить и быть любимыми, несмотря на то, что обстоятельства жизни у нас разные. Но после всех суровых слов, услышанных мною, я должен признаться себе, что люблю тебя. Никто из моих немногих сторонниц не понял твою сущность, которая в том и состоит, что ты предназначена мне судьбою.

Ты говоришь, я не оказываю на тебя никакого влияния. Я считаю тебя развитым и гармоничным человеком. Но ты бываешь сурова и чопорна со мной, а у меня нет никакой власти над тобой. Ты стала мне еще дороже, несмотря на твое непослушание. И я почувствовал бы себя очень несчастливым, если мы распростимся с тобою вновь на тринадцать месяцев, как тогда в начале улицы Альзер (На улице Альзер находился главный вход в одну из больниц Вены). Тогда моя надежда была крошечной, но я казался себе солдатом, приставленным к забытому часовому. Наше желание быть вместе тогда охладело. Но я все-таки должен был остаться победителем, хотя не знал множества нежных слов, которые помогли бы исполнить мои желания. Но я заметил, что и в твоих глазах кое-что значу. Упрямство и замкнутость, на которые ты сама часто сетовала, прекратятся, если мы будем вместе.

С тех пор я стал другим. Многие душевные раны закрылись, иные стали глубже. Ты знаешь, во мне проснулись упорство и самоуважение. Год назад я еще не знал в себе этих качеств. Поэтому мне не хочется больше откладывать радости. Искреннее согласие с тобой необходимо мне для новой работы.

Однако возникает легкое сомнение. Любишь ли ты меня так же горячо, как прежде? Человека, которого столько времени не видела, не слышала его голоса, его суждений, которые постоянно вызывали твою гордость? Человека, который давно не был рядом с тобою? Не найдешь ли ты, что этот образ не соответствует нынешнему, что твое представление обо мне уже иное, чем год или два года назад? Слова "нет" я не переживу. Я жду тебя с нетерпением. Ведь ждать -это моя судьба, как и твоя. Ждать спокойно и преданно, ждать, волнуясь и борясь. Собственно, различие не т*ак уж и велико по сравнению с многообразием тех способов, с помощью которых мы отстаиваем свое право на счастье.

...Еще четырнадцать дней ожидания. О дальнейшем я и не думаю. Минувшие годы уже как бы закрыты завесой времени. Я так люблю тебя и хочу услышать, что тоже любим тобою.

Я хочу прожить предстоящие четыре недели, не принося их в жертву будущему, как раньше. Эти четыре недели и есть само будущее.

Здорова ли ты, мое милое дитя? Я здоров, как никогда, и теперь не перегружен работой. Я должен поразмыслить, чем заниматься эти четырнадцать дней.

Мне поручили написать статью для газеты и вести постоянные наблюдения за больными. Я осматриваю их в отделении больницы.

Нет ли в моем письме чего-нибудь, что огорчило бы тебя, моя дорогая Мартхен? Ты скажи мне об этом.

Твой Зигмунд.