Зинченко В. П.

Прежде всего мне хотелось бы поблагодарить А. Н. Леонтьева и сотрудников кафедры общей психологии - устроителей и организаторов этой конференции. Доклады и обсуждение свидетельствуют о том, что действительно есть ряд проблем, которые в рамках факультета разрабатываются без надлежащей координации.

Я хочу остановиться на одной из таких проблем, которая прозвучала на конференции в разных терминах: видимое поле, видимый мир, зрительное поле, чувственная ткань, порождение образа, визуализация, визуальное мышление и т. п. Эти термины отражают не только восстановление интереса к феноменологическим аспектам исследования восприятия, но и попытки нового их освещения. Как ни странно, но почти все, что было когда-то написано Фехнером, затем было на долго забыто благодаря экспансии физиологических и бихевиористических направлений в психологии. Более того, из психологии были изгнаны не только образы. Из психологии изгнаны и ощущения. Последние были заменены объектив ной психофизикой. Субъективный отчет, в свою очередь был заменен статистикой. Чтобы не ходить далеко за примерами, можно напомнить, что в теории перцептивных действий понятие ощущения также в значительной степени утратило смысл. Все внимание обращалось на выявление типов преобразований, которые осуществляются над стимулами. Ощущения присутствовали в виде сырого материала, из которого вычерпываются информативные признаки. Иногда этот сырой материал обозначался как нервная модель стимула. Феноменальная картина до и после вычерпывания оставалась вне рамок исследования. Для этого, разумеется, были свои основания, но тем не менее очень отрадно отметить, что ситуация в психологии стала меняться. Мне представляется в этой связи, что заслушанные доклады А. Д. Логвиненко и В. В. Столина имеют принципиальное значение не только для теории перцептивных действий. Значение этих работ не ограничивается прекрасной экспериментатикой, новизной ряда замыслов. Все это присутствует. Я сам был одним из наблюдателей интереснейшего эксперимента в Пицунде и видел процесс адаптации и реадаптации к инвертированному зрению. На меня произвело большое впечатление то, что испытуемая могла в одном поле зрения одновременно видеть лицо одного человека нормально, а лицо другого - перевернутым. Исследование манипулятивной способности зрительной системы меня многому научило. Однако такая свобода оперирования удивила меня.

Но повторяю, значение этих работ нельзя свести к новым интереснейшим фактам. Оно состоит в том, что авторы создали ситуацию, в которой возможно одновременное изучение трех важнейших для анализа познавательной деятельности элементов. В изученной экспериментальной ситуации оказываются субъективно представлены как трансформируемый материал, так и итог, результат трансформаций. Мало этого, намечены пути исследования и самого процесса трансформаций, т. е. перцептивной деятельности в собственном смысле слова. При этом А. Д. Логвиненко и В. В. Столин, оставаясь на позиции теории перцептивной деятельности, вводят в ее контекст перцептивную, феноменальную фактуру и в качестве материала, и в качестве промежуточного результата и. наконец, в качестве итога преобразований.

В моем докладе шла речь о том, что на первых порах в теории перцептивной деятельности была известная переоценка ее оперативно-технической стороны. Что касается понятий сенсорных эталонов, оперативных единиц восприятия, то их социокультурное содержание оказывалось значительно более богатым, чем перцептивное. Понятие чувственной ткани, вводимое А. Д. Логвиненко и В. В. Столиным вслед за А. Н. Леонтьевым, помогает преодолеть известную односторонность теории перцептивных действий. Справедливости ради нужно сказать, что и в теории перцептивных действий, на уровне ее микроструктурного анализа возникло понятие иконической памяти, близкое по смыслу понятию "чувственная ткань". Однако при микроструктурном анализе уровней преобразования этой реальности последняя мало-помалу исчезала и заменялась ее символическими и знаковыми заместителями. Этому в значительной степени способствовал материал, используемый в микроструктурных исследованиях перцепции и кратковременной памяти (буквы, цифры, условные знаки и т. п.). Строгое экспериментальное доказательство того, что чувственная ткань сохраняется на всех этапах преобразований, включая заключительный, имеет не только психологическое, но и гносеологическое значение (ср. с теорией символов и иероглифов и их современными модификациями). Сознавая, что любая аналогия содержит некоторую долю условности, я не могу не вспомнить известное положение о том, что идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней. Чувственная ткань - это одновременно и реальность и состояние органа. Последнее положение очень важно. Чувственная ткань до ее преобразования - это ткань органа чувств, а не субъекта познания и действия. Создание экспериментальных процедур, пусть искусственных, в которых непреобразованная чувственная ткань становится достоянием субъекта в том смысле, что она делается доступной самонаблюдению, имеет фундаментальное значение.

Равным образом обнаружение следов чувственной ткани на уровне значения, выявление зависимости смысла образов от предметного контекста крайне важно для анализа мнемической и мыслительной деятельности, в частности для анализа визуального мышления. Проблемы, поставленные в этих двух докладах, настолько значимы, что они действительно требуют коллективных усилий специалистов, работающих на разных кафедрах и в разных лабораториях факультета. Мне представляется, что для такого сотрудничества имеется реальная методическая и теоретическая почва.

Последнее, совсем краткое, замечание также относится к докладам А. Д. Логвиненко и В. В. Столина и связано с проблемой восприятия пространства. Для психологии восприятия эта категория действительно была пустой в течение многих десятилетий. Сейчас она начала заполняться реальным перцептивным содержанием. Интенсивно ведутся исследования онтогенеза формирования образа пространства (Д. Брунер и др.) микрогенеза (Б. М. Величковский и Н. В. Цзен), функционального генеза образа инструментального пространства (Н. Д. Гордеева, В. М. Девишвили). Методический прием для изучения формирования и перестроек образа пространства, предложенный Логвиненко и Столиным, мне представляется не менее интересным и продуктивным.

Я не могу как докладчик не ответить на реплику Ю. Б. Гиппенрейтер. В течение многих лет я постоянно слышу от Юлии Борисовны утверждение о том, что викарные движения глаз возникают в силу устройства самого органа, что они не несут когнитивных функций. Это утверждение мне представляется неаргументированным. Поэтому было бы правильнее поставить контрольные опыты или, по крайней мере, обратиться к анализу литературы, поскольку такие опыты были проведены другими авторами.

Так, в работе Р. Штайнмана и соавторов было показано, что микросаккады совершаются так, что они не только не приближают фиксационную точку к фовеа, но и уводят ее в противоположную сторону. Этот факт не согласуется с традиционным взглядом на компенсаторную функцию микросаккадических движений глаз. Второе свойство микросаккад - их непроизвольность, также было подвергнуто сомнению в работе этих авторов. Было выяснено, что испытуемый может произвольно подавлять микросаккадические движения при зрительной фиксации и даже научиться управлять ими.

Критически анализируя существующие теории миниатюрных движений глаз, авторы пришли к выводу, что микросаккады при фиксации - это проявление обычной функции поиска целей вокруг точки фиксации.

Я привел работу, в которой авторы пошли дальше, чем мы с Н. Ю. Вергилесом. В нашей работе шла речь о когнитивных функциях малоамплитудных движений глаз, а не микросаккад.

Негативизм Ю. Б. Гиппенрейтер к гипотезе когнитивности малоамплитудных движений глаз, впрочем, понятен. Он вытекает из ее методологической позиции рассматривать движения глаз преимущественно как показатель, коррелят деятельности, а не одно из ее средств. В этом направлении разрабатывается проблема ФОКН'а. Заметим, однако, что использовать ФОКН в качестве показателя не самое лучшее решение проблемы и уж, конечно, не единственное. Не случайно, наверное, несмотря на то, что ФОКН известен более 40 лет (Фишер и Корнмюллер, 1930; Тер-Браак, 1936), никто, кроме группы Ю. Б. Гиппенрейтер, не использует его в качестве индикатора, например, умственной деятельности. Существуют и более тонкие индикаторы.

Так, по результатам Д. Канемана регистрация простой зрачковой реакции позволяет дифференцировать не только умственные и зрительные задачи, но и слуховые и зрительные и даже различные задачи внутри одной и той же модальности, прием одного и того же типа: так, зрачок по-разному реагирует на задачи дискриминации близких звуковых тонов и более различающихся. Этот индикатор значительно более прост, не требует особой ситуации в виде движения полос и, наконец, он, по-видимому, более чуток.

Определенные надежды можно возлагать на метод полиэффекторной регистрации, о котором говорила В. М. Гордон. Я не говорю уже о хорошо известном и давно применяемом методе регистрации вызванных потенциалов.

Кстати, результаты опытов со зрачковой реакцией должны интересовать нас и по другой причине: Д. Канеман прямо связывает зрачковую реакцию с неспецифической напряженностью, или, как он говорит, умственным усилием, которое испытывает испытуемый, решая ту или иную задачу, а вовсе не с качественным различием между этими задачами.

Наконец, имеются совершенно прямые экспериментальные результаты Клингера и др., свидетельствующие о том, что количество быстрых и малоамплитудных движений глаз представляет собой четкий признак, по которому можно не только судить о наличии умственной активности, но и дифференцировать степень этой активности. В задачах, требующих высокой умственной активности, авторы, наряду с увеличением частоты малоамплитудных движений глаз, регистрировали также депрессию альфа-ритма, что соответствует результатам, приведенным в сообщении В. М. Гордон. Возникает естественный вопрос: а не объясняются ли тем же самым и различия в ФОКН'е, наблюдаемые во время решения различных задач. Я думаю, что если бы ответ оказался положительным (что, конечно, должно быть выяснено экспериментально), то отпали бы основания для отношения к этому методу, как особенно интимно связанному со структурой деятельности.

Надо заметить, что против использования ФОКН'а как такого показателя говорят аргументы самой Ю. Б. Гиппенрейтер. Так, она утверждает, что наш эксперимент, в котором было показано, что устранение викарных действий (путем введения инструкции фиксировать точку в центре стабилизированного поля зрения) влечет невыполнение задачи испытуемым, не может считаться доказательством когнитивности викарных действий из-за "искусственности" условий. Ю. Б. Гиппенрейтер, как известно, придерживается той позиции, что любое изменение в инструкции или в процедуре исследования влечет за собой существенные перестройки самого перцептивного процесса. До известных пределов это, конечно, верно, но если бы указанные перестройки были всегда существенны, по-видимому, вообще нельзя было бы строить научное исследование в категориях зрения или перцепции, как таковых. Сейчас, правда, меня интересует не сама эта позиция, а та логика, которой ее автор придерживается. Фиксировать точку в центре стабилизированной кар тины- это искусственная ситуация, не позволяющая делать обобщение. Но разве не гораздо более искусственная ситуация исследования ФОКН'а, когда испытуемый фиксирует точку, перед глазами движутся с разными скоростями полосы, а на глазу "сидит" присоска? Ведь если это так, то как же Ю. Б. Гиппенрейтер, последовательно отстаивая свою точку зрения, может хоть сколько-нибудь генерализовать свои результаты, говоря о структуре перцептивной деятельности, ее единицах и т. д.? По-моему, в данном случае для опасений о неправомерности переноса результатов гораздо больше оснований, чем в случае эксперимента со стабилизированным изображением. О единицах деятельности судят по поведению некоторых тонических характеристик глаз, не задумываясь о том, что если бы не было движущихся полос, которые, кстати, вызывают у испытуемого вполне осознанное чувство напряжения, а порой и тошноты, то и этой тоники могло бы не быть, а следовательно, и оснований для предположений о такой расчлененности деятельности. Возможно, что без движущихся полос мы бы получи ли те самые викарные действия, которые столь упорно критикуются? Что же касается ситуации регистрации единиц графической деятельности, то в ситуации эксперимента не выполняется одно из важнейших условий собственно графической деятельности - обратная зрительная афферентация, контроль. Не удивительно, что испытуемые Ю. Б. Гиппенрейтер так пишут звезду, что она сама на себя не похожа.

В заключение нужно сказать следующее. Дискуссии наиболее продуктивны, когда они ведутся на концептуальном уровне. В докладе Ю. Б. Гиппенрейтер я не услышал главного. Тема доклада обязывала автора говорить о единицах деятельности, о ее предметном содержании, смысловых структурах, т. е. тема обязывала автора продолжать традицию школы Л. С. Выготского - А. Н. Леонтьева и способ работы, принятый в этой школе. Вот в этом концептуальном смысле доклад Ю. Б. Гиппенрейтер мне представляется шагом назад. Автор игнорирует реальные достижения в классификации перцептивных действий, в анализе их строения, имеющиеся в теории перцептивных действий. Произвольные конструкции автора основаны на непонимании того, что использование любых, самых тонких индикаторов и показателей "по одному" - дело довольно бесперспективное. Это положение уже стало трюизмом. Мы в исследовании познавательной деятельности имеем дело с полифункциональными

органами и системами органов. Этому в исследовании должны соответствовать системы показателей. Иначе мы вновь впадем в бесконечные споры о функциях движений глаз.

Подробное описание на странице dosugsamara.club.