Роджер Бэкон. Номинализм

Линия интроспекционизма, начатая Плотимом и Августином, достигла у Фомы Аквпнского своей кульминации. Однако ею вовсе не исчерпывались психологические учения европейского средневековья. Брожение умов, начавшееся в связи с нарастанием освободительного движения угнетенного крестьянства и усилением прогрессивных социальных элементов в городах, породило и новые идеи. Несмотря на господство религии, возникала установка на опытное изучение природных процессов.

Это направление развивалось под влиянием арабоязычной философии и науки. В Англии новые идеи защищали профессор Оксфордского университета Гроссетест (1175-1263) и его ученик Роджер Бэкон (ок. 1214-1292), который, бесстрашно выступив против схоластической рутины, настаивал на том, что опыт, эксперимент и математика должны быть положены в основу всех наук. Его психологические представления опирались на Аристотеля. В отличие от схоластических ортодоксов Бэкон, стремясь восстановить истинный смысл аристотелизма, трактовал душу как единство формы и материи, а не как чистую форму. Особое внимание, однако, заслуживает наметившееся у Бэкона принципиально новое направление психологического анализа, которое восходило уже не к Аристотелю, а к Ибн аль-Хайсаму. В составе главного бэконовского труда находился трактат о "перспективе", которым он особенно гордился. Термин "перспектива" имел широкий смысл. За ним стояла не только оптика как один из разделов физики, но и универсальное учение, охватывающее геометрическую, астрономическую и вообще всю естествоведческую проблематику, поскольку природа в иелом мыслилась в оптико-геометрических категориях. "Перспективу" Бэкон ставил впереди всех наук по гносеологическим соображениям, поскольку "зрительные ощущения сообщают о различиях вещей, а на этом основано наше знание о вещах природы" (7, 570). Бэкон продолжил намеченный Ибн аль-Хайсамом путь объяснения душевных явлений, исходя из физико-математических, а не биологических понятий. Поворотным к детерминизму пунктом было предположение, что движение светового луча, подчиненное математически точным законам, является первичным по отношению к производимому им в органе чувств сенсорному психическому эффекту. Это было твердое экспериментально проверяемое знание, далеко оставившее позади по степени научной достоверности древнюю теорию эйдосов ("образов"). Но эта теория продолжала держаться (как в ее демокритовском варианте, так и в изощренной форме "интенциональных образов" томистской психологии).

Новый мощный удар по ней нанес номинализм, представлявший своеобразное выражение материалистических тенденций в средневековой схоластике. Обычно позиция сторонников этого направления объясняется в связи с популярными в схоластике диспутами о природе общих - родовых и видовых - понятий (универсалий). Номинализм отвергал восходящее к Платону учение реализма, согласно которому универсалии суть реалии, существующие независимо от индивидуальных явлений и до них. Наряду с множеством конкретных шарообразных, конусообразных и тому подобных вещей, доказывали реалисты, имеются общие понятия шара или конуса как архетипы, обладающие тем же онтологическим статусом, что и сами конкретные вещи. Номиналисты отказывали общим понятиям в независимом от индивидуальных явлений бытии. Эти понятия, учили они, относятся к области названий, имен (лат. nomina - отсюда и термин "номинализм"), а не реалий. В условиях средневековья номинализм явился "первым выражением материализма" (1, 142).

Номиналистское движение, о котором говорит Маркс, исходило из Англии, феодальный облик которой начал меняться под влиянием роста товарно-денежных отношений, развития ремесел, подъема городов.

Вслед за Гроссетестом и Р. Бэконом почву для материалистического подхода к психике подготавливали оксфордские профессора следующих поколений - номиналисты Дуне Скот (1265-1308) и Уильям Оккам (ок. 1300 - ок. 1349).

Оккам принимал за исходное не акты и порождения души, а знаки. Уже ощущения он рассматривал как своего рода знаки. Распространение категории знака (почерпнутой в свойствах языка как знаковой системы) на непосредственное сенсорное познание таило опасность субъективизма. Ведь знаку присущ момент условности, тогда как чувственный образ передает содержание, которое не зависит от исторически складывающихся форм" и средств связи между людьми. Однако в условиях средневековой Европы обращение к категории знака позволило произвести крутой поворот от интроспекции к экстроспекции, от наблюдений души за собой к наблюдению за речевыми операциями, за поведением знаковой системы как основы умственной жизни, т. е. перейти от субъективного "внутреннего опыта" к объективному анализу знаковых отношений. Что же касается присущего этим отношениям момента условности, релятивности, то в рассматриваемых исторических обстоятельствах он расш (тывал веру не в возможность познать внешний мир, а в незыблемость, аподиктичность тех представлений об этом мире (включая человека и его душу), которые стремилась увековечить церковная машина (Оккам был обвинен в ереси, осужден папской курией, заточен в Авиньон, но через несколько лет спасся бегством). В дальнейшем с освобождением от феодального порабощения крепнет самосознание индивида как независимого субъекта познания. Без такой личностной установки мысль не смогла бы прорваться сквозь идеологические барьеры средневековья к познанию природы вещей.

Критическое отношение к традиции (предполагающее убеждение в относительности знания) становится через два-три века параметром умственной деятельности отдельного индивида, берущего на себя личную, не освященную ничьим авторитетом ответственность за оценку чужих идей и за отстаиваемую истину. В социально-идеологических условиях XIV в., когда творил Оккам, такая установка еще не могла сложиться и направлять индивидуальное поведение - ни внешнее, ни внутреннее. Этим, по нашему мнению, и объясняется, что идея относительности знаний (Научным толкованием этого принципа является диалектико-материали-стическое, которое исходя из неисчерпаемости реального мира и из теории отражения трактует процесс движения познания как все более адекватное отражение сущности явлений. Преувеличение момента относительности в наших знаниях ведет к субъективизму и агностицизму, игнорирование этого момента - к догматизму), без которой невозможен свободный исследовательский поиск, выступила первоначально в форме учения о знаковом характере познания. Ведь знаковая система является надындивидуальной, безличной и вместе с тем допускающей известную свободу по отношению к обозначаемому содержанию, поскольку, как это видно на примере многообразия языков, сходные предметы могут обозначаться различными словами. Весь народ при создании и употреблении языка выступает в качестве "великого философа, великого мыслителя" (Потебня). Система знаков в трактовке Оккама являлась своеобразным безличным "субъектом", со свойствами которого соединялась функция, выражающая идею относительности знания. В рассматриваемую эпоху отдельная личность еще не отваживалась взять на себя эту функцию.

Знаковость расковывала движение мысли. Томизм и другие ортодоксальные доктрины соответственно общему складу средневекового мировоззрения видели и в чувственных восприятиях, и в понятиях своего рода вещи застывшие, неподвижные, раз навсегда данные, как и весь сотворенный мир. В этом плане не было различий между средневековым реализмом в обоих его вариантах - трансцендентном (универсалии существуют до вещей) и имманентном (универсалии заложены в самих вещах) - и средневековым концептуализмом, размещавшим неизменный набор универсалий внутри ума, а не вне его. Во всех случаях содержание мысли оставалось известной константой. Номинализм встал на путь расшатывания этой константы.

Имена, обозначавшие общие понятия, он рассматривал как знаки, значение которых складывалось благодаря их приложению ко многим сходным объектам. Исходная точка всего процесса - восприятия (чувственные знаки), которые посредством речи преобразуются в общие понятия. Последние, таким образом, утрачивали свой априорный характер и выступали в качестве продуктов речевых операций (а не интенциональных актов души). "Оккам ввел проблему универсалий в эмпирически ориентированную психологию научения и мышления" (4, 155).

Сопоставив оккамизм с томизмом, мы видим, что решающее различие между ними положило не признание или отрицание общих понятий, а расхождение во взглядах на детерминацию умственных содержаний и действий. У Фомы - интенции души, у Оккама - речевые операции. У Фомы - интенциональные образы, не зримые ни для кого, кроме порождающего их субъекта, у Оккама - независимые от индивидуального сознания знаки, оперируя которыми субъект строит общие понятия. У Фомы основа всего - "телеология" души и ее внутренний опыт. У Оккама - зачатки объективного, эмпирического и детерминистского подхода к психической деятельности.

Преодолению телеологизма способствовала и знаменитая оккамовская "бритва" - положение о том, что следует отсекать сущности или предполагаемые силы там, где можно обойтись меньшим их числом. А сущностей таких (форм, скрытых качеств и т. д.) схоластика наплодила множество. "Бесполезно делать посредством многого то, что можно сделать посредством меньшего", - утверждал Оккам. Этот оккамовский принцип "экономии мышления" подрывал томистскую концепцию интенциональных образов. Ощущение, по Оккаму, это знак, произведенный внешним предметом. Но тогда томистская трактовка ощущений, за основу которых принимались душа и ее интенции, подлежала "отсечению" как "умножавшая сущности без надобности". Душа вообще оказывалась принципом избыточным (и, стало быть, бесполезным) для рационального объяснения психических явлений. Но какая же сущность в таком случае служит их носителем? Предшественник Оккама английский номиналист Дуне Скот склонялся к мнению, что этой сущностью является материя. "Материализм, - писал Маркс, - прирожденный сын Великобритании. Уже ее схоластик Дуне Скот спрашивал себя: "не способна ли материя мыслить?"" (1, 142). Так в XIII в. был нанесен первый исторический удар по учению о субстанциональности психики.

В предшествующих материалистических концепциях психика понималась как разновидность вещества или материи, как физическое тело. Дуне Скот впервые поставил вопрос: не является ли мышление свойством материи (а не души)? С тех пор этот вопрос стал центральным .для всего материалистического направления.

Мы рассмотрели некоторые важные для будущего психологии положения, сложившиеся в недрах схоластики в пору ее наивысшего расцвета. Но результаты умственной деятельности, как уже неоднократно отмечалось, теснейшим образом связаны с ее процессами и операциями. Схоластика не могла бы принести никаких позитивных результатов, если бы исчерпывалась теми особенностями, с которыми неизменно связывается представление о ней, - опорой на авторитеты, возведением изощренных, но лишенных реального смысла логических конструкций и т. п. Эти особенности схоластики ("школьной мудрости") действительно опустошали интеллектуальную работу, подменяли позитивное изучение предмета вербальными ухищрениями.

Вместе с тем схоластические диспуты способствовали становлению культуры логического мышления, выработке умений анализа понятий и способов их выражения, поиску слабых сторон в аргументации противника. Совершенствование логического и вербального аппарата осуществлялось путем обсуждения проблем, которые в огромном большинстве случаев являлись псевдопроблемами. Но без такого совершенствования европейская философско-научная мысль, не имевшая многовековой школы, подобной пройденной древними греками до Аристотеля, не смогла бы решать и реальные проблемы.

Известный историк схоластики Маккейн характеризует деятельность философа-схоласта вопреки традиционным стереотипам следующим образом: "Обычная критика схоластики как решения проблем со ссылкой на одни только авторитеты не имеет оснований. Хорошим схоластом считался тот, кто мог найти свидетельство авторитета в пользу каждой из сторон обсуждаемого вопроса и кто был убежден, что истина лучше всего может быть открыта путем исследования взаимодействия таких, возможно противоречащих друг другу, утверждений... Призыв к авторитету являлся буквально призывом к выяснению того, что авторы прошлого говорили об обсуждаемом предмете. Быть свободным от авторитета означало быть несведущим относительно истории вопроса. Постоянный призыв к авторитетам в средневековых трудах не сковывал воображение и не порабощал разум. Скорее, он позволял автору взобраться на плечи древних, с тем чтобы видеть дальше, чем он мог увидеть собственными невооруженными глазами и при собственном росте" (6, XV).

Отрицательные оценочные суждения, имплицитно заложенные в термине "схоластика" при его современном употреблении, обусловлены тем, что схоластика стала барьером на пути свободного, опытного исследования природы. Но к этому термину нужно подходить исторически, если мы хотим выявить роль обозначаемых им реально существовавших явлений в умственном развитии человечества. Пример схоластики говорит о существенном различии между формально-логическими и предметно-логическими схемами научной деятельности. Каким бы изощрсмшым и утонченным ни был логический аппарат, он сам по себе оессилен продвинуть позитивное знание о реальности (в том числе психической). Это становится возможным лишь тогда, когда сила логического аппарата реализуется в предметно-категориальном содержании познания.

Чем же обогатилось это содержание в эпоху средневековья?

Психологическая мысль в условиях феодального общества была скована диктатом церкви - христианской и мусульманской. И все же крайне односторонним был бы вывод о том, что "тысячелетняя ночь" средневековья являлась периодом беспросветного невежества и мракобесия, полного отсутствия проблесков свободного поиска. Там, где развитие производительных сил, ремесла, экономических связей пробуждало потребность в опытном познании реального мира, появлялись и новые психологические идеи.

Важным соединительным звеном между античностью и Новым временем явилась арабоязычная культура. Выдвинутые ее лучшими представителями идеи о том, что природа не сотворена, но вечна (совечна божеству), что ее законы не изменяются произвольно, что душа обусловлена деятельностью тела, что ее бессмертие в качестве индивидуальной сущности невозможно и др., были не совместимы ни с Кораном, ни со священным писанием.

Целостная нерелигиозная теория психических явлений, подобная теориям античности, в тех исторических условиях выдвинута быть не могла. Тем не менее уже не в плане теории, а на категориальном уровне происходили важные сдвиги, роль которых может быть в полной мере оценена, если учесть последующие события, связанные с переходом от аристотелевской трактовки психики к причинно-механистической. Этот переход, получивший теоретическое осмысление через несколько столетий в учениях о психической деятельности великих материалистов XVII в. (включая материалистическое учение Декарта-физика), подготавливался исподволь.

Никакой существенно новый шаг вперед не возможен без ассимиляции достижений предшествующего уровня; чтобы совершить этот шаг, нужно сберечь уже добытую информацию.

Арабоязычные и усвоившие итоги проделанного ими латиноязычные авторы начинали свой путь там, где оборвалась линия античной мысли. Если бы исчезли интеллектуальные богатства античной культуры, арабоязычная наука, так же как и западноевропейская, должна была бы - может бытыпо сокращенной или видоизмененной, но по своим основным константам той же схеме - повторить путь, пройденный древними греками. К счастью богатства античной мысли сохранились.

Постепенно благодаря естественнонаучным тенденциям жизнедеятельность организма (в том числе определенная группа ее психических форм) стала трактоваться как независимая от регуляции со стороны души.

Обращение при исследовании зрительных восприятий к законам оптики переключало мысль с биологической колеи на физико-математическую. Использование схем и понятий оптики для объяснения того, как строится изображение в глазу (т. е. психический феномен, возникающий в телесном органе), ставило физиологические и психические факты в зависимость от общих законов физического мира. Эти законы в отличие от неоплатонической спекуляции по поводу небесного света, излучением (эманацией) которого считалась человеческая душа, проходили эмпирическую проверку (в частности, путем использования различных линз) и получали математическое выражение. Трактовка живого тела (по крайней мере одного из его органов) как среды, в которой действуют физико-математические законы, была принципиально новым подходом, которого не знала античная наука.

Опираясь на оптику, передовые мыслители и естествоиспытатели (Ибн аль-Хайсам, Гроссетест, Р. Бэкон) преодолевали телеологический способ объяснения. Движение светового луча в физической среде зависит от свойств этой среды, а не направляется заранее данной целью, как это предполагалось в отношении движений, совершающихся в организме (напомним, что субстратом органической активности считалась целесообразно действующая пневма).

Новый способ мышления в естествознании изменял характер трактовки психических явлений. Но однажды утвердившись, этот способ как более совершенный, более адекватный природе явлений уже не мог исчезнуть. Напротив, под его власть подпадала одна область явлений за другой. Мы сталкиваемся здесь со своеобразной формой детерминистского объяснения психики. Это уже не античный предмеханистический, но вместе с тем еще и не механистический детерминизм. Его можно было бы назвать "оптический", поскольку его схема отразила процессы, сложившиеся при изучении законов оптики, подобно тому как для механистического детерминизма опорными служили принципы другого раздела физики - механики. "Оптический" детерминизм подготовил почву для механистического и, несомненно, оказал на него влияние.

Понятие о рефлексе, ставшее, как известно, краеугольным камнем детерминистской трактовки поведения, принято считать кристаллически ясным воплощением принципа механистического детерминизма. Между тем это понятие запечатлело влияние "оптического" детерминизма, о чем свидетельствует этимология термина. Рефлекс означал отражение, совершающееся по типу отражения светового луча от поверхности. Именно таким представлялся рефлекс родоначальнику этого понятия- Декарту. Продолжавший в том же XVII в. линию Декарта известный английский невролог Т. Виллис считал, что носителем нервного процесса являются "анимальные частицы", природа которых сходна с природой света. Распространяясь по нервам, подобно лучам, они отражаются и преломляются средними частями мозга, напоминающими систему оптических зеркал.

Итак, психологические учения средневековья подготовили представления, направляющие научные искания психолога новейшего времени. Учение таджикского философа и врача Ибн-Сины о воздействии психических (аффективных) состояний на глубинные органические процессы, учение о "бессознательных умозаключениях" арабского физика и физиолога Ибн аль-Хайсама, предположение Дунса Скота о том, что мышление есть свойство материи, знаковая теория ощущений (в ту эпоху утверждавшая материалистический подход) и "бритва" Оккама - все это были концепции, которых еще не знала античность.

Для новой психологии они имели не реликтовый, а рабочий смысл. Они не смогли бы, пройдя через столетия, его сохранить, если бы не запечатлели определенные грани психической реальности, впервые выступившие в эпоху средневековья. Стало быть, нельзя трактовать эту эпоху как полосу, в густом мраке которой исчезли сокровища античности, вновь засверкавшие в свете развеявшего мрак Возрождения. Достижения и проблемы психологических учений средневековья принесли новое по сравнению с античностью, став необходимой предпосылкой последующего развития позитивного знания о человеке.

В период феодализма под пластами чисто рассудочных построений, чуждых реальным особенностям психической деятельности, назначение которой теократия учила видеть в том, чтобы готовиться к неземной, "истинной" жизни, бил ключ новых идей, обращавших мысль к опытному познанию души и ее проявлений.

В противовес принятым схоластикой приемам выведения отдельных психических явлений из сущности души и ее сил, для действия которых нет других оснований, кроме воли божьей, складывалась другая методология, сердцевиной которой являлся опытный и детерминистский подход. Социально-экономический прогресс обусловил укрепление, а затем и окончательное торжество этого подхода в следующий исторический период.