Короткие встречи (А. В. Петровский)

Я не принадлежу к числу людей, близко знавших С. Л. Рубинштейна, друживших и работавших рядом с ним. И сейчас, признаюсь, плохо представляю, с кем он был в дружеских отношениях. Издалека, а я чаще всего видел его только издалека, в президиумах совещаний, на трибуне, в комнате сектора психологии в здании Института философии АН СССР, Сергей Леонидович казался мне отстраненным, холодно корректным, не способным на какие-либо проявления экспрессии. Вероятнее всего, я ошибался, но это впечатление усугублялось ощущением огромной дистанции, отделявшей его от всех остальных, очевидным превосходством его интеллекта и эрудиции, значительностью его имени и трудов.

Впервые, еще в бытность мою на первом курсе в аспирантуре, я увидел его, по-видимому, только в 1947 или в 1948 гг. во время печально известного обсуждения второго издания его книги "Основы общей психологии" (1946), которая для моего поколения психологов тогда, да и многие годы после этого, была своего рода "библией" советской психологической науки, книгой "номер один".

Происходило это в конференц-зале Института философии, на втором этаже. Я сидел где-то на заднем ряду, Сергея Леонидовича в лицо не знал, и кто-то помог мне найти его взглядом среди большого числа сидевших в президиуме. Впрочем, лица его так и не разглядел, пока он не вышел на трибуну. До этого же видел только огромный лоб да изредка посверкивающие очки, когда он слегка приподнимал голову, отрывая глаза от своих записок.

То, что говорили выступавшие, меня приводило в смущение и удручало: книгу безжалостно, одни грубо, другие академически пристойно, разносили и уничтожали.

Надо понять состояние молодого неофита, едва начавшего разбираться в психологии (мне было 24 года), при котором ниспровергают кумира. Однако было бы неправдой, если бы я сейчас стал доказывать, что тогда я это понимал как происходящую на моих глазах несправедливую расправу над ученым.

Во-первых, это было время, когда с наукой и учеными обходились круто - слова "псевдоученый", "лженаучные теории", "безродный космополит в науке" - были обычными в обиходе тех лет. В те же годы, но чуть позднее, ярлык "космополитизм" успели навесить в нескольких "теоретических" статьях в "Учительской газете" не только на С. Л. Рубинштейна, но и на Б. М. Теплова и А. Н. Леонтьева.

Во-вторых, если быть честным, я не мог тогда отличить, где кончался объективный анализ недостатков книги и где начиналась откровенная напраслина и демагогия выступающих: недоставало опыта и знаний, к тому же, как и другие молодые психологи, я находился тогда под гипнозом многих догматических схем, порожденных культом личности. Теперь, через сорок лет, легко понять, где были "злаки", а где "плевелы", тогда же отделить одно от другого было очень трудно. Да и вся история и современность науки в те времена виделась либо в белом, либо в черном цвете, без полутонов. Я помню, как один выдающийся психолог в 1953 г. писал, например, о теории фрустрации Диссеренса как не только "реакционной", но даже "людоедской" - такая уж зубодробительная фразеология была тогда в ходу, и к ней нередко прибегали. Поэтому общей резкости оценок привычным людям на этом совещании удивляться не приходилось, хотя и радоваться не было причины, тем более нам, молодым.

Однако одна из гневных филиппик мне особенно запомнилась. Некий оратор, оказывается, посчитал, сколько раз С. Л. Рубинштейном упоминаются фамилии иностранных психологов и сколько - отечественных, и, найдя пропорцию неудовлетворительной, обвинил автора в "низкопоклонстве перед Западом". Вывод этот по тем временам был убийственным и, что называется, "чреватым".

Когда я шел после этого совещания домой, а жил неподалеку, в переулке у Москвы-реки, то позволил себе рассуждения для тех времен крамольные: все-таки наша психология - это часть мировой науки, никак не наоборот. Удивительно ли, что во всех других Странах во все времена психологов было больше, чем у нас? Тем более я знал, что имена Л. С. Выготского, П. П. Блонского и многих других советских психологов как бывших представителей "лженауки педологии" старались, по возможности, упоминать как можно реже (но С. Л. Рубинштейн не обошел их в своей книге). Только через много-много лет после этого памятного совещания я обратил внимание, что С. Л. Рубинштейн дал в своей книге 14 ссылок на Ленина и всего 6 - на Сталина, а в первом ее издании 1940 г., соответственно - 25 и 3. Не провел ли кто-то тогда, в 1947 г. подобные подсчеты?..

Разумеется, все сказанное никак не может быть отнесено к разряду воспоминаний о встречах с С. Л. Рубинштейном; мне так и не случилось с ним познакомиться до конца 1953 г., когда он позвонил мне и предложил приехать к нему домой. Я только что вернулся из Вологды, где преподавал психологию, был всего лишь ассистентом на кафедре психологии в Московском городском пединституте и потому недоумевал, зачем я ему понадобился и откуда он вообще узнал о моем существовании. Трудно было представить, что его внимание привлекли какие-то мои статьи в журнале "Вопросы философии" дискуссионного и обзорного характера, значение которых я и тогда не преувеличивал. Однако в назначенный час мне открыла дверь его квартиры на Большой Калужской солидная немолодая женщина, как я понял, его домоправительница, и, предупредив, что Сергей Леонидович нездоров и лежит, проводила меня через столовую в его кабинет. Комната была освещена только настольной лампой, и мне опять, как и за шесть лет до того, бросился в глаза купол его огромного лба и поблескивающие толстые стекла очков. Предложив мне сесть, он объяснил причину своего намерения встретиться со мною.

Оказывается, он получил задание (затрудняюсь сейчас сказать от кого, вероятно, от Президиума Академии педагогических наук РСФСР, действительным членом которой он состоял, а, может быть, из более высоких инстанций) подготовить проспект психологического журнала, и ему был нужен в этом деле помощник, которым мне и предстояло стать.

Он коротко ввел меня в суть вопроса. Речь не идет о создании журнала - для этого понадобился бы организационный комитет, специальный аппарат, а только лишь о выяснении возможности существования такого журнала, определении ресурсов для его создания, структуры, авторского состава, предполагаемого тиража и т. д. Современному читателю, вероятно, покажется стран ной такая постановка проблемы: есть ли в психологии материалы, которые могли бы обеспечить периодичность издания журнала? Однако именно такая задача было поставлена перед С. Л. Рубинштейном. Ему было сказано: если Вы сумеете нам доказать, что располагаете материалами, которые для начала обеспечат два-три номера журнала, мы перейдем к обсуждению вопроса об его учреждении.

I Таким образом, был определен круг вопросов, которым предстояло стать содержанием нашего общения с Сергеем Леонидовичем в ближайшие две-три недели. Опыта в создании журналов не было не только у меня, но даже у моего руководителя.

Последний номер журнала "Психология" вышел в 1932 г. Прежде всего обсудили возможное название. В беседе фигурировали "Проблемы психологии", "Вопросы психологии", "Психология" (однако последнее было сразу же отброшено во избежание ненужных ассоциаций с прошлым, которое считалось тогда весьма одиозным), "Психологический вестник", "Вестник психологии", "Советская психология" и т. д. Не остановились ни на одном; было решено предложить на выбор все сразу. Волновал вопрос о подписчиках (собственно говоря, волновал только меня, Сергей Леонидович эмоций не обнаруживал). Сошлись на том, что их, вероятно, будет не более 4 тысяч. Как потом выяснилось, мы немного ошиблись: их оказалось 3 тысячи (сравним сегодняшний тираж "Вопросов психологии" - более 18 тыс., "Психологического журнала" - более 10). Затем обсудили состав возможных авторов. Я "выстрелил" привычную "обойму": Рубинштейн, Леонтьев, Лурия, Смирнов, Теплов, Ананьев и кто-то еще. Сергей Леонидович возражать не стал, добавив Асратяна и неизвестного мне тогда Мещерякова, слегка ухмыльнулся: "Парад звезд". На первый номер имен хватало; и то, что они могут писать, и то, что им есть о чем писать, было ясно.

Прикинув несложную структуру журнала, которая в общем сохраняется без особых изменений уже более тридцати лет (основная часть, экспериментальные методики и аппаратура, критика и библиография, научная жизнь), и получив задание продумать возможности привлечения авторов для двух последующих номеров, в особенности из среды способной молодежи, и назвать тематику их выступлений, я простился с Сергеем Леонидовичем. Я ушел и гордый, и немного подавленный его доверием, потому что очень смутно представлял себе круг этих "возможных авторов", тем более молодых, так как в те времена психологи печатались крайне редко, в особенности молодые: просто негде было печататься. Каналами научной информации в то время были: один психологический раздел в журнале "Советская педагогика", примерно одна-две статьи на три номера в году "Вопросов философии", редкие выпуски "Известий Академии педагогических наук РСФСР" - вот, пожалуй, и все, если не считать случайно попадавшие в руки читателя-психолога Ученые записки различных институтов и университетов. Психологические монографии были редкостью, и претендовать на их издание практически могли только "звезды".

Сколько раз я был у Сергея Леонидовича после первого визита - не припомню, - может быть, три, но скорее раза два, не более. Обсуждали тематику статей, пути привлечения периферийных авторов, готовили какие-то документы. Все детали этих бесед начисто ушли из памяти. Как это часто бывает, запомнилось лишь то, что касалось меня лично (все-таки прошло 33 года): например, выбрав подходящий момент, я попросил у Рубинштейна совет.

Дело в том, что я к этому времени уже довольно много занимался по истории психологии в СССР. В журнале "Вопросы философии" начиная с 1949 г. печатались мои статьи о мыслителях XVIII - начала XIX вв. А. Н. Радищеве, Д. С. Аничкове, П. М. Любовском. Как я об этом написал несколько лет назад, в настоящее время эти статьи особого научного интереса не представляют, но тогда они мне казались неким основанием для продолжения работы в этом направлении. "Сергей Леонидович, - волнуясь, спросил я, - как бы Вы мне посоветовали, стоит ли мне обратиться к истории советской психологии и написать об этом книгу?" Он некоторое время рассматривал меня через выпуклые линзы своих очков и потом очень спокойно, чуть суховато спросил: "А кто вам мешает?" Я объяснил, что никто не мешает, но тема-то очень остроугольная, и вот один специалист по истории психологии С. сказал мне по этому поводу: "Какая история? Одни ошибки!" Сергей Леонидович помолчал, потом обронил: "Ну, его очень напугали лет двадцать назад. Пишите, если решили". И потом, после паузы, впервые за все это время сказал о том, что относилось лично к нему: "Может быть, Вам удастся достать журнал "Советская психотехника 1 за 1934 год, номер первый, я там напечатал статью "Проблемы психологии в трудах Карла Маркса". Возможно, она Вас заинтересует - сейчас ее немногие знают. Впрочем, Вы вряд ли найдете журнал, в библиотеках его, наверное, нет".

Статью я, конечно, нашел, правда, не в библиотеке, а у моего бывшего научного руководителя и старшего друга Григория Алексеевича Фортунатова, и, найдя, понял, что эта статья явилась тогда, в середине 30-х годов, важнейшим результатом марксистского переустройства психологии и предпосылкой ее дальнейшего развития на основе марксизма.

Вскоре моя работа с Сергеем Леонидовичем прекратилась. Предложения по созданию журнала какое-то время не реализовывались. Первый номер журнала вышел, как известно, только в 1955 году, и главным редактором его был назначен А. А. Смирнов, а Сергей Леонидович стал одним из членов редколлегии. Виделся я с ним после этого редко, а когда встречался, разговоры были беглыми.

Один раз, не помню когда, уже в конце 50-х годов, он спросил меня: "Пишете историю советской психологии?" Я обрадовался, что он помнит наш разговор, и сказал, что собираю материалы. Он покивал головой: "Пишите!"

В последний раз я его видел, как и в первый, в Институте философии во время гражданской панихиды в час последнего прощания с ним коллег и близких. Встреч-то было мало и коротки они были, но Сергей Леонидович Рубинштейн в мою помять врезался глубже, чем многие и многие люди, с которыми я встречался в то уже далекое время чуть ли не ежедневно.