Письма 1885 г.

Нежность, которую ты мне даришь, подняла мне настроение и вызвала множество мыслей. Их можно подытожить так: подготовка к супружеству подобна работе, которую никогда нельзя считать абсолютно законченной.

Вена, 16 января 1885 г.

Мое сокровище!

Сердечный тебе привет к семнадцатому (17 июня 1882 г. - дата помолвки Марты Бернайс и Зигмунда Фрейда. Не удалось установить инициалы и подробности личности Манне, коллеги Фрейда). Знаешь ли ты, между прочим, что так же семнадцатого начался и мой курс? А теперь быстро мои новости, которым ты можешь порадоваться.

Жребий брошен. Мне пришлось остричь дикую бороду и идти к Нотнагелю, которому я послал открытку такого содержания: "Позвольте узнать, господин надворный советник, соблаговолите ли Вы выслушать меня по личному делу, и если да, то когда?"

Та же самая толпа, то же самое пугливое шушуканье вокруг меня. Тот ли я врач, который сможет лечить почтенных пациентов и вообще, чего следует ожидать от меня?

Лучше всего я понял разговор одной дамы в черном с ее братом? Женская проницательность увидела во мне нечто сомнительное. А ее братец, хотя и вежливо не соглашался с нею, но в его улыбке сквозило сомнение, тот ли я врач, которому можно доверять свое здоровье. Манне 2 особенно был резок со мной. Но это объяснимо: у него в кабинете висит портрет умершей жены, задумчивой и серьезной.

Я спросил у Нотнагеля, могу ли высказать свою просьбу сейчас или позже. Он сказал, что если буду краток, то сейчас, в противном случае нам лучше было бы поговорить позже.

Я обещал, что буду краток:

- Однажды Вы высказались в том смысле, что хотели бы быть мне полезным, и я поверил в это. Теперь к делу. Мне хотелось бы узнать, могу ли я на основании моих предыдущих работ добиваться доцентуры или должен ждать?

- Вы все время работали, дорогой доктор, над "Кокой"? ("Кока" прежде всего связана с моим именем).

Я показал ему рукописи своих научных статей, написанных в марте и последующие месяцы. Он не вникал в их содержание, а считал лишь количество.

- По объему это восемь или девять авторских тистов. Подавайте спокойно Ваше заявление. О Боже!

Если бы Вы знали, какие люди стремятся к доцентуре.

Гекоторые из них не имеют ни малейших профессиональных заслуг.

- Однако я должен опубликовать еще некоторые вещи, из которых две в самое ближайшее время.

- Вы не нуждаетесь в этом. То, что у вас есть, - более чем достаточно.

- Однако среди них мало собственно по невропатологии...

- Но это не имеет значения. Как можно глубоко эазбираться в невропатологии, не занимаясь психо-югией и анатомией?

Так вы хотите стать доцентом в области невропатологии? Тогда целесообразно, если рецензентами Вашего реферата будет Мейнерт, Бамбергер и, вероятно, я. Думаю, возражений не возникнет, а если другие коллеги засомневаются, то такой состав рецензентов обеспечит Ваш успех. Все будет в порядке, зе волнуйтесь.

- Значит, могу ли я предполагать, что вы поддержите мою кандидатуру? Мейнерта я знаю, он это сделает несомненно.

- Конечно, и я не думаю, что кто-нибудь будет возражать, а если и будут, то, по-моему, мы все равно победим.

Я еще добавил:

- Речь идет о том, чтобы узаконить курс, который я веду нерегулярно. Правда, я читаю только для англичан и, естественно, на английском языке. Они идут на мои лекции толпами.

Потом мы крепко пожали друг другу руки, и я ушел, надеясь, что вскоре стану самым молодым доцентом.

Заявление о доцентуре подам на следующей неделе.

На этот раз "золотая змея" от тебя не уйдет.

Тысяча сердечных поцелуев.

Твой Зигмунд.

Вена, четверг, 7 мая 1885 г.

Моя дорогая маленькая принцесса!

Сегодня я получил твои подарки. Они сердечно обрадовали меня. Портфель мне совершенно необходим для рукописей, а блокнотик для рецептов просто очарователен. Я думаю все-таки, что ты мне прислала его не для каждодневного пользования. Он слишком красив для этого.

Кекс, который ты прислала, удивительно вкусный. Просто невероятно, что кекс может быть таким вкусным.

Нежность, которую ты мне даришь, подняла мне настроение и вызвала множество мыслей. Их можно подытожить так: подготовка к супружеству подобна работе, которую никогда нельзя считать абсолютно законченной.

Со своей стороны я решил, что пора прервать мучительное ожидание 17 декабря 1886 года. Мы должны быть мужем и женой, так больше продолжаться не может. Будем терпимы друг к другу. В первые дни мы жили бы на твои деньги. Мои, наверное, все будут истрачены на свадьбу.

Это предложение я серьезно обдумал. Его осуществление зависит только от одного человека - от тебя, Мартхен.

Сегодня я был дома и сделал смелый шаг - пошел к портному Тишеру и заказал ему два костюма, которые мне очень нужны. Не уверен, прав ли я.

Все-таки надеюсь, ты встретишь меня с открытыми объятиями.

Спокойной ночи, мое дорогое сокровище. Сейчас уже полвторого ночи. Еще один день канул в вечность, завтра снова работа.

Цветы передай Минне.

Вероятно, завтра я получу твое письмо, любимая.

Твой Зигмунд.

Вена, суббота, 6 июня 1885 г.

Итак, то, что я давно ожидал, все-таки наконец свершилось! Сегодня я получил приглашение на коллоквиум, где узнал, что должен выступать тринадцатого июня перед коллегией профессоров - Ученым Советом. Это будет отдаленно напоминать экзамен, и только. Но каков будет результат - неизвестно.

Придется купить цилиндр и перчатки по такому случаю и еще - приличный костюм. Мне надо, наверное, появиться на Ученом Совете во фраке. Признаться, еще не решил, должен ли я его сшить или лучше взять напрокат. Правда, я заказал портному Гиллеру выходной костюм. Однако еще не уверен окончательно, оставить этот заказ или нет. Дело в том, что фрак придется взять напрокат не только для выступления перед профессорами, но и для пробной лекции. Мне нужен, конечно, черный костюм, даже два. Не знаю, как это все удастся осуществить.

Я совершенно растерян, голова идет кругом, а дел так много!

Получил разрешение на отпуск, и даже более того - занял необходимую сумму денег на дорожные расходы. А кроме того, получил письмо от Оберштейна, который обещал хоть как-то меня устроить, чтобы я имел крышу над головой до четверга. Это облегчает мне жизнь и вселяет надежду, что, может быть, смогу привести в порядок свои дела.

Как это ужасно, моя любимая, когда нет денег. Просто ума не приложу, как люди содержат семью, если статьи так дешево оплачиваются, что трудно свести концы с концами. По дороге из Богенца в Атем я, очевидно, не смогу не думать о проблемах, которые связаны с моей работой и вызывают грустные размышления. Я имею в виду свое участие в разработке темы, связанной с анатомией мозга...

Интересно, что день нашей помолвки и день рождения Минны совпадают. Этот месяц действительно до краев насыщен событиями. Только бы все было хорошо, благополучно.

Мой американский пациент заплатил мне первого числа двадцать гульденов, которые хранятся для тебя и Минны. Он оплатит работу за все две недели целиком, и вообще, он должен платить "дань" для моей принцессы и сестры моей принцессы.

Стипендия на поездку, моя дорогая, была бы очень желательна. Тем более что я вовсе не хочу отказываться от прежних намерений, связанных с путешествием в Вандсбек. Однако теперь сложновато отложить для этих прекрасных целей немалую сумму - сто гульденов. Для меня это действительно тяжело - даже в мыслях отказаться от намеченной поездки. Но сто гульденов - это так мало для нашего путешествия, даже если мы будем очень экономными и я не сделаю даже подарок для тебя. Подожду еще дней десять, может быть, удастся заработать побольше. Тем более что у меня теперь появился еще один источник дохода и медицинских наблюдений. Я имею в виду моего богатого пациента барона С, которого лечу сейчас. Я принимал его дважды, и, наверное, он придет еще на консультацию раза два в этом месяце.

Но вот что поистине ужасно: я так бесконечно ленив, что не в состоянии всесторонне обдумать, как найти выход из трудного положения - безденежья. Ну и к тому же невыносимая жара!

Мартхен!!! Ты, наверное, догадаешься и поймешь, что сегодня я просто не в состоянии найти выход из создавшейся ситуации.

Пиши мне всегда по старому адресу.

Сердечно обнимаю тебя, мое дорогое сокровище, твой Зигмунд.

Вена, суббота, 20 июня 1885 г., вечер

Принцесса, моя маленькая принцесса!

Как будет все прекрасно - я разбогатею и буду прав во всем и принесу нечто красивое для тебя, а потом поеду в Париж, и стану великим ученым, и возвращусь в Вену с большим-пребольшим небом вокруг головы, и мы поженимся. И я лечу все неизлечимые нервные болезни, и ты обретаешь меня здоровым, и я целую тебя страстно, крепко, и ты радостно весела. Будем живы не помрем.

Я хотел послать тебе телеграмму, что получил тринадцать голосов против восьми. Но тогда ты могла бы остаться на целых два дня без точных известий, да и открытка, наверное, больше порадует тебя.

Твое предчувствие относительно пятисот марок шестисот восьми гульденов оправдалось. Я ожидаю много хорошего от одного случая. Мне кажется, что коллеги-профессора смотрят на меня не без симпатии. Я этому несказанно рад. Вообще июнь - отличный месяц.

На том же самом заседании я утвержден в звании доцента, девятнадцатью голосами против трех. При первом голосовании было девятнадцать против одного. Но при этом присутствовали лишь двое из тех, кто относится ко мне недоброжелательно.

Через восемь дней, двадцать седьмого, будет мой пробный доклад на тему, близкую мне, - "Анатомия головного мозга".

Сердечно приветствую тебя, никак не могу привык-яуть, что я так счастлив. Самое большое счастье выпа-по мне три.года тому назад - 17 июня!

Сто тысяч поцелуев шлет тебе твой Зигмунд.

Мейдлинг, 23 июля 1885 г., четверть первого ночи

Моя маленькая принцесса!

Твою открытку я получил сегодня утром. К сожа-пению, мне не все понятно в твоей гамбургской манере изъясняться. Но как бы то ни было, твои пять марок оказались очень кстати.

Скажи мне, милая, мы должны уже сейчас предчувствовать плохие времена? Пришли мне все-таки денежную квитанцию.

Ты ведь знаешь, чемодан и дорожная сумка у меня уже есть, Мориц оставил здесь и то и другое.

Ну, теперь разъясню ситуацию. Мы, то есть Долфи и я, решили отправиться на прогулку к перевалу Земмеринг. В полвторого мы едем в Пауэрбах, затем часть пути идем пешком, переночуем где-нибудь и утром рано возвратимся домой. Малышка Долфи будет рада.

На перевале Земмеринг, десять часов вечера

Все складывается прекрасно. Погода чудесная. К тому же здесь самое лучшее масло, мед, да еще четверть содовой воды с вином. Это было прелестно и доставило мне большое удовольствие. Правда, в начале пути я только и думал о тебе и о том, что любое наслаждение без тебя может превратиться в муку.

Мы прошли по маршруту от Кламма до Адлиц-грэбена, потом преодолели перевал Земмеринг. В Адлицгрэбене мы нашли прелестную уютную гостиницу с радушными, крошечными служанками. Долфи поступила очень правильно, предложив остаться там на ночлег. Я же хотел идти к отелю "Эрцгерцог Иоганн".

Теперь расскажу о наших приключениях. Мы добрались туда, к этому отелю, не зная заранее, есть ли возможность переночевать там. Пришли поздно вечером. А когда спросили хозяев отеля, то услышали, что свободных мест нет. При свете луны мы пошли на другой склон горы, к Дому туристов, затем к ферме. Однако нигде не оказалось места для нас. Мы узнали дорогу и нашли еще одну гостиницу, но нам не поверили, что мы сбились с пути в лунную ночь. Наконец, хозяин сдался и милостиво пояснил, что мы можем расположиться на ночлег в маленькой столовой.

Долфи держалась великолепно. Она маршировала, как бравый солдат, не боялась темного леса, была бодра и жизнерадостна. И самое главное, не упрекала меня, хотя для этого у нее были серьезные основания. Я пожинал плоды своего легкомыслия, не взяв с собой достаточного количества денег. И сестренке пришлось не раз выручать меня из беды.

Предполагаю, что ты в подобном случае очень рассердилась бы. Но я, в свою очередь, мог бы так нежно тебя расцеловать. И что не менее важно, постараюсь заслужить право на такой поцелуй. Действительно, слишком глупо представлять себе это, но ведь так приятно, так хорошо помечтать о возможном блаженстве. Ах, если бы ты была здесь со мной, моя маленькая принцесса! Я должен собраться с силами и в течение четырнадцати дней очень ограничить себя в бездумном наслаждении жизнью, чтобы заработать деньги.

Я ведь очень хорошо понимаю, почему ты не любишь, чтобы я считал эти дни. Моя бедная малышка, так хочется, чтобы твой день рождения стал чудесным праздником. Но теперь до тех пор, пока я увижу тебя, я должен серьезно и много работать, во всем экономить, чтобы действительно заслужить это счастье.

Лист бумаги для письма разорвался, и я пишу тебе на клочке, который случайно нашелся у меня.

Завтра до обеда мы уже возвратимся домой. Хочу провести твой день рождения в размышлениях наедине с собой.

Спокойной ночи, моя дорогая.

Твой Зигмунд.

Вена, четверг, 6 августа 1885 г.

Душа моя, сердце мое!

Я уже возвратился с курорта.

Ты недавно видела Шенберга, но я не в силах описать, каким он стал сейчас: бескровным, худым, тихим и почти бездыханным. Одна, половина легких совсем разрушена, а другое легкое с трудом справляется с болезнью и не выдерживает ее стремительный натиск. Я считаю его обреченным, хотя и не знаю точно, как скоро или как медленно догорит остаток его дней. Через три месяца он будет в Вене. Посмотрим, чего можно добиться благодаря более мягкому климату, хорошему уходу и покою.

Для друзей он в любом случае потерян. Его бедная душа устала от жизни. Воодушевление высокой целью, страсть, ореол, которым по его собственному выбору окружали его возлюбленные,- все это в прошлом, когда он был здоров. Когда дыхание становится короче, суживается круг интересов, сердце отказывается от всех желаний. Остается усталый, покорный судьбе философ, который примирился с некогда постыдной семьей, неспособный на что-либо обижаться, благодарный за любое проявление внимания со стороны родственников и друзей. Больной, нуждающийся прежде всего в покое, отдыхе, тишине.

Мы беседовали с ним о твоей сестре:

Ты согласен, что я поступил правильно, разорвав эту связь, расторгнув отношения с Минной?

Я сказал, что написал Минне об этом. Но отказ ведь ничего не означает, в том смысле, что ее чувства остались прежними. Правда, она всегда зависела от отношений, над которыми не имела никакой власти. Но он твердо возразил: "Нет!" И мне вдруг стало ясно, что он несправедлив, что его любовь умерла раньше, чем он сам.

Что его к этому привело, почему он от всего отрекся, я не знаю. Но он уверенно высказал мнение, что главное для него - работа и должность, независимость от братьев и собственная воля.

Что это - конец долгой тяжкой борьбы или симптом расстроенной психики? Слова его были скупы, но он сказал мне нечто важное, что предотвратило мой гнев относительно его родственников.

Завтра или во вторник я пойду к нему вместе с доктором Мюллером. Я убеждал себя, что я не кто иной, как только друг Шенберга, и все-таки высказал суровую правду Геза, брату Шенберга. Правда, парень оказался слишком высокомерным и глупым. Впрочем, родственники Шенберга, кажется, понимают, что больной нуждается в уходе, и готовы снова контактировать со всеми, дураки.

Одно слово, вырвавшееся у Шенберга, причинило мне большую обиду. Он говорил о том, что Марта сделала для него много хорошего, да и внешне выглядит она прекрасно, но что у нее "синие круги под глазами". Почему он сказал, что у моей девушки "синие круги под глазами", ума не приложу. Из-за этого у меня испортилось настроение.

Я подумал о человеческой психологии, в частности, о том, что твои "синие круги под глазами" потрясли меня больше, чем печальное состояние бедняги Шенберга.

Когда я приеду, то зацелую тебя. Надеюсь, что первого октября ты не прогонишь меня.

Твой Зигмунд.

Вена, среда, 12 августа 1885 г.

Моя странствующая принцесса!

Приходится смириться, что ты без меня отдыхаешь в Любеке. Две одинокие девушки путешествуют по Северной Германии! Да это ведь восстание против мужской прерогативы. Это значит, что можно обойтись без мужчин, и довольно благополучно.

Никаких приключений с вами не случалось? Я был бы искренне рад, если бы это произошло. Мне не остается ничего другого, как радоваться, что ты хорошо чувствуешь себя в Любеке.

Со вчерашнего дня никаких изменений в моей жизни не произошло, а все новости я тебе уже сообщил. Разве вот только эта новость: пришла повестка из полицейского комиссариата. Не пугайся, это, очевидно, по поводу моей доцентуры. Государство хочет знать, можно ли поручиться, что я не сделаю какой-нибудь подлости после того, как меня увенчали столь благородным титулом. Но я никого не предал, никому не изменил.

Кроме того, передо мной лежит "Мидделмарч" Элиот в четырех томах.

Мои носовые платки уже на исходе, а насморк еще не прошел.

А теперь хочу пообедать. Когда возвращусь, напишу тебе о бедственном положении с деньгами.

Должен тебе объяснить, почему, к моему глубочайшему сожалению, я ничего не смогу привезти с собой.

Хотя мне очень хотелось сделать тебе подарок. Мне доставило бы это большую радость, чем тебе. Но послушай. Я откажусь посылать Пакету триста гульденов, потом займу у Брейера девяносто гульденов; в итоге мой долг достигнет пятисот гульденов. Теперь разделим эту сумму так. Сто гульденов получит столяр. Это будет первый и единственный платеж, рассчитанный на продолжительный отрезок времени. Двести гульденов отложим на сентябрь, включая поездку в Вандсбек. Это скорее слишком мало, чем слишком много. В прошлом году мы истратили больше, хотя в последние дни очень экономили. Остается лишь сто семьдесят гульденов для путешествия. Теперь распределим девяносто гульденов, из которых надо отдать книготорговцу пятьдесят семь гульденов, сапожнику - семь, учителю французского языка - пять гульденов (я решил взять еще не больше пяти уроков), чемодан, ящик, упаковщик - для всего этого отложим еще тридцать гульденов. Не слишком ли дорого? Купить шляпу? Все-таки нет. Подождем до гамбургской поры.

Моей прислуге надо заплатить от пяти до восьми гульденов. Короче, вижу, что если останется еще двадцать гульденов, из которых я должен что-то оставить дома, то буду счастлив. Так что наша поездка становится проблематичной.

Я привезу с собою двести гульденов полностью, и это, собственно, все, чем я располагаю. Думаю, что до первого октября ничего больше не получу.

Итак, для подарка тебе ничего не остается, мое сокровище. Мне даже не хватает сорока гульденов, которые мне посоветовали вырвать у последних пациентов, чтобы хоть как-то компенсировать нехватку денег. Получается, что я ничего не смогу привезти тебе, как я и предполагал. Это, конечно, приводит меня в уныние. Ведь так хотелось бы доставить тебе радость.

Итак, можно ли быть уверенным, что, когда я приеду тридцатого, мы выдержим еще восемнадцать дней? Долгое и трудное время напряженной работы, но это единственное, что может сделать меня обеспеченнее.

В Вандсбеке мы ведь хотели заниматься французским языком.

Сможешь ли ты найти преподавателя, порядочного и аккуратного, да гак, чтобы занятия стоили не слишком дорого? В жизни все-таки слишком много маленькихзабот.

Сердечно приветствую тебя.

Твой Зигмунд.

Париж, 19 октября 1885 г.

Мое любимое сокровище!

Сегодня я решил положить конец собственной лени. Был в клинике Сальпетриер, хорошо оснащенной медицинским оборудованием, с многочисленными отделениями, как и в нашей больнице в Вене. Хотел представиться ассистенту и спросить, когда придет Шарко. Но прежнего ассистента, оказывается, уже нет в Сальпетриере, его замещал новый, а Шарко находился в больничных палатах. Я мог бы войти туда, да забыл дома свое служебное удостоверение.

Итак, завтра я должен сделать шаг, от которого многое зависит. В полдесятого утра- консультация экстерном, так называется прием ходячих больных в кабинете врача. Вероятно, завтра начнется мой первый рабочий день в клинике.

Лекции в Эколь де Медицин начнутся только пятого ноября. Но если мне понравится у Шарко, то едва ли я смогу что-нибудь там делать, поскольку время и внимание будет поглощено работой в Сальпетриере. На первом этаже Эколь де Медицин находится библиотека. Там много журналов, в том числе на немецком и английском. Я провел уже много часов за чтением медицинской научной периодики. Купил одну из книг Шарко за четыре франка на французском. Я знаю ее содержание по-немецки и теперь собираюсь перевести самостоятельно с немецкого на французский и извлечь пользу из этого. Моя лень страшно сжигает меня, в последние дни не проходит и часа, чтобы я громко не укорял себя...

Что я делал вчера, я едва ли смогу точно припомнить. После театрального вечера семнадцатого у меня разыгралась мигрень. Ты ведь знаешь, спектакли идут здесь с восьми до двенадцати ночи, и к тому же в невыносимой духоте.

Я был с Джоном (Джон Филипп - двоюродный брат Марты). Самые дешевые места (то есть на галерке) стоят один франк, а мы купили билеты по одному франку пятьдесят сантимов, позорные ложи такого размера, что годны лишь для голубей. Это боковые места на самом верхнем ярусе; там возникает ощущение, что ты совершенно один и никого больше нет. Я с грустью вспоминал наши гамбургские театральные вечера. Но мне понравилось, что здесь не было никакой демонстрации дамских туалетов. Богатые, нарядно одетые дамы сюда просто не поднимаются и, очевидно, берегут свои изысканные туалеты для оперы.

На сей раз не было никакой музыки, никакого оркестра. Три звучных удара молотом за занавесом означают, что спектакль начался. На сцене господствовал Мольер, его "Брак поневоле", "Тартюф" и "Смешные жеманницы". И хотя мой французский язык таков, что речь женских персонажей я не понял вообще, а мужские роли только наполовину, тем не менее получил громадное удовольствие от блестящей игры. "Тартюф" я ведь хорошо знал и раньше, а в последней пьесе "Смешные жеманницы" достойно внимания то, что там меньше диалогов, чем прекрасной комической игры. На спектакле "Тартюф" публика неистово аплодировала после каждого продолжительного диалога.

Сильная мигрень немного охладила мое горячее стремление как можно чаще посещать театр. Для меня спектакли - не только эстетическое наслаждение, но и своего рода уроки французского. Ведь со мной никто не общается на французском языке, и мое произношение оставляет желать лучшего.

К сожалению, наверное, мне никогда не удастся избавиться от сильного акцента. Но, по крайней мере, я хочу добиться того, чтобы правильно строить фразу на французском языке.

Прогулка, о которой собираюсь тебе рассказать, привела меня три дня назад в квартал, где находятся несколько министерств. Затем я прошел мимо Дома Инвалидов, перешел по мосту Сену и вышел на Елисейские поля, самое прекрасное место в столице Франции. Там, на Елисейских полях, чинно разъезжают экипажи и нет ни одной лавки. Знатные дамы степенно трогуливаются здесь с неописуемым выражением на пицах, словно хотят показать, что в мире существуют только они да еще их мужья.

Рядом - парк, где симпатичные детишки Аиграют в юлу, управляют игрушечными копьями, метко бросают колечко и с наслаждением смотрят цирковые представления клоунов.

На скамейках сидят нянечки, они кормят детей. А рядом гувернантки, к которым с криком бегут капризные малыши, если поссорятся с нянями.

Я сразу же вспомнил о бедной моей сестре Митци, ведь она работает гувернанткой, и сердце мое преисполнилось ярости и всяких бунтарских мыслей. Так тродолжалось, пока я не добрел до площади Согласия, центре которой возвышалась старинная скульптурная группа из города Луксора.

Ты только представь: великолепная скульптура птичьими головами, сидящими человечками и разными иероглифами. Это творение неизвестных мастеров на добрых три тысячи лет старше нынешних прохожих, снующих мимо него. Скульптура создана во таву царя, которого знают очень немногие. Его и вовсе позабыли бы, если бы его имя не сохранилось на этом изваянии. К площади Согласия примыкает сад Гюильри. Ты легко можешь представить себе это место. Оно похоже на нашу Венскую площадь между "ородскими воротами, садом Фольксгартен и двумя музеями.

Да, вчера я был в Лувре, изучал его античный этдел. Там находится множество греческих и римских статуй, надгробий, надписей и обломков. Некоторые экспонаты просто великолепны. Древние боги стоят невесть каком количестве. Среди них я видел знаменитую Венеру Милосскую без рук и сделал ей общепринятый комплимент. Помнится, отец знакомого семейства старый Мендельсон сообщал о ней из Парижа, о Венере Милосской, просто как о новом экспонате и не проявлял при этом особого восторга. Я думаю, что красота статуи была по достоинству оценена лишь позднее, и притом почти единодушно. Для меня эти вещи имеют преимущественно историческую, нежели эстетическую ценность. Мое внимание привлекли бюсты императоров, многие с отличными характеристиками. Большинство кесарей здесь представлены многократно, и часто одно их изображение не похоже на другое. Должно быть, много подражанья и стандартной работы.

У меня еще было время бросить беглый взгляд на ассирийский и египетский залы, которые я непременно посещу. Мельком видел статуи ассирийских царей, огромных, как деревья. Эти властелины держали на руках львов, как сторожевых собак. Там восседали на постаментах крылатые человекозвери с красиво подстриженными волосами. Клинопись выглядит так, как будто сработана вчера. Еще были разукрашенные в огненные цвета египетские барельефы, настоящие сфинксы, императорские короны. Немного воображения, и, кажется, вся вселенная в ее историческом прошлом представлены здесь.

Сегодня я шел по этой же самой дороге, что три дня назад, только в противоположном направлении и был в той части города, где позавчера не выполнил программу, намеченную тобою.

Я попал в самую гущу парижского шума, пока не прошел знаменитый бульвар де Републик от начала до конца. На бульваре я видел огромную скульптурную группу, символически изображающую Республику в память о событиях 1789, 1792, 1830, 1849 и 1870 годов. Бедняжка Республика часто прерывала свое существование.

Вчера во Франции, и в частности Париже, проходил второй тур выборов. Республиканцы на этот раз объединились в первом туре из-за раскола между радикалами и оппортунистами. Были избраны почти исключительно монархисты. Продавцы газет кричали сегодня так, что нужно было затыкать уши. Некоторые газеты выходили сегодня по четыре-пять раз, и я сам купил две. На этот раз на выборах победили республиканцы.

Ну как, нравятся тебе мои письма из Парижа? Ведь самые подробные отчеты не заменят сердечных нежных слов.

Вот уж восемь дней, как я тебя не видел, и каждый день думаю о том, как бы взглянуть на твое лицо. Снова никак не могу себе представить, как ты выглядишь. Или лучше бы я не ездил в Берлин? Мне хотелось бы каждую субботу, по вечерам, уезжать и на воскресенье оставаться у тебя.

Благотворное влияние времени, проведенного в Вандсбеке, свежесть сил и душевное умиротворение еще не прошли. Однако я этому не рад. Я слишком влюблен и к тому же слишком неповоротлив. Какие еще маленькие новости сообщить тебе? Кофе здесь повсюду чудесный, а дети носят точно такие же рубашечки, как ваши из Сан-Франциско.

Подумай только, за туалетные принадлежности для бритья я заплатил три с половиной франка. Потому мне надо стараться экономить.

Пиши же мне все и обстоятельно. Твое последнее письмо было не подписано, но я знал, что оно от тебя. Ведь кто кроме тебя может так ласково писать?

Твой верный Зигмунд.

Париж, 8 ноября 1885 г.

Любимая, сокровище мое!

Сознаю, что не писал тебе целую вечность. Получил твою открытку, где ты сообщаешь, что снова живешь с мамой и хотела бы услышать обо мне. И вот я взялся за перо.

Несмотря на обилие всяких мелочей, важнейшим для меня является то, что теперь я наконец преуспеваю в работе, хотя и очень постепенно, но все-таки продвигаюсь вперед и прилагаю серьезные усилия.

Правда, вчера были совсем другие причины, почему я не писал тебе. Вчера я был в театре и восхищался знаменитой Сарой Бернар. Немного устал. Спектакль шел с восьми до полпервого ночи. К тому же еще страшная жара. И все это надо было вынести. Но спектакль стоил и не таких усилий.

С чего начать свой рассказ об этом событии? В театре я был вместе с моим русским коллегой. Наши билеты стоили четыре франка за каждое место. Правда, места были неудобными и, главное, так тесно, что наверное, даже в гробу просторнее и удобнее. Зато видно и слышно отлично. Спектакль начался, как я уже сообщил тебе, в восемь часов. В нем пять действий и восемь картин. После первого действия жара настолько усилилась, что, казалось, все вокруг раскалено.

К концу спектакля было невыносимо душно. Это все стиль здешней жизни: давать театральное представление не меньше чем на четыре-пять часов и принимать пищу пять-шесть раз.

Ну, это пустяки. Главное, спектакль доставил огромное наслаждение. Он смотрится с таким потрясающим интересом, что усталость исчезает сама по себе. В антракте мы вышли на улицу. Погода была жаркая, но можно было выпить пиво, закурить сигару или съесть апельсин. Возвратились в театр после антракта мы слишком рано, и потому нам пришлось вновь испытать все муки пекла.

Не могу найти слов, чтобы выразить восторг, который вызвал в моей душе спектакль "Теодора" (правда, некоторые уже готовы говорить "Дора", наверное, потому, что слово созвучно с термидором, Эквадором и тореадором). Роскошные декорации, великолепие византийских дворцов, пожар в городе, шествие вооруженных людей - все запоминается, все оставляет неизгладимое впечатление. Мне кажется, вряд ли кого оставил равнодушным этот спектакль.

Сама Теодора - знаменитая императрица, супруга Юстиниана - первоначально занималась балетом и была танцовщицей. Но как ни интересна история ее поисков, в пьесе она показана преимущественно просто женщиной, с ее женскими достоинствами и страстями. Французы любят такие упрощения многогранности характеров, достаточно вспомнить одну из героинь Виктора Гюго - донну Солль. Теодора любит юного патриция с его идеалами республиканца. Любит искренне и страстно, далеко не всегда встречая взаимность. Драматизм заключается в том, что возлюбленный Теодоры бросает ей в лицо (правда, уже в конце пьесы), что она не в его духе.

Но как играет Сара Бернар! После первых же ее слов, произнесенных глубоким, грудным голосом, мне показалось, что я знаю ее давным-давно. Никогда мне не приходилось видеть актрису, которая бы так потрясла меня! Она вела почти весь спектакль и играла божественно. В первой картине, лежа на императорской софе, она давала аудиенцию, выразительным властным жестом приглашая к беседе и великодушно относясь к впавшему в немилость Белизару, одному из персонажей пьесы. Во второй картине Теодора посещает свою кормилицу. Причем остается неопознанной старой няней-кормилицей, которая теперь работает в зверинце сторожем. Теодора любуется тигром и вообще ощущает радость жизни. Потом она помогает бывшей кормилице чистить лук и разделяет ее скромный обед. Затем она встречается в саду со своим возлюбленным. Это сюжет третьей картины. В четвертой мне особенно запомнилась небольшая сцена, когда она появляется вместе со своим супругом-императором, свирепым и трусливым тираном. Она гневно бросает ему упрек, что он еще больший комедиант в жизни, чем она.

Кульминация сценической интриги, когда возлюбленный героини пьесы вместе со своим другом проникают во дворец под покровом ночи с тайным замыслом убить императора. Теодора внезапно закрывает двери, как только друг Андреаса переступил порог. Таким образом она хочет спасти любимого от неизбежных пыток в том случае, если он будет схвачен стражей. Она требует, чтобы он ушел, иначе его могут судить как заговорщика и подвергнут мучениям, чтобы выведать, с кем он был в ту ночь. Она стремится внушить ему, что опасается за его жизнь и подсказывает ему путь спасения. Он отвергает ее заботы и требует от нее только одно-единственное: убить его, в противном случае грозится обо всем рассказать императору. Далее все развивается по законам мелодрамы: друг Андреаса, возлюбленного Теодоры, вынуждает ее проколоть его сердце золотой шпилькой императрицы. В пятой картине она вновь встречается со своим любимым, но при трагических обстоятельствах: на похоронах его друга. Андреас клянется беспощадно отомстить убийце, то бишь Теодоре. Когда она - в следующей сцене - появляется в ложе цирка вместе с императором, к ним неожиданно врывается какой-то мужчина и осыпает императорскую чету страшной бранью и проклятиями. Он тут же схвачен с поличным и должен пасть ниц перед ними, прежде чем его предадут суду. Это, конечно, Андреас. Затем мы видим Юстиниана, дрожащего в своем дворце от страха, - ведь в городе начались волнения. Андреас бежит из-под стражи и поднимает мятеж в городе. Но Белизар побеждает, снова водворяет в тюрьмы заключенных. В городе бушует пожар. Между тем подозрения императора относительно Теодоры усиливаются. Теодора же от своей няни узнает, что та укрыла Андреаса, раненного в цирке, и помогла бежать ему. С помощью старой кормилицы она встречается с Андреасом, выслушивает его презрительные упреки и дает ему волшебный напиток, приготовленный няней. Первоначально, оказывается, этот напиток предназначался Юстиниану, чтобы император стал уступчивым и гибким. Но в последний момент напитки случайно перепутали, в руках Теодоры оказался яд, о чем она, естественно, и не подозревала. Сын кормилицы, приговоренный тираном к смертной казни, хотел таким образом отомстить ненавистному императору. Андреас умирает. Теодора горько оплакивает возлюбленного. В это время появляются несколько придворных, склонившись в молчаливом поклоне. Теодора, устремив взгляд к небу, твердо произносит: "Теперь и я хочу умереть". Палач, находившийся среди придворных, услужливо предлагает ей шелковый шнур и накидывает петлю на ее горло.

Таков вкратце сюжет пьесы. Но не все в ней трагично. Есть фрагменты, которые пронизаны простодушным юмором и весельем. Я никогда не видел ничего более комического, чем то, что творила на сцене Сара Бернар во второй картине. Она играла в простом бедном платье, когда, неопознанная, навещала свою няню. Я ни капли не преувеличиваю, когда говорю, что все, решительно все в ней дышало жизнью и очарованием. Ее просьбы, даже ее лесть по отношению я няне вызывали в зале добрую улыбку и смех. Просто невероятно, как виртуозно владеет она и голосом, и каждым жестом, наклоном, движением, когда играет свою роль. То она воплощение царственности и страдания, то очаровательной грациозности и нежности. Думаю, она и в жизни не может быть иной, чем на сцене. Обаяние и искренность - всегда в ее облике и поведении.

За удовольствия всегда приходится платить. Я заплатил... мигренью. Уже не первый раз. И теперь решил бывать в театре пореже и при условии, что билет не дороже пяти-шести франков. Я находился в обществе русского врача Кликовича, ассистента профессора Боткина. Кликович - бойкий, хитроватый, любезный молодой человек. Ему я обязан всякими практически полезными познаниями. Он, к примеру, показал мне бистро, где можно получить за тридцать сантимов то же самое, за что в кафе платишь шестьдесят. Еще одно благое дело на счету Кликовича. Он отвел меня в ресторан, где выбор блюд больший, чем в других местах. К тому же в этом ресторане можно в два раза больше съесть и выпить, чем в соседнем дувале, да еще и сэкономить двадцать сантимов на каждом обеде и ужине. Я еще больше преуспел бы в экономии денег, если бы вместо пива пил вино, тогда пришлось бы платить лишь один франк шестьдесят сантимов вместо двух франков.

Сегодня, в воскресенье, планировалась экскурсия в Версаль. Но, пожалуй, я дам отдых своей голове, а заодно и кошельку. С другим моим знакомым, тоже русским, который пригласил меня сегодня на чашку чая, я собирался посетить несколько лекций. В пятницу мы были в гостях у М. Аллопо (Франсуа-Маре Аллопо (1842-1919) - профессор дерматолог), молодого ученого, с которым встретились в амфитеатре и там познакомились. Тогда я представился господам, но о приеме речи не шло. Кругом слышались возгласы театральной публики: "Очаровательно, прекрасно!", что вовсе не соответствовало действительности.

Потом я съездил в Вену и познакомился там ;о специалистами, с которыми намерен работать в будущем. Я очень стремился завязать эти контакты, а кроме того, сэкономил немного на билетах. Что касается здешней духовной атмосферы, то могу сказать, что те молодые иностранцы, с которыми я познакомился здесь, в Париже, думают примерно то же, что и я, о так называемой приветливости и радушии французов.

Ну, теперь, кажется, достаточно хроники моей жизни. Забыл сказать: я получил очень милое письмо от Долфи. Теперь, когда я все же справился со всеми новыми фактами и событиями моей жизни во Франции, мне рновь хочется писать тебе, общаться с тобою. Надеюсь получить от тебя подробное, обстоятельное письмецо.

Сердечно приветствую тебя твой всегда верный Зигмунд.