Исповедь

Мне 21 год. Родилась я в неблагополучной семье. Отец пил, издевался над мамой и мной. Мама старалась по возможности уберегать меня от пьяного отца. Обычно, когда он приходил пьяный, мы уходили гулять по городу, пока отец не уснет, когда же он не ложился спать, мы уходили ночевать к соседям.

Я росла капризной, плаксивой, упрямой. В школе до IV класса училась на 4 и 5, а уже в V классе перебивалась с двойки на тройку. Такой большой перемене содействовали, как я это сейчас понимаю, острый конфликт с пьяным отцом, после которого я начала всего бояться (шума, темноты, собак), начала вздрагивать от незначительного шума. Сказались перемена привычной школьной жизни (до IV класса меня вела одна учительница, а в V на каждый предмет - свой учитель), ну и, наверное, то, что я близко все принимала к сердцу и на каждый раздражитель отвечала либо плачем (чаще всего), либо грубостью. И вот однажды в V классе на уроке, вскоре после конфликта с отцом, я тихо отвечала урок. Учительница меня все время заставляла повторять сказанное, мотивируя тем, что класс не слышит, что я бубню себе под нос. Я замолчала. Учительница сделала мне несколько обидных замечаний, а потом сказала, что если я немая, то мне место в школе для немых, а не в нормальной школе. Я перестала вообще отвечать на всех уроках. Сначала не говорила из-за упрямства, обиды, а потом не смогла отвечать потому, что при попытках говорить у меня появлялась судорожная одышка, при которой голова отбрасывалась в правую сторону и были спазмы в горле, как при плаче. И каждая моя попытка говорить оканчивалась плачем, который служил своеобразной разрядкой такого состояния. Я перестала даже пытаться отвечать на уроках. Но когда учителя со мной говорили на внеурочные темы, я говорила, и вполне свободно. Когда же дело касалось уроков, я не могла отвечать. Все считали это упрямством, капризами. В школе отвечала письменно. Так учителя мучились со мной и я с ними до VIII класса. После VIII класса меня попросили из школы. Маме сказали: или пусть она меня забирает из школы, или будут меня оставлять на второй год. Мама забрала меня. Можете себе представить, с каким мировоззрением я ушла из школы. Я возненавидела людей. В каждом находила только плохое и бичевала это плохое как могла. Я перестала верить людям, доверять им. Я ненавидела своих одноклассников только за то, что к ним относились по-человечески, что иногда учитель или учительница могли, проходя между парт, с кем-нибудь пошутить, кого-то погладить по голове или спросить что-то, не касающееся урока. Это может быть смешно и странно для вас, но мне страшно хотелось, чтобы меня замечали, чтобы тоже что-то спросили или хотя бы посмотрели на меня ласково. Но этого не было, конечно. Каждый день я слышала: "Ты что, язык проглотила? Маме свои фокусы показывай, а не мне. Если все начнут фокусы показывать, то я не знаю, что это будет! Отвечай сейчас же или больше не приходи на мои уроки без разрешения директора... Я тебя не буду поднимать до тех пор, пока сама руки не поднимешь..." Я замкнулась. Стала очень много читать. Запоем Книги лечили меня. Действовали как наркотики. Я забывала обо всем на свете. После VIII класса мы с мамой решили, что мне надо пытаться куда-нибудь поступать, ибо работать я не могла, была сильно ослаблена физически. Я решила поступать в педучилище. Как это поступление будет выглядеть, я не представляла. Усиленно готовилась. И вот на вступительном экзамене по математике я впервые заговорила за 3 года. Обычно на экзаменах в школе я читала с листка ответ и думала, что и в училище так сделаю. Но преподаватель забрал листок у меня и сказал, чтобы я объяснила теорему, а задачу он проверит на листке. Я начала объяснять. Сильно заикалась, спотыкалась на каждом слове, делала между словами длительные паузы. Экзаменатор удивился и сказал, что у него такое впечатление, как будто я первый раз в жизни заговорила. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я была уверена, что буду говорить. И правда, поступив в училище, я первое время отвечала на уроках, а потом, после резкого замечания учительницы, что я неправильно отвечаю (я тогда плохо выучила урок), я опять перестала отвечать и стала более нелюдимой, еще больше замкнулась в себе. Стала убегать на кладбище, где бродила среди крестов, в овраги, в поле. Куда-нибудь, лишь бы подальше от людей. У меня не хватало силы воли перевоспитать себя, и я перестала пытаться изменить как-то мою жизнь. Так я прослыла в училище "чудачкой", "странной". Учителя, правда, относились ко мне очень хорошо, старались помочь мне, ободряли. Но мне казалось их участие мнимым, Неискренним. Принимать от них жалостливую помощь казалось для меня унижением. Я не хотела, чтобы ко мне относились как-то особенно, выделяя, как будто я тяжелобольная. Меня очень удивило различие между обращением ко мне учителей в школе и в училище. Учителя в училище, вызывая меня отвечать, говорили: "Ну, не волнуйся, соберись с мыслями". В таком случае все поворачивали головы ко мне и мучили меня ожидающими взглядами, в которых так и горел вопрос: "Заговорит или нет", или тоже начинали упрашивать: "Ну, давай, не бойся. Мы помогать будем, если что". Я краснела. Мне становилось ужасно стыдно и обидно. Во мне поднималось возмущение против публичного подчеркивания моей неполноценности, и я иногда с плачем выбегала из класса. Успокаивалась я только на старом заброшенном кладбище, куда, кроме меня, никто больше не ходил.

Некоторые учителя делали по-другому: они вызывали меня, задавали вопрос и оставляли в покое, дав одновременно ученикам задание: подготовиться к уроку, прочитав заданный параграф, или что-нибудь другое. Я молчала минуты 3, а то и все 5, а потом начинала отвечать. Мне ставили оценку, и я садилась на место. Я очень благодарна таким учителям. Если бы все были такими. Но не у всех было терпение слушать мое "молчание", которым я часто выводила учителей из равновесия. На каждый урок я шла, как на экзамен.

После училища я стала работать воспитателем в детском саду. Очень тяжело мне было привыкать к коллективу. Я работаю уже 3 года, но чувствую себя новенькой. Часты конфликты с заведующей: то я не могу провести собрание с родителями, то открытое занятие, то не участвую в обсуждении педагогических вопросов на педсоветах. С детьми я общаюсь свободно, но если кто-то приходит в группу, то я становлюсь "роботом": стараюсь меньше говорить, ибо речь становится у меня наигранной и движения скованны и неестественны. Это все создает отрицательное впечатление обо мне. Каждый день, проведенный на работе, это день величайшего, нечеловеческого напряжения, это постоянный страх сорваться с привычной роли, которую мне приходится играть, это и огромная сила воли, позволяющая сдерживаться от слез, таить все в себе. Я разучилась смеяться. Когда, бывает, мне приходится с кем-нибудь беседовать, то я в эти минуты чувствую такую муку от общения, что это невозможно передать словами. Я не умею радоваться успехам других или утешить, когда горе. Я не смеюсь, когда смешно, потому что губы мои начинают дрожать и вместо улыбки - гримаса. Это все звучит неправдоподобно. Я ни кому не рассказываю об этом, ибо никто не поймет и не сумеет помочь. Раньше я думала, что это все пройдет со временем, но сейчас я вижу, что ошиблась. Наверное, мне никогда не дано будет ощутить радость общения с людьми, радость смеха, радость ощущения себя в мире, своей значимости. Становится горько, чувствую, что я лишняя, оторванная от людей. Вы не думайте, что я не борюсь. Я занимаюсь: тренирую речь, учусь правильно дышать, владеть собой. Но все тщетно.

Сейчас я учусь в педагогическом институте. Уже на III курсе. Заочно. На практических занятиях во время сессий часто не отвечаю: опять начинается одышка и спазмы в горле.

У меня нет подруг, я совершенно одинока. Лес стал моим вторым домом. Все свободное время я там. Меня тянет к людям, а быть с ними я не могу. Я в отчаянии. Мне тяжело жить. Не могу ничего с собой сделать. Наверное, сойду с ума от всего этого".

Это подлинник письма человека со сложной формой мутизма, в происхождении, закреплении и усилении которого не последнюю роль играло неверное поведение педагогов.

Мы привели почти полностью эту пространную исповедь одной из пациенток не только для того, чтобы показать на живом примере, как формируются неврозы, что этому способствует, как нужно вести себя, чтобы неврозов не было, но и чтобы еще раз проиллюстрировать, чего не должны делать педагоги. Если в глазах общественного мнения с пьяниц-родителей и спросить нечего, то на учителя смотрят все, и смотрят пристально, и если замечают его промахи, то плохо думают уже о всей профессии, о всех его коллегах.

Понятно, что в анализируемом случае вина учителей состоит не только в способствовании появления невроза, но и в том, что педагоги вовремя не заставили пациентку пойти к врачам.

Даже дошкольнику ясно, что, если человек чем-то заболел, ему следует обратиться за помощью. Наша корреспондентка живет не в джунглях тропической Африки и не на дрейфующей льдине Арктики, а в большом населенном пункте. Дожив до 21 года, она тем не менее практически не лечилась, ожидая, что свершится чудо и она станет здоровой. Естественно, что ее болезнь зашла слишком далеко, ее состояние можно уже расценивать как один из вариантов патологического формирования характера. Мутизм, заикание излечатся, это несложно. Труднее гармонизовать характер больной, который, по-видимому, и раньше был непрост, но еще больше деформировался под влиянием длительного течения основного заболевания.

Но ни при каких обстоятельствах нельзя терять оптимизма и надежды: и эта больная, которая, казалось бы, очень давно и тяжело больна, будет здоровой, если будет правильно лечиться.