Уроки учителя (Д. Б. Богоявленская)

В общем контексте исследований детерминации особое значение для Сергея Леонидовича приобретало исследование "догадки", которая оставалась, по его словам, "излюбленным пристанищем индетерминизма" в силу того, что рассматривалась традиционно как явление, не обусловленное предшествующим ей мыслительным процессом.

Когда в 1957 г. я пришла к Рубинштейну за темой для курсовой работы, он поставил передо мной эту задачу. Так определилась моя научная судьба на все последующие 30 лет. К сожалению, я была последней дипломницей Сергея Леонидовича. В это время он уже много болел, а вскоре умер. Мне не пришлось с ним долго работать, но с годами я все более убеждаюсь в том, как мне повезло с выбором научной школы - школы, которая формирует уважение и умение быть внимательным к процессу, т. е. к психической реальности.

Именно это, воспитанное Сергеем Леонидовичем и выработанное годами требование отдавать себе отчет в том, как и почему рождается тот или иной мыслительный вывод у испытуемого, помогло заметить и учесть "слепоту" некоторых испытуемых в наших исследованиях, которые не приходили к тем обобщениям, которые содержал наш экспериментальный материал.

Экспериментальный анализ этого явления позволил нам прийти к заключению, что тип детерминации, получивший полнокровную экспериментальную реализацию в работах С. Л. Рубинштейна, является первым этапом детерминации процесса мышления объектом, и одновременно помог еще раз оценить прогностическую силу его методологических положений.

Вспомним, как раскрывал детерминацию хода мысли Рубинштейн. Он писал: "Исходным в мышлении является синтетический акт - соотнесение условий и требований задачи. Анализ совершается в рамках этого соотнесения и посредством него... Переход от одного акта анализа к следующему определяется в каждом случае соотношением результата, полученного анализом на данном этапе и оставшимися невыполненными требованиями задачи. И сходная детерминация процесса соотношением условий и требований задачи, выступая по ходу процесса каждый раз в новых формах, сохраняется (курсив мой. - Д. Б.) на протяжении всего процесса" [4, с. 97].

В работах А. В. Брушлинского [см. 2] было показано, что выполнение требований задачи всегда связано с нахождением искомого, т. е. такого условия, которое изначально дано лишь имплицитно. Его экспликация в ходе мышления позволяет удовлетворить исходное требование задачи (она решается, когда происходит необходимый выход за пределы изначально заданных условий задачи).

Как показали наши исследования, при включении по инициативе самого человека (так как внешних стимулов уже нет) исходной ситуации в более широкую систему анализа мышление продолжается уже за пределами изначально заданной ситуации, что позволяет ему увидеть как бы "спонтанно" (так как не предзадано требованием задачи) новые факты и закономерности. И это, по существу, обеспечивает факт "открытия".

В изучении феномена продолжения мышления за пределами требований заданной ситуации нам удалось, как нам кажется, экспериментально осуществить переход от функционального плана изучения мышления к личностному плану в его целостности, необходимость которого подчеркивалась Рубинштейном. Он писал, что его исходная теоретическая посылка о действии внешних воздействий через внутренние условия переводит изучение психического процесса в личностный план и предполагает его [4, с. 116].

Для экспериментального исследования названного феномена нам пришлось разработать новый метод "Креативное поле", принципы которого потребовали создания новой пространственной модели эксперимента. Это пространство задается двумя слоями. Первый, поверхностный слой - заданная деятельность; второй, глубинный слой, замаскированный внешним слоем и неочевидный для испытуемого, - это деятельность по выявлению скрытых закономерностей, которые содержит вся система задач, но открытие которых не требуется для их решения.

Требование решить задачу выступает в качестве стимула мыслительной деятельности до тех пор, пока испытуемый не находит и не отрабатывает надежный и оптимальный алгоритм решения. Дальнейший анализ материала, который не диктуется "утилитарной" потребностью выполнить требование (решить задачу), мы образно и называем вторым слоем. Поскольку переход в него осуществляется после требуемого решения задачи, по инициативе самого субъекта, то в этом и только в этом смысле мы говорим об отсутствии внешнего стимула творческой деятельности. Такая "бесстимульность" ни в коей мере не противоречит фундаментальному положению о внешней объективной детерминированности психики: мы имеем в виду лишь отсутствие внешних требований и побуждений в конкретной ситуации на определенном этапе развития познавательной деятельности [подробнее см.: 1].

Однако поиск может стимулироваться не только внешними требованиями, но и чувством неудовлетворенности результатами собственной работы. Это чувство проявляется в ситуации, когда испытуемый не владеет достаточно надежным алгоритмом выполнения заданной деятельности. Наличие как бы двух возможных уровней выполнения задания - формального и содержательного, требующего мыслительного анализа, - характерно для выполнения любой деятельности, любого задания. Эти две возможности создают объективное основание для трудности понимания нашего методического положения о принципиальной двухслойности методик "Креативного поля", так как провоцируют его неверную репрезентацию, при которой содержательный анализ заданного воспринимается как переход во второй слой деятельности. Принципиальным является как раз то, что второй слой "Креативного поля" не задан эксплицитно в экспериментальной ситуации, а содержится в ней имплицитно. Он вызывается к жизни и реально обнаруживает себя лишь как результат проявленной активности человека, т. е. истинного механизма подлинно оригинального результата, снимающего мистический ореол с явлений, которые ранее представлялись как спонтанные, ничем не детерминируемые.

Метод "Креативное поле" благодаря двухслойной структуре экспериментального материала позволяет четко развести деятельность, ориентированную на результат и оценку, и деятельность, ориентированную на процесс. Их разведение не следует понимать как противопоставление деятельности, направленной на получение положительного социально значимого результата, деятельности бесцельной, которую характиризует разбросанность, хаотичность и увлеченность самим процессом. Это не противопоставление деятельности, преследующей результат, конкретную цель, деятельности нерезультативной. Это противопоставление "отчужденного", по Марксу, труда, где он - лишь средство удовлетворения других потребностей, труду творческому, где сам труд - высшая потребность. Само по себе определение заданного позволяет получить требуемый результат, но не обеспечивает творческого характера деятельности. При ориентации на процесс установка на получение позитивного результата "снимается" поступательным развитием деятельности.

Выход в новое пространство, на новую проблему через принятие и решение исходной задачи дает нам представление об истинном развитии деятельности. Но это "самодвижение" процесса не объяснимо только свойствами интеллекта или тем более одним из его факторов. Лишь реализация в деятельности отношения человека к миру, о чем говорил Рубинштейн, позволяет понять логику развития самого мыслительного процесса.

Если на первой стадии процесс мышления детерминирован принятой задачей, то в зависимости от того, рассматривает ли человек решение задачи как средство для осуществления внешних познанию целей, или оно само есть цель, определяется судьба самого процесса. В первом случае он обрывается сразу, как только решена задача. Во втором - не обрывается, но развивается. Здесь мы сталкиваемся с подлинным творчеством, явлением самодеятельности человека как выхода за пределы требований заданной ситуации, с "героизмом и мужеством" познания, как говорил Рубинштейн. Это интегральное свойство личности (поскольку интеллектуальный процесс здесь подчинен личностным установкам) мы обозначили термином "интеллектуальная активность".

Подчеркивая внешнюю нестимулированность интеллектуальной активности, мы не выводим ее из-под действия детерминации вообще. Просто она не объяснима из последней, не порождается только ею. Естественно, внешняя детерминация всегда имеет место и стимулирует деятельность, но этим нельзя исчерпывающе объяснить данный феномен. Он рождается не вопреки внешней детерминации и не из нее, а как раскрытие глубинных потенций личности, как внутренне детерминированное и в этом смысле свободное действие. Подчеркнем, эта свобода не исключает внешней детерминации, напротив, предполагает ее, так как всякая осмысленная деятельность развертывается как целесообразная. Следовательно, продолжение мышления за пределами требований заданной ситуации не есть полный произвол, а только то, что отношение человека к объективному миру опосредствуется богатством его внутреннего мира.

Включив "отношение человека к миру" в логику самого процесса, мы тем самым осуществили переход к экспериментальному исследованию мышления как деятельности. (При жизни Сергея Леонидовича детальную экспериментальную разработку получили преимущественно исследования мышления как процесса.) Рассмотрению мышления как процесса и как деятельности Рубинштейн придавал особенно важное значение в психологии: "Реальный процесс мышления, как он бывает дан в действительности, представляет собой и деятельность, и процесс... В ходе исследования на первое место может выступать то процессуальный план, образующий необходимую основу мыслительной деятельности, то надстраивающийся над ним верхушечный личностный план, в котором мышление только и выступает как деятельность субъекта, выражающая его отношение к задаче, которая перед ним стоит" [3, с. 257]. Поэтому, по мнению Сергея Леонидовича, невозможно представить психологию личности и психологию психических процессов как образующих две обособленные области. "На самом деле нельзя построить ни учения о психических свойствах человека в отрыве от изучения его психической деятельности, ни учения о психической деятельности, о закономерностях протекания психических процессов, не учитывая их зависимости от психических свойств личности. Всякое противопоставление общей психологии... и какой-то от нее обособленной психологии личности, которое иногда у нас встречается, в корне ошибочно" (4, с. 125).

Сергея Леонидовича нет с нами уже почти 30 лет, но его идеи и сегодня продолжают помогать осмыслению и решению остроактуальных проблем психологии.