Эволюция бихевиоризма

Психологи капиталистического Запада по-прежнему ориентировались на идеалистическую методологию. Выход из тупика и предпосылку достижения искомого единства не на вербальной, а на реальной, эмпирически контролируемой основе они видели в новом варианте позитивистской философии - операциона-лизме.

Операционализм сложился под влиянием бихевиористских идей. Он представляет собой своеобразную картину взаимодействия концепции человеческого поведения с концепцией деятельности ученого. Благодаря Уотсону и другим бихевиористам приобрело популярность представление о том, что первичным психическим элементом следует считать не ощущение (как полагали Вундт, Мах, Титченер и др.), а двигательную реакцию. Но ведь и научное исследование есть своего рода "поведение". Этот вывод и сделал из бихевиористских идей гарвардский математик и физик П. Бриджмен. В том же 1927 г., когда Бюлер заговорил о кризисе психологии, он выдвинул концепцию, согласно которой основные элементы научного значения - понятия не содержат ничего, кроме системы операций (действий), доступных наблюдению ученого, посредством которых эти понятия устанавливаются.

Такая точка зрения (от нее впоследствии сам Бриджмен решительно отказался) была изложена им в книге "Логика современной физики" (1927). Бриджмен, в частности, писал: "Понятие о длине определяется (фиксируется), когда определяются (фиксируются) операции, посредством которых длина измеряется. Поэтому понятие о длине содержит не более чем группу операций. Понятие является синонимом соответствующей группы операций" (6, 5). Речь шла о понятиях физического мира, претерпевших коренные изменения с переходом от классической (ньютоновской) физики к релятивистской (эйнштейновской). Бриджмен предполагал, что точным определением лабораторных процедур удастся спастись от субъективизма, поскольку эти процедуры доступны контролю, повторению, внешнему наблюдению (в отличие от образов, неотчуждаемых от субъекта).

В действительности операционализм лишал понятия отражательного характера и оставлял в качестве их единственного реального коррелята измерительные, наблюдательные и т. и. акты субъекта. У Бриджмена речь шла о понятиях физического мира. Поскольку же психологи всегда воспринимали физику как идеал и образец для своих построений, они стали присматриваться к учению о том, что основа научного знания, его логический костяк не имеют за собой никакой иной ценности, кроме измерительных процедур и других объективно проверяемых операций исследователя.

В психологии не происходило столь радикальной ломки понятий, как в науках о физическом мире. Но ситуация в ней являлась глубоко кризисной. Операционализм обещал покончить с субъективизмом, придать понятиям естественнонаучную строгость. Его сторонниками становятся видные американские психологи: Толмен, Боринг, Макджеш, Скиннер, Стивене и др. В специальной работе (31) Стивене изложил следующие постулаты операционализма как руководящие для психологии:

а) все высказывания о явлениях (эмпирические предложения) сводятся к таким простейшим терминам, в отношении которых достижимо общее согласие (социальный критерий);

б) опыт отдельной личности исключается;

в) изучается кто-либо другой (организм или личность), но не сам экспериментатор;

г) экспериментатор может анализировать события, происходящие в нем самом, но в этом случае он их трактует так, как если бы они совершались другой личностью;

д) признаются только такие предложения (суждения), истинность или ложность которых может быть по требованию проверена путем применения конкретных операций;

е) основной операцией является различение. Оно играет ту же роль, какую у Маха выполняли ощущения;

ж) четко различаются формальные и эмпирические предложения, чтобы избежать бесконечной путаницы.

Как указывал Стивене, операционализм - это не новая школа в психологии, не система правил для проведения экспериментов и даже не гарантия согласия, хотя его целью и является достижение согласия. Все психические реалии сводятся к операциям, посредством которых они наблюдаются.

Программа операционализма не содержала в методологическом плане ничего существенно нового, но тем не менее идея распространения бихевиористской процедуры (применявшейся до того к подопытным животным) на деятельность самого исследователя поведения была встречена в 30-х годах в американских психологических кругах с большим энтузиазмом. Лишь в следующем десятилетии развеялось иллюзорное представление, будто верификация (проверка) психологических "предложений" путем их сведения к операциям, посредством которых они были установлены, превратит психологию в точную науку и избавит от "псевдопроблем".

Операционализм стал философским компасом для реформаторов поведенческой психологии, среди которых наиболее значительными фигурами были Эдвард Толмен (1886-1959) и Кларк Халл (1884-1952). Они возглавили направление, получившее название необихевиоризма.

Когнитивный бихевиоризм. Толмен, имея инженерное образование, некоторое время занимался психологией в Германии у Коффки до того, как его учитель вошел в гештальтистский триумвират. В начале 20-х годов, работая преподавателем психологин в Калифорнийском университете (Беркли), Толмен восторженно встретил уотсоновскую программу. Гештальтистская школа повлияла на него в двух отношениях: он усвоил идею целостности и убеждение, что главным в поведении является его внутренний план. Бихевиоризм устранил этот план по мотивам его принципиальной недоступности объективному прямому наблюдению. Здесь бихевиоризм был полностью солидарен с гештальтизмом, который также исходил из мнения, что внутрипсихическое, будучи доступно одному только субъекту, образует его феноменальное поле.

Операционализм, казалось, открывал перспективу перевести феномены, никому кроме самого субъекта не доступные, на язык объективно наблюдаемых операций исследователя этих феноменов.

Все эти соображения производили впечатление и на тех психологов, которые видели дефекты бихевиоризма, но в то же время считали невозможным изгнать из психологии образ, мотив и другие фундаментальные понятия и проблемы. Они задумывались над возможностью распространить методологию бихевиоризма на игнорируемые им стороны психической деятельности. Инициатором такого исследования внутренних процессов, совершающихся между стимулом и реакцией, и выступил Толмен. Он исходил из того, что для этих процессов должны существовать столь же объективные показатели, какими пользуются при изучении стимулов и реакций, доступных внешнему наблюдению. Свой вариант бихевиоризма Толмен изложил в книге "Целенаправленное поведение у животных и человека" (33). Понятие о цели было главным камнем преткновения для Уотсона и его последователей. Направление их поисков заключалось в том, чтобы в противовес функциона листской психологии с ее телеологическим способом мышления утвердить присущий естественным наукам детерминизм. Понятие о цели в психологии предполагает образ и мотив (а не только раздражитель и органическую потребность). Эти категории и ввел Толмен, сохранив уверенность Уотсона в том, что психология, чтобы стать наукой, должна ограничиться объективно наблюдаемым. Свой бихевиоризм Толмен называл "молярный". Этот термин был избран с целью противопоставить взгляд на поведение как на целостный процесс "молекулярному" бихевиоризму, трактующему поведение как совокупность изолированных двигательных актов.

Толмен ввел понятие о промежуточных переменных (intervening variables), под которым понималась совокупность познавательных и побудительных факторов, действующих между непосредственными стимулами (внешними и внутренними) и ответным поведением. Промежуточные переменные - это детерминанты, которые опосредствуют двигательную реакцию (зависимая переменная) на раздражитель (независимая переменная) (К независимым переменным были также отнесены физиологическая потребность, наследственность, прежний опыт и возраст).

Сперва Толмен исходил из двух классов промежуточных переменных: потребностных (потребность в пище и безопасности, а также сексуальное влечение) и познавательных (восприятие, умение и др.). В дальнейшем (1951) он пересмотрел свой подход и выделил три группы: потребностная система, система ценностных мотивов (предпочтений одних объектов другим) и бихевиориальное поле (ситуация, в которой совершается действие) (35). Концепция Толмена расшатала бихевиористские постулаты и стимулировала разработку новых экспериментальных программ исследования научения. Формула "стимул - реакция" в ее исходном варианте удержаться более не могла.

По Толмену, поведение регулируется центральными детерминантами. Используя объекты среды, организм вырабатывает по отношению к ним установку, готовность соотнести средства и цели еще до того, как совершается открытая реакция. Он выучивается не "коннексиям" (стимулам - реакциям), а знанию о том, "что ведет к чему". Он руководствуется "матрицей ценностей - убеждений", представляющей иерархию ожиданий об объектах. Все это были "менталистские" понятия. Толмен этого и не отрицал. Но он претендовал на то, что ему удалось перевести их на бихевиористский язык. Толмен поставил большое количество экспериментов над крысами, доказывая, что объяснить, как они приобретают лабиринтные навыки, можно только с помощью промежуточных переменных. Так, в процессе научения животное обнаруживало своего рода изобретательность, решая проблему, оно намечало и проверяло "гипотезы". У него были ожидания, установки и готовность реагировать.

По-новому были оценены Толменом два главных закона бихевиоризма, сформулированные Торндайком: закон упражнения и закон эффекта. Закон упражнения, если его трактовать как закрепление реакции в силу ее более частого повторения, по сравнению с другими не имеет, с точки зрения Толмена, большой объяснительной ценности. Истинный смысл упражнения состоит не в упрочении связей (коннексий) между раздражителем и двигательным ответом, а в образовании определенных познавательных структур. Крыса научается, например, находить в лабиринте путь к пище благодаря тому, что у нее складывается "познавательная карта" этого пути, а не простая сумма двигательных навыков. Устремленное к цели животное различает сигналы среды, связывая с ними свои ожидания (expectations). В случае, если ожидание не подтвердится, поведение изменяется. Усвоенная животным "познавательная карта", следовательно, подкрепляется ожиданием и его подтверждением, а не самим по себе удовлетворением органической потребности. Толменом было введено также понятие о латентном научении, которое понималось как скрытое, ненаблюдаемое научение, при известных условиях проявляющееся в действии. Оно свидетельствует о том, что закон эффекта (полагающий, что без прямого подкрепления каждого движения состоянием удовлетворенности (или дискомфорта) оно не сохраняется) не может претендовать на универсальность. Процесс научения происходит и в тех случаях, когда подкрепление отсутствует. Животное как бы исследует ситуацию возможного действия. У него формируются познавательные структуры ("знаковые гештальты"), с помощью которых в дальнейшем достигается оптимальный эффект. Этот вывод опирался на следующий эксперимент. Сравнивалось поведение в лабиринте различных групп крыс. Одна группа регулярно получала пищу, тогда как другая в течение многих проб не находила в кормушке пищи и получала ее лишь через 10 дней. Кривая научения второй группы показывала, что и в период, когда отсутствовало подкрепление, животное все же обучалось. Оно за этот период обследовало лабиринт, узнавало характер расположения в нем коридоров, строило познавательные структуры и поэтому, получая подкрепление, сразу же делало меньше ошибок.

Эти положения Толмена дали повод назвать разработанную им концепцию научения "познавательной" ("когнитивной"). Вводя в противовес прежним бихевиористам внутренние факторы, Толмен, однако, не смог предложить их детерминистское объяснение. Между реальным телесным действием и "познавательной картой", "матрицей ценностей - убеждений" и другими внутренними ориентирами этого действия в его теории зияла пропасть. Толмен, как заметил Газри, изобразил своих крыс "погруженными в мысли", но он бессилен был объяснить, исходя из системы своих понятий, как же они все-таки добираются до кормушки. Образ - мотив, с одной стороны, и реальное телесное действие - с другой, по-прежнему оставались расщепленными.

Коренной причиной слабости позиции Толмена являлась его операционалистская методология. Он был убежден, что получает достоверную информацию о внутреннем плане поведения, исходя из объективных данных, а не из субъективных соображений, когда на реальное поведение организма переносятся сведения, которые почерпнуты человеком из своего донаучного опыта. Но под объективными данными он понимал, согласно предписаниям операционализма, эффекты своих собственных процедур. Конечно, в этих эффектах отражалась реальность, но она неизбежно ограничивалась частным фрагментом поведения. Невозможно было склеить из этих фрагментов целостную, существующую независимо от исследовательских операций психолога картину целесообразной регуляции поведения. Для этого требовалась новая теория. Создать таковую Толмен не смог.

Чем же объяснить глубокое, длившееся не одно десятилетие влияние его исследовательской программы на американскую психологию? Подобно тому как сам Толмен в начале 20-х годов почувствовал облегчение после того, как Уотсон развеял стерильную атмосферу интроспекционизма, американские психологи в начале 30-х годов почувствовали облегчение от "очистительной" работы Толмена, который преодолел прямолинейность мысли Уотсона, вычеркнувшего из психологии ее важнейшие понятия и проблемы.

"Промежуточные переменные" вводили познавательный и мотивационный факторы в качестве необходимых моментов, при выпадении которых адаптивное взаимодействие организма со средой становится невозможным. И то, что экспериментальный анализ этих факторов привел к понятиям, сходным с выработанными на другом материале и другими методами (см. отмеченные выше исследования навыков, внимания, восприятия, мышления), говорило о соприкосновении с психической реальностью, которая и воспроизводилась в таких терминах, как "установка", "знаковая структура", "задача", "антиципация" и др. Многие из этих терминов, как помнит читатель, возникли в экспериментальной психологии в результате открытия явлений, имеющих ценность безотносительно к интроспекции. Но они были открыты при анализе фактов психической деятельности человека. Толмен пришел к ним в результате опытного изучения крысы в лабиринте - объекта, неспособного к вербальному отчету о собственных состояниях. Поэтому своеобразие работ Толмена состояло еще и в том, что они запечатлели некоторые особенности общепсихического уровня детерминации жизнедеятельности, т. е. уровня более высокого, чем тот, на котором замкнулся кругозор "старого" бихевиоризма.

Вместе с тем обе бихевиористские концепции объединяли догмы позитивизма. Обе отождествляли закономерности поведения человека и животного, т. е. являлись редукционистскими. Существо вопроса не менялось от того, что основанием для редукции служили не стимулы и реакции, а "знаковые структуры", "гипотезы" и "ожидания". В течение тридцати лет Толмен ставил опыты над крысами, полагая, что, хотя присущие человеческому поведению "успехи, устойчивые особенности и социально неприемлемые отклонения... сформированы в конечном счете специфическими культурами, тем не менее остается верным, что лежащие в основе общие законы интеллекта, мотивации и нестабильности могут изучаться па крысах с таким же успехом, как на человеке и к тому же на них это делать легче" (34, 165). В значительной степени благодаря Толмену в американской психологии 30-40-х годов стало привычным трактовать человека как большую белую крысу.

Гипотетико-дедуктивиый бихевиоризм. Другим, еще более влиятельным теоретиком необихевиоризма был Кларк Леонард Халл. Его теория также явилась реакцией на уже рассмотренные нами запросы логики развития психологии, своеобразно преломившиеся в новой кризисной ситуации в этой науке на рубеже 20-30-х годов: смягчить крайности первоначального варианта бихевиористской концепции, но сохранить ее постулаты, касающиеся детерминизма и объективного метода; построить единую теорию, которая сомкнула бы бихевиористский подход с гештальтистским (принцип целостности) и фрейдистским (принцип мотивационной динамики); ввести в эту теорию идеи, объясняющие целеустремленность поведения, а применительно к человеку - его социальные параметры. Толменовский ответ на эти запросы мы знаем. У Толмена человек оказался "большой белой крысой", у Халла - "маленьким роботом" со своеобразной необихевиористской программой.

Так же как Толмен, Халл, прежде чем заняться психологией, получил инженерное образование, и это сказалось на складе его ума. Его психологические интересы перемещались с проблемы мышления на изучение способностей (в плане профориентации), а затем - гипноза. Его книга "Гипноз и внушаемость" (1933) (13) получила широкую известность, как выдающаяся попытка изучить гипнотические явления посредством объективного метода. Слабое здоровье (он с детства плохо видел, а затем перенес полиомиелит) не мешало Халлу отдавать много энергии обучению постоянно окружавшей его молодежи. Он создал в Йельском университете крупную научную школу, из которой вышли такие видные американские психологи, как К. Спенс (1907-1967), Нил Миллер (р. 1909), О. Маурер (р. 1907) и др. Теоретические воззрения Халла формировались в атмосфере, когда в центре интересов психологического мира оказались идеи Уотсона. Но Халл внимательно изучал и программы других школ. Он пригласил для чтения лекций Коффку, а в 30-х годах его ученики занимались экспериментальным изучением феноменов, на которые направил внимание Фрейд. Но наибольшее впечатление на Халла произвело учение об условных рефлексах.

В те годы крупным событием в американской психологии был перевод на английский язык павловских работ (И. П. Павлов приобрел к тому времени авторитет крупнейшего психолога мира. Именно психолога, а не только физиолога, каким он прославился уже в начале века, после присуждения Нобелевской премии за работы но пищеварению). Издание вышло в 1927 г., через два года после уотсоновского "Бихевиоризма", и глубоко повлияло на крупнейших бихевиористов новой формации - Халла и Скиннера. Все понимали, что павловская трактовка поведения отличается от торндайковской. Различие между ними дало впоследствии повод Скиннеру, продолжавшему линию Торндайка, противопоставить условный рефлекс так называемой оперантной реакции. Халл исходил из того, что серьезная психологическая теория должна устанавливать общие законы, из которых любые формы поведения выводятся в качестве частных случаев. Для этого, по Халлу, ей следует к предписаниям бриджменовского операционализма и к толменовскому понятию о промежуточных переменных присоединить созданный точными науками гипотетико-дедуктивный метод. Это значит, что психология, подобно геометрии Евклида и механике Ньютона, должна начинать с нескольких общих постулатов и теорем, выводить из них более частные положения, экспериментально проверять их и преобразовывать в другие, если они этой проверки не выдерживают. Психология опиралась на количественные методы с первых самостоятельных шагов. Но к математическому выражению закономерной связи своих фактов она шла начиная от Вебера, индуктивным путем. Халлу принадлежит первая попытка построить дедуктивно-математическую теорию поведения. Он вдохновлялся убеждением, что гипотетико-дедуктивный метод позволит покончить с разбродом, воцарившимся из-за противоборства школ, и превратить психологию во всеобъемлющую, но вместе с тем точную науку.

Сперва Халл с группой сотрудников попытался испытать свои новые идеи (используя аппарат математической логики) на материале исследований ассоциативной памяти, восходящих к Эббингаузу. Затем он использовал в целях формализации и квантификации всей системы психологических понятий павловское учение об условных рефлексах ("Принципы поведения", 1943) (15). Главный халловский замысел состоял в том, чтобы перевести знание о поведении на физико-математический язык ("Прогресс должен состоять в том, чтобы записывать одно за другим сотни уравнений, в том, чтобы экспериментально определять одну за другой сотни эмпирических констант, содержащихся в уравнения, в том, чтобы изобретать практически применимые единицы для измерения количества, выраженных этими уравнениями... в строгой дедукции одна за другой тысяч теорем и короллариев из первичных определений и уравнений, в тщательном проведении тысяч критических количественных экспериментов", - писал Халл (16, 401)).

Почему же в таком случае он перешел от эббингаузовского материала к павловскому? Ведь заучивание бессмысленных слогов (каждый из которых представлял равную другим единицу, а число этих единиц, частота их повторения, интервалы между заучиванием и воспроизведением и все остальные переменные подлежали точному количественному учету) являлось значительно более благодатным объектом для математических обобщений, чем динамика процессов возбуждения и торможения в центральной нервной системе. Объяснение следует искать в том, что модель Эббингауза была выстроена на принципах механистического детерминизма, тогда как модель Павлова - биологического.

Ключевой задачей необихевиоризма являлось детерминистское объяснение механизмов построения новых форм адаптивного целесообразного поведения (научения). Эббингауз и психологи, следовавшие его тактике, изучали процесс научения, но ни адаптивность, ни целесообразность не были присущи (соответственно их механистической схеме) этому процессу, тогда как учение о высшей нервной деятельности объясняло указанные признаки, руководствуясь дарвиновским представлением о взаимодействии между организмом и средой. Стало быть, постулаты, которые выдвигались Халлом в качестве априорных (с тем, чтобы затем дедуцировать из них совокупность подлежащих экспериментальной проверке положений), извлекались в конечном счете из учений (сперва Эббингауза, затем Павлова), проверенных тысячами и тысячами опытов и потому уже имевших обширную и надежную эмпирическую основу.

Ставшие аксиоматическими геометрия Евклида или механика Ньютона, уподобляясь которым психологическая теория по замыслу Халла сможет приобрести искомую универсальность и предсказательную силу (столь важную и для практики), были продуктом многовекового развития предшествовавших им бесчисленных менее совершенных теоретических проектов и систем. Психология не имела такой традиции, какую имели геометрия или физика. И скачок от добытого благодаря прежним достижениям к вершинам универсальной теории, с высоты которой удалось бы объять неисчислимое многообразие феноменов поведения (с целью предсказания и контроля), не мог произойти (Критики справедливо указывали на ненадежность халловских обобщений, которые, претендуя на универсальность, имеют за собой крайне ограниченные эмпирические основания (17, 41). Халл вводил в свои постулаты в качестве констант (действительных для любых форм поведения) величины, полученные в частных экспериментальных ситуациях при выработке условных рефлексов. Он, например, предложил принять за одну из поведенческих констант (он назвал ее "уотом" в честь Уотсона) "стандартное отклонение данного потенциала реакции у стандартной белой крысы в возрасте 90 дней, обучающейся простому манипулятивному акту, который требует нажатия 10-граммового рычага при подкреплении пищей весом в 2,5 грамма" и т. д. (16, 295)).

Тем не менее Халл своим энтузиазмом заразил многих американских психологов, и в 30-40-х годах в списке чаще всего цитируемых авторов он значился первым. Халла сближал с Толменом поиск промежуточных переменных, отразивший распад радикального бихевиоризма. Как и Толмен, Халл не отверг "внутрипсихические" факторы, а искал их доступные объективному контролю эквиваленты. В состав указанных факторов он ввел такие, как сила навыка (она считалась функцией количества проб, т. е. попыток совершить реакцию) "драйв" (потребность), под которой понималась величина, производимая от депривации (лишения пищи, воды и т. п.), подкрепление и др. Как и у Толмена, "промежуточные переменные" у Халла суть нечто недоступное прямому наблюдению. Но они устанавливаются с не меньшей объективностью и точностью, чем непосредственно фиксируемые взором экспериментатора физические раздражители и ответные двигательные реакции.

В отличие от Толмена Халл придал своей системе высокий уровень формализации, стремясь однозначно определить каждую промежуточную переменную, в том числе и количественно (Следует помнить, что "промежуточные переменные", которые полагалось включать в теорию лишь после экспериментальной проверки и математической обработки результатов опытов, были призваны покончить с представлением о "гомункулюсе"). Вместе с тем различие между двумя главными вариантами необихевиоризма состояло не только в этом. Они расходились также и в категориальной ориентации. Концепцию Толмена в историко-научной литературе принято называть "познавательной", и мы видели, что особо важное значение в регуляции поведения Толмен придавал "когнитивным" структурам, способности организма "знать как", "что ведет к чему" и т. п.

Для Халла основная детерминанта поведения - "редукция потребности". В глубинах организма возникает какая-либо потребность (пищевая, сексуальная, потребность в сне, деятельности, температурной регуляции и др.). Энергетизируя поведение, она разряжается посредством внешних стимулов, благодаря чему подкрепляется реакция, которая ведет к ее удовлетворению. Постепенно нарастает потенциал реакции (sEr). Это понятие занимает центральное место в халловской системе. Стало быть, если Толмен попытался внедрить в бихевиористский строй мышления категорию образа, то Халл - категорию мотивации (В ее трактовке Халл стремился объединить павловский принцип под-. крепления с торндайковским "законом эффекта").

Важным нововведением Халла было различение первичного и вторичного подкреплений. Потребность всегда связана с раздражителями, ослабление силы которых в свою очередь играет роль подкрепления, но уже вторичного. Голодный ребенок перестает кричать, когда мать берет его на руки. В этом случае изменение положения тела само по себе начинает приобретать мотивационную силу и на основе этого приобретенного (вторичного) подкрепления могут быть выработаны новые навыки. Тем самым наметился переход от представления о том, что все приобретенные реакции укоренены в одной и той же основной потребности (например, пищевой), к взгляду, предполагающему, что сами потребности могут изменяться и развиваться.

Различия категориального порядка определили расхождения между Толменом и Халлом в подходе к проблеме, ставшей для необихевиоризма центральной под давлением требований логики развития детерминизма. Это была проблема целенаправленности поведения, которую "уотсонизм" просто-напросто игнорировал, поскольку для него устремленность к цели и причинность выступали как несовместимые понятия. Термин "целенаправленное поведение" Толмен поставил в заголовок своего главного труда. Это поведение объяснялось познавательными способностями к построению гипотез, предвосхищению будущего результата и т. п. Халл также полагал, что теория поведения обязана включить в свой состав понятия, которые позволили бы объяснить такие неотъемлемые признаки поведенческих реакций, как их регулируемость ожиданием, намерением и т. п. Согласно Толмену, крыса, попадая в лабиринт, строит гипотезы. Согласно Халлу, она производит частичную "антиципирующую реакцию", т. е. незаметно реагирует на целевой объект (например, пищевое подкрепление) до того, как его достигнет.

Требуя от психологов, чтобы они подходили к любым изучаемым ими объектам как к роботам, машинообразно поддерживающим свое существование, Халл соединял с понятием о "роботе" свойство целесообразности (14). Живая машина у Халла способна действовать целесообразно, изменять поведение соответственно изменившимся условиям, быть движимой исконными и приобретенными потребностями. Такие машины механике неведомы. Идея машинообразной целесообразности была важным новшеством. Она требовала объяснить роль цели в детерминации поведения на иных началах, чем было принято веками, когда эта роль мыслилась лишь в той форме, в какой она присуща сознательному целеобразованию и целеполаганию у человека.

Именно в те годы, когда Халл размышлял о возможности перевести понятие о цели на язык объективной психологии, создавались новые машины, способные действовать "целесообразно". Это были кибернетические машины. Информационный принцип, лежащий в основе их работы, был Халлу неведом. Тем не менее складывавшиеся в недрах необихевиоризма представления воздействовали на атмосферу, в которой зарождалась кибернетика. Наряду с обращением к понятию о цели Халла отличало от радикальных бихевиористов стремление преодолеть их "атомизм". Его завершающий труд назывался "Система поведения" (1952). Принцип целостности, хотя и в аморфном виде, выдвигали гештальтисты. У Халла целое выступает не как нерасчлененное "поле", а в виде связного взаимодействия переменных, "семейства навыков" и иерархии мотивов.

Известные различия между толменовской и халловской модификациями бихевиоризма имелись и в вопросе о реальности, стоящей за понятием о промежуточных переменных. Как известно, задолго до необихевиоризма Вудворс ввел формулу "стимул - организм - реакция". На первый взгляд "промежуточные переменные" соответствовали среднему члену этой формулы. Однако верность необихевиористов операционалистской методологии препятствовала такому выводу.

Между сторонниками концепции "промежуточных переменных" разгорелись споры по поводу того, являются ли эти переменные "внутриорганизменными" (указывающими на процессы, которые реально совершаются в организме) или "внутритеоретическими" (т. е. действительными в пределах принятой теоретической системы). "Без сомнения, Халл и его коллеги многие сотни часов дискутировали по поводу того, разумно ли придать конструктам своей теории физиологическую интерпретацию" (22, 293). В итоге дискуссий Халл склонился к мнению, что промежуточные переменные указывают на некоторые телесные процессы. Вместе с тем необихевиоризм отверг представления, согласно которым субстратом этих процессов служит головной мозг.

Исследования Павлова, оказавшие глубокое и стойкое влияние на бихевиористское движение, в методологическом плане были с ним несовместимы. (Начиная от первоначальных вариантов типа концепции Газри, подвергнутой критике Павловым, до утонченных необихевиористских построений.) Халл неустанно работал над тем, чтобы придать своей теории более строгий характер, Тем не менее она постепенно утрачивала влияние.

Некоторые историки объясняют это тем, что "Халл стал до некоторой степени жертвой страстного интереса к математике. Он использовал любую возможность, чтобы квантифицировать свои суждения, доводя иногда вопрос до абсурда" (36, 124). Нараставшая слабость необихевиоризма заключалась не в его стремлении к формализации и квантификации своих понятий и схем, а в становившейся все более очевидной их неадекватности психической реальности. Халл поставил задачу создать глобальную теорию поведения млекопитающих, включая человека. Решить же ее он не мог из-за принципиальной слабости методологических позиций. Поведение не сводится к навыкам, а навыки человека не идентичны условнорефлекторным действиям животных. Извлекая из опыта исследования этих действий в школе Павлова некоторые общие идеи, возводя их в постулаты, из которых затем дедуцировалось объяснение любых психических проявлений, Халл следовал общей для всего бихевиоризма редукционистской ориентации.

За дедукцией скрывалась редукция: не выведение частных положений из общих законов, свойственное точным наукам, а сведение присущих человеку социально-детерминированных психических форм к формам хотя и психическим (а не механическим или биологическим), но определяемым на основе единственного принципа - адаптации к среде с целью удовлетворения органических потребностей.

Халл выстроил последнюю бихевиористскую макротеорию. С ее распадом "век теорий" в американской психологии, по свидетельству Зигмунда Коха, закончился. Появляются "мини-системы", т. е. концепции, касающиеся отдельных процессов и проблем: научения, восприятия, эмоций, личности и др.

Оперантный бихевиоризм. Роль лидера американской психологии переходит к Бурхусу Фредерику Скиннеру (р. 1904), приобретшему репутацию "антитеоретика" (Скиннер стал широко известен в 30-х годах своими новаторскими исследованиями "оперантного" поведения. Но его влияние в тот период на американскую психологию было менее значительным, чем Толмена и Халла. Оно резко возросло после разочарования во "всеохватывающих теориях типа халловской" (22, 302)). Скиннер разъяснил, в каком смысле он отрицательно относился к теории. Под теорией он понимал объяснение наблюдаемых фактов путем обращения к процессам, которые происходят либо в нервной системе, либо в "концептуальной системе" (Под "концептуальной системой" имелась в виду система понятий типа толменовской), либо в области сознания. Теории, объясняющие научение этими процессами, дают, согласно Сжиннеру, ложную уверенность в нашем знании о том, как строится поведение. Вместе с тем, возражая против оценки его концепции как антитеоретической, Скиннер подчеркивал, что всегда являлся сторонником теории, но "в другом смысле". Всегда - это значит с начала 30-х годов, когда операционалистское движение увлекло и Скиннера.

В 1931 г. он опубликовал статью "Понятие рефлекса в описаниях поведения". Здесь впервые условный рефлекс трактовался не как реальный акт жизнедеятельности, присущий ей самой по себе, а как производное от операций экспериментатора. Впоследствии Скиннер остыл к операционалистскому плану превращения психологии в строгую науку. Но печать позитивизма лежит в той или иной степени на его последующих трудах: "Поведение организмов" (1938), "Наука и человеческое поведение" (1953) (28), "Вербальное поведение" (1957) (30), "Кумулятивная запись" (1961), "Обстоятельства подкрепления" (1969).

В одной из работ Скиннер писал, что за всю свою жизнь он имел только одну идею, и эту идею выражает термин "управление". Имелось в виду управление поведением. Справиться с этой задачей экспериментатор способен лишь в случае, если контролирует все переменные, под влиянием которых складывается и изменяется поведение организма. Он утрачивает власть над своим объектом, когда допускает его зависимость от гипотетических, ускользающих от прямого наблюдения внутренних факторов. Поэтому интерес для науки представляют только непосредственно фиксируемые функциональные отношения между предшествующими экспериментально контролируемыми стимулами и последующими реакциями. "Скиннеровские функции, - замечает Боринг, - это простые юмистские корреляции дискретных переменных, а не каузальные последовательности, и о Скиннере однажды шутливо было сказано его друзьями, что он изучает пустой организм" (7, 650). Но разве не очевидно, что "пустой организм" - это не научный факт, а порожденная позитивизмом теоретическая конструкция?

К гипотезам и дедуктивным теориям, по мнению Скиннера, наука вынуждена прибегать там, где ее объектами являются микро- или макроявления, недоступные прямому восприятию. Психология же находится в более выгодном положении. Взаимодействие факторов, порождающих поведенческие реакции, можно непосредственно увидеть. Для этого, однако, требуются специальные экспериментальные установки и схемы. Они подобны оптическим приборам, позволяющим обнаружить события, скрытые от невооруженного глаза. Таким прибором Скиннер считал изобретенный им экспериментальный ящик (названный впоследствии, вопреки протестам самого Скиннера, "скиннеровским ящиком"), в котором белая крыса (или голубь), нажимая на рычажок (или кнопку), получает подкрепление. Рычаг соединяется с самописцем, регистрирующим движение. Нажим на рычаг рассматривается в качестве образца и самостоятельной единицы "оперантной реакции" - очень удобной для фиксации, поскольку всегда можно однозначно определить, произошла она или нет. Дополнительные устройства позволяют соединять подкрепление с различными сигналами (звуковыми, световыми и т. д.).

Схема опыта может быть усложнена. Например, вместо одного рычажка перед крысой находятся два, ставя ее тем самым в ситуацию выбора. Из этого довольно простого набора элементов составляются самые разнообразные планы управления поведением. Так, крыса нажимает на рычаг, но получает пищу только тогда, когда загорается лампочка. В результате в дальнейшем при свете лампочки скорость реакции заметно возрастает. Или пища выдается лишь при нажиме с определенной силой. В дальнейшем движения требуемой силы появляются все чаще и чаще. Можно соединить движения в цепи (скажем, реакция на зеленый цвет ведет к появлению нового раздражителя - красного цвета, двигательный ответ на который подкрепляется). Экспериментатор может также широко варьировать время и порядок положительного и отрицательного подкреплений, конструируя различные "планы подкрепления" (например, подкрепляется только первая реакция, которую организм производит через определенный интервал времени, или подкрепляется только первая реакция после определенного количества других и т. п.).

Скиннер отрицательно относился к статистическим обобщениям, считая, что лишь тщательная фиксация реакций отдельного организма позволит решить главную задачу психологии - предсказывать и контролировать поведение конкретных индивидов. Статистические данные, касающиеся группы (выборки), недостаточны для выводов, имеющих предсказательную силу в отношении каждого из ее отдельных членов. Частоту реакций и их силу запечатлевают кривые, которыми, по Скиннеру, исчерпывается все, что позитивная наука способна сказать о поведении. В качестве образца такого типа исследований предлагалась работа Ферстера и Скиннера "Планы подкрепления", где были сведены в 921 диаграмму данные о 250 миллионах реакций, непрерывно производившихся подопытными голубями в течение 70 000 часов.

Подобно большинству бихевиористов Скиннер полагал, что обращение к физиологии бесполезно для изучения механизмов поведения. Между тем его собственная концепция "оперантного обусловливания" сложилась под влиянием учения И. П. Павлова. Признавая это, Скиннер разграничил два типа условных рефлексов. Он предложил отнести условные рефлексы, изучавшиеся павловской школой, к типу S. Это обозначение указывало на то, что в классической павловской схеме реакция возникает только в ответ на воздействие какого-либо стимула (S), т. е. безусловного или условного раздражителя. Поведение же в "скиннеровском ящике" было отнесено к типу R и названо оперантным. Здесь животное сперва производит реакцию (R), скажем, крыса нажимает на рычаг, а затем реакция подкрепляется. В ходе экспериментов были установлены существенные различия между динамикой реакций типа R и выработкой слюноотделительного рефлекса по павловской методике. Так, в опытах Скиннера угасание рефлекса происходило иначе, а именно при неподкреплении реакции ее частота и сила возрастали, а не уменьшались, частичное подкрепление давало больший эффект, чем полное, и т. д.

Тем самым была предпринята попытка учесть (с бихевиористских позиций) активность ("произвольность") приспособительных движений, понять функцию раздражителя не в качестве силового агента, вызывающего двигательный ответ по типу механического толчка (как это происходит, например, при коленном рефлексе), а в качестве условия, по поводу которого совершается реакция. Считая формулу "стимул - реакция" недостаточной для решения проблем управления поведением, Скиннер полагал, что оба варианта необихевиоризма - толменовский и халловский - стремились ее спасти. Ограниченность этой формулы, по его мнению, состоит в том, что она не учитывает влияния результатов реакции на последующее поведение. Реакция рассматривается только как производное от стимула, только как следствие, но не как детерминанта, которая модифицирует организм. Адекватная формула о взаимодействии организма со средой, писал Скиннер, должна всегда специфицировать три фактора: 1) событие, по поводу которого происходит реакция, 2) саму реакцию, 3) подкрепляющие последствия. Эти взаимоотношения являются несравненно более сложными, чем отношения между стимулом и реакцией.

Намечался переход от "линейного" представления о поведении к утверждению роли обратной связи в построении форм реакций. В этой роли выступало подкрепление, производящее отбор и модификацию мышечных движений. Разработанная Скиннером и его последователями техника "оперантного обусловливания" получила в Соединенных Штатах широкое применение в различных областях практики, в частности в педагогике (Установка на то, чтобы приложить принципы оперантного бихевиоризма к решению практических задач, придала этому направлению широкую популярность далеко за пределами психологии. Оперантную технику стали использовать при воспитании умственно отсталых детей, лечении невротиков и психически больных. Во всех случаях модификация поведения достигается путем постепенного подкрепления. Больной вознаграждается за каждое действие, ведущее шаг за шагом к цели, предусмотренной схемой лечения. В период второй мировой войны Скиннер работал над проектом использования голубей для управления стрельбой по вражеским самолетам. В новелле "Walden two" (27) Скиннер изобразил в беллетристической форме перспективы создания с помощью техники оперантного обусловливания нового справедливого социального устройства - очередной план излечения капиталистического общества от его пороков, исходя из психологических (бихевиористских) представлений о механизмах человеческого поведения, столь же несостоятельный, как и предшествующие, поскольку во всех этих проектах игнорируются действительные закономерности общественно-исторического развития).

11 ноября 1953 г., посетив урок арифметики в школе, где занималась его дочь, Скиннер, как он вспоминает в автобиографии, пришел в смятение. "Внезапно ситуация представилась мне совершенно абсурдной. Не ощущая своей вины, учитель разрушал почти все, что нам было известно о процессе научения" (26, 406). Под впечатлением этой картины Скиннер стал размышлять о факторах подкрепления, которые можно было бы использовать для улучшения преподавания школьных предметов, и спроектировал серию обучающих машин. Так возникло направление, названное программированным обучением (29). Его быстрое развитие отвечало запросам эпохи научно-технической революции. Но сама по себе идея оптимизации обучения и использования в этих целях специальных машин не соединена нераздельно с какой-либо единственной психологической концепцией. Что касается концепции Скиннера, то она смогла (в отличие от других психологических систем) направить поисковые работы по программированному обучению в силу того, что вводила принцип членения процесса решения учебной задачи на отдельные операции, каждая из которых контролируется подкреплением, служащим сигналом обратной связи.

Мы уже отмечали, что скиннеровское понятие об оперантной реакции как особом типе "обусловливания" восходит к Торндайку: двигательные акты совершаются хаотично и упорядочиваются после множества случайных проб благодаря тому, что организм в конце концов испытывает либо удовлетворенность, либо дискомфорт. Но эти итоговые глобальные переживания (выполняющие функцию сигналов обратной связи) относятся Торндайком к завершающему моменту всего процесса, который, стало быть, контролируется лишь в пределах этого момента, тогда как все предшествующие действия (операции) никакому контролю не подлежат, иначе говоря, являются неуправляемыми.

Главные коррективы, внесенные в торндайковскую схему Скиннером, связаны с вычленением простейшей оперантной реакции как единицы процесса поведения (научения). Это позволяло превратить каждую из частей процесса в объект управления. Отсюда и возможность программирования процесса на всем его протяжении, без чего машины в обучении неприменимы. Вместе с тем скиннеровская "технология обучения" вносила в педагогическую теорию и практику присущую всему бихевиоризму идею об идентичности механизмов модификации поведения у всех живых существ. Предполагалось, будто принципиальных различий между научением у человека и у остальных позвоночных не существует. Особенно резко обнажилась несостоятельность этого положения в скиннеровской трактовке тех высших форм психической деятельности, которые издревле принято считать чисто человеческим достоянием, а именно речевых актов.

В книге "Вербальное поведение" Скиннер развивает концепцию, согласно которой овладение речью происходит по общим законам образования оперантных условных рефлексов. Когда один организм производит речевые звуки, другой организм их подкрепляет (положительно или отрицательно), контролируя тем самым процесс приобретения этими звуками устойчивых значений. Последние, по Скиннеру, могут относиться к одному из двух разрядов - указывать либо на предмет, в котором говорящий индивид испытывает потребность, либо на предмет, с которым этот индивид соприкасается.

С критикой Скиннера выступил известный американский лингвист Н. Хомский (8), показавший, что попытки объяснить порождение речи по типу оперантных реакций крысы, нажимающей на рычаг, не только несовместимы с лингвистической трактовкой языка как особой системы, но и обессмысливают ключевые для бихевиоризма понятия о стимуле, реакции, подкреплении. Полемика лингвиста Хомского с бихевиористом Скиннером обнажила глубинный конфликт между двумя направлениями в понимании детерминации человеческой психики. Хомский был прав, настаивая на том, что вербальное поведение развертывается по принципиально иному типу, чем телесные реакции, приобретаемые организмом в поисках подкрепления, а именно по законам, присущим языку как таковому. Подчиняясь этим законам, поведение организма включается в новый детерминационный ряд. Оно преодолевает тяготение биологического поля.

Хомский отщепил язык и от реальной истории, и от людей, которые ее творят. Это объединяло его со Скиннером. В итоге при первой же попытке объяснить, каким образом язык становится регулятором поведения конкретных индивидов, Хомский вместо социальной детерминации опять-таки склонился к биологической, притом в ее более архаичном варианте, чем у Скиннера, а именно к так называемому преформизму. Речевые и мыслительные структуры, равно как способы их преобразования, имеют, по Хомскому, доопытное происхождение. Это означало возврат к декартовским "врожденным идеям". Хотя концепция Хомского, продуктивная, в лингвистике, не содержала применительно к психологии новаторских решений, критика им основных бихевиористских понятий произвела на американских психологов большое впечатление.

В начале 70-х годов даже авторы, симпатизирующие бихевиоризму, касаясь полемики между Хомским и Скиннером, писали: "Представляется, что в настоящее время маятник истории качнулся в направлении вердикта Хомского" (22, 314). Стали раздаваться голоса о том, что концепция Хомского знаменует начало новой революции в психологии. И поскольку смысл научных революций представлялся, по Куну, как переход от одной парадигмы к другой, то к учению Хомского стали присматриваться как к наиболее вероятному претенденту на новую парадигму, призванную сменить бихевиористскую.

В действительности концепция Хомского по отмеченным причинам не могла преобразовать строй научных представлений о поведении. Она не породила ни одной исследовательской программы в области психологии. Но она показала, что успешная разработка этой области предполагает обращение к определяющим истинно человеческое поведение надындивидуальным интеллектуальным структурам, которые бихевиоризм с его ориентацией на элементарные биологически обусловленные формы реакций начисто игнорировал.

Прослеживая перипетии бихевиористского направления, мы обнаруживаем за всеми его вариантами и фазамл воздействие общих методологических установок - позитивистской интерпретации научного познания и редукционистской философии человека, согласно которой детерминанты поведения крысы идентичны детерминантам поведения человека в "лабиринте жизни".

Социобихевиоризм. Американский философ Джордж Мид, работавший в Чикагском университете (главном центре функциональной психологии), попытался учесть своеобразие детерминации человеческого поведения в своей концепции, названной социальным бихевиоризмом (Мид выступил как ведущий теоретик направления, на концепциях и подходах которого, по свидетельству А. Роуза, "воспитывалась, вероятно, половина социологов в США" (25, VII). Это направление не имеет определенного названия. Для его обозначения иногда используют такие термины, как "теория ролей" или "чикагская традиция" (поскольку его лидеры - Мид, Дьюи и Парк работали в Чикагском университете)). Ее близость к бихевиоризму определяется тем, что, согласно Миду, психическое должно объясняться в терминах объективно наблюдаемого поведения.

Вместе с тем Мид подверг критике две установки ортодоксальной бихевиористской доктрины: индивидуализм и антиментализм (т. е. отрицание реальной значимости внутренних психических процессов). Он противопоставил им положение об изначально социальном характере человеческого действия. "Мы пытаемся, - писал Мид, - объяснить поведение индивида в терминах организованного поведения социальной группы. Социальный акт необъясним, если его конструировать из стимулов и реакций... Он должен быть взят как динамическое целое, ни одна из частей которого не может быть рассмотрена либо понята сама по себе..." (23, 7).

Мид полагал, что просчет Уотсона состоял в сведении "переживаемого мира" к нервно-мышечному приспособлению, тогда как за исходное следует принять групповое действие, имеющее особый смысл, отличный от реакций типа проб и ошибок или условных рефлексов. Элементарные формы коммуникаций имеются и у животных, как это хорошо показал Дарвин в своем анализе выразительных движений. У человека телесный акт в составе группового действия превращается в "значимый жест", или символ. В чем же своеобразие выразительного движения у человека? В том, что оно, будучи обращено к другому индивиду с целью вызвать у него желаемую реакцию, вызывает в скрытой форме такую же реакцию у того, кто ее производит.

Содержание жеста (наиболее удобной формой реализации которого оказались движения органов речи) определяет те или иные реакции адресата. Но чтобы предвосхитить поведение адресата (ведь жест производится с целью воздействовать на это поведение), "отправитель" должен занять его позицию, принять на себя роль этого другого. И в то же время в силу того, что в процессе общения автор жеста вынужден учитывать восприятие своего сигнала другими, он начинает смотреть на себя глазами других, т. е. как на социальный объект. В общении с другими возникает не только способность мыслить в абстрактных понятиях, но и осознавать себя в качестве особого лица, отличного от других индивидов. Я человека - продукт "социального опыта". Этот опыт приобретается первоначально в детских играх. Играя, ребенок как бы раздваивается: он исполняет различные роли и благодаря этому отделяет себя от других людей и вместе с тем становится на их позицию, научаясь смотреть на себя со стороны. В играх по правилам он воспринимает свою индивидуальность уже не только с точки зрения отдельных лиц, роли которых попеременно исполняет, а с точки зрения обобщенных "обезличенных" установок (норм, ценностей) всей группы, к которой он принадлежит. Для обозначения этих установок Мид вводит понятие "обобщенный другой". В форме "обобщенного другого" внешний социальный процесс детерминирует внутренний мир индивида. Мы видим, что решающее значение в формировании психики Мид придает детскому ролевому поведению. В отличие от фрейдистов (считающих психический склад человека предопределенным детскими травмами) он не признает ничего изначального. Внутренний мир личности, ее Я зарождается в групповом действии. Индивидуальное сознание изначально межличностно. Его исходный пункт - не интроспекция, а складывающаяся в общении с другими людьми способность индивида взглянуть на себя "со стороны", воспринять себя как объект для "обобщенного другого" (9).

Это были новые объяснительные принципы по сравнению с тяготевшими над умами американских психологов - как бихевиористов, так и необихевиористов - теоретическими схемами. Психическое в человеке (в отличие от других позвоночных) интерпретировалось через такие детерминанты, как ролевое поведение, символическая коммуникация, "обобщенный другой". Эти теоретические инновации переключали анализ индивидуального поведения в русло выявления его зависимости от социогенных, а не биогенных факторов. И все же концепция Мида не решила ею же поставленных проблем. И не только потому, что ее теоретические постулаты не были переведены автором с философского языка на язык эмпирической психологии, не "работали" на уровне конкретных методик (В американской психологии 50-60-х годов возникло сильное движение за перевод идей Мида со спекулятивного языка на эмпирический. Это движение получило отражение в сводной работе "Человеческое поведение и социальные процессы" (25), а также в книге Т. Шибутани "Общество и личность" (32) (в русском переводе: Т. Шибутани. Социальная психология. М., 1969)). Слабость этой концепции определялась причинами методологического порядка.

Мид исходил из идеалистического воззрения на общество, историю, культуру. Картина общества в его схеме исчерпывалась взаимодействием исполняющих различные роли индивидов. Социальный процесс сводился к "чистому" общению, тогда как его реальной основой служат практические связи людей, детерминируемые конкретными социально-экономическими условиями.

Столь же ложной в методологическом отношении, как и мидовская, является концепция американского психиатра Гарри Салливена (1892-1949), которого обычно относят к неофрейдистам. Между тем его психологические воззрения в такой же степени близки и к социальному бихевиоризму. По Салливену, личность - продукт межличностных отношений и существует только в системе этих отношений. Наряду с реальными персонами в эту систему могут включаться фиктивные, воображаемые. В развитии личности, считает Салливен, играют роль три процесса: динамизм - отношения (дружеские или враждебные) индивида к другим людям и самому себе, персонификации - образы, в которых эти люди (и сам индивид) осознаются, и познавательные процессы - прототаксис, паратаксис и синтаксис. Прототаксис - инфантильный тип восприятия, когда поток идей непосредственно переживается субъектом. Паратаксис - это процесс соединения идей безотносительно к их логическому значению. Логическая связь характерна для способа мышления, названного Салливеном синтаксисом. В этом случае термины, которыми оперирует человек, приобретают устойчивое и рациональное содержание, поскольку все участники процесса общения понимают их однозначно.

Цель человеческих поступков усматривалась в избавлении от напряжения, создаваемого чувством тревожности, которым ребенок "заражается" в детстве от взрослых (прежде всего от матери). Освобождаясь от этого чувства (при психических заболеваниях - с помощью врача), индивид достигает равновесного состояния (гомеостазиса). Тем самым детерминация, присущая органическим потребностям (гомеостазис), возводилась в определяющее начало мотивов и целей социального поведения личности.